Валентин Бадрак - Офицерский гамбит
Алексей Сергеевич не мог сдержаться и иной раз вскрикивал от искреннего изумления: «Мама, какая же ты была красивая в молодости!» А она млела от удовольствия, и в этом был короткий миг ее счастья. И кот подтверждающе урчал, с комфортом устроившись где-то сбоку. В такие мгновения угасающая в ней жизнь вдруг просыпалась и играла забытой музыкой былой карусели счастья.
– Хочешь, я покажу тебе одну старую, удивительную фотографию? Я перебирала альбомы и случайно ее нашла.
– Конечно, хочу, мама.
– Тогда пойдем, – и она резво, как девочка, вскочила с дивана. Но только годы тотчас навалились на нее дружным роем, и старая женщина, окунув ноги в мякоть тапочек, шаркающей походкой повела сына в свое пристанище.
Невообразимо много, целая галерея фотографий была размещена на стенах ее маленькой комнатушки. Каждый раз, бегло поглядывая на них, Алексей Сергеевич почему-то с невыразимой тоской представлял, как она в одиночестве смотрит на эти лица, заключенные в дешевые рамки. Лица повторялись: он в различные периоды жизни, его отец и они все вместе – втроем. Только на одной или двух фотографиях были еще какие-то люди – такие же штатские в аккуратных костюмах, коротко стриженные, гладко выбритые, без лишних эмоций. Теперь он хорошо знал, что это за люди… Отлично ему был знаком их шальной, в значительной степени беспринципный внутренний мир…
Она с молчаливой полуулыбкой указала на небольшую фотографию, втиснутую в угол рамки и закрывшую часть сделанного в фотоателье портрета. На Алексея Сергеевича подул сладко пахнущий, отчаянный ветер лимонадной юности. Там, на фото были два парня в плавках и две девушки в купальниках, все с радостными, целеустремленными взглядами, у каждого соблазнительный шлейф неординарности и свежести. В руках у парней весла из легкого алюминия, и их едва скрываемое позерство, намеренная напряженность тел как бы подчеркивали готовность – к риску и авантюрам, к выдающимся делам. Алексей Сергеевич почти физически почувствовал солоноватый, влекущий привкус первого поцелуя и бешено выбрасываемый адреналин во время прохождения порога на бурной украинской речке. Внезапно запахло костром палаточного лагеря, подгорелой кашей с тушенкой, грибным лесом, в голову ударил хмель карамельной беспечности. То был его первый серьезный поход – многодневный сплав на байдарках по Южному Бугу, куда мать отпустила сына после долгих колебаний и сомнений. Смирившись, что путь мужчины – это путь поиска, тестирования себя на прочность и, возможно, риска. Боже, как коротка юность! И как же она ценна через годы!
– Узнаешь?
– Еще бы… – прошептал Алексей Сергеевич завороженно, называя вслух имена, точно для проверки своей затянувшейся паутиной памяти. – Андрей Воропаев, Ленка Бестишко, Иринка Череповецкая и я… Даже не представляю, что мы такими были…
Взгляд Артеменко пополз по стене и наткнулся на два портрета, до умопомрачения схожих. Один портрет был его, присланный из Москвы через несколько лет после окончания академии. Другой был отца. Как будто одно лицо, только качество фотографий выдавало многолетнюю разницу. Он удивился, что раньше не обращал внимания на столь очевидную и, как теперь казалось, важную деталь.
– Слушай, я даже не думал, что мы с отцом так похожи… Как же рано он ушел…
Он шептал как бы самому себе, но затем повернулся к матери – в ее пепельных глазах стояли крупные, хрустальные слезы.
– Он… он любил свою работу?
Алексей Сергеевич, который всегда избегал откровенных разговоров с мамой об отце, впервые в жизни спросил о его работе. Но теперь он хотел впитать в себя больше особенностей его жизни, проникнуться его жуткой судьбой, которая сначала так мило улыбалась ему, а потом нанесла сокрушающий удар под дых. Его вопрос замер в воздухе, и какая-то сумрачная тень пробежала по лицу старушки, она встрепенулась и напряглась, как будто напоминание об этой части прошлого было неприятным и болезненным. Произошел эффект оползня, но смещались годы, чтобы снять с образа родителя согбенность тяжелого монумента.
– Он был предан делу. Но его взгляды не всегда совпадали с идеями начальства. Я помню, у него бывали… конфликты… Его принуждали быть слишком жестоким с людьми, а он сопротивлялся. Нужно было выполнять план, и начальство решило основательно поработать с чуждой нашей вере, заметно разрастающейся религиозной общиной, прижать их лидеров.
Хотя ничего плохого они вроде бы не делали. Так, по крайней мере, полагал твой отец. Он выступал против, но потом все же смирился, пошел на компромисс…
Мать тяжело вздохнула.
– Ты имеешь в виду хасидов? – Алексей Сергеевич был определенно удивлен направлением работы отца.
– Да. Ты и сам прекрасно знаешь, что бывает в нашем маленьком городке, когда религиозные паломники приезжают на могилу своего праведника раби Нахмана. Появление нескольких тысяч этих внешне спокойных, но на самом деле очень яростных фанатиков почти всегда приводит к столкновениям и массовым дракам с местными. Я вообще боюсь думать, что будет на 200-летие его смерти. Тогда хоть КГБ этим занималось, а сейчас, похоже, никто.
– А почему отец порой протестовал против решений своих начальников?
– Детали я не помню, но он должен был работать на упреждение. Должен был их притеснять любыми способами, и в том числе, конечно, провокациями. Они, естественно, злились и чисто по-человечески его ненавидели. Вероятно, жаждали мести…
– А отец?
– Многое из того, что он делал, казалось ему противоестественным, оскорбительным для человеческой природы, для чести офицера государственной безопасности. Но система, созданная государственная машина была неумолима, беспринципна и невероятно точна, когда целилась.
– Почему ты мне раньше никогда об этом не рассказывала? Это как-то связано с его смертью?
Артеменко был потрясен, как ясно и просто излагает мысли его престарелая мать. Через столько лет ее способность анализировать ситуацию оставалась безупречной! Ему пришла в голову мысль, что она все это давно много раз передумала, пережевала и все не могла ни выплюнуть, ни проглотить. Эта боль всегда жила в ней, а он, болван, даже не догадывался о ней.
– Точно не знаю. Точно не скажет никто. Но я почему-то чувствую, сердцем, интуитивно осознаю, что очень даже связано. То ли оговорили его, то ли прокляли, одним словом, что-то, как говорят в народе, поделали. Но что именно, разве кто объяснит…
Она вдруг уронила голову на грудь сыну, прижалась, обмякла и притихла. У Алексея Сергеевича сжалось сердце от тоски. Как она жила вот так одна, никому ничего не говоря, не делясь ни с кем своими переживаниями? Они так долго стояли молча, и каждый из них почти точно знал, о чем думает другой. Тишина создавала уникальный аккомпанемент из эмоций и быстро меняющихся ощущений. И сын, поглаживая иссохшее, костлявое плечо матери, видел, как тусклый лучик комнатной лампочки покачивается на молодом, светлом лице его отца; ему чудилось, что отец улыбается ему из другого мира, как ободрительно улыбается ангел, помогая выбрать правильный путь в запутанной жизненной комбинации. Наконец старушка-мать оторвала свое лицо, изможденное годами и стоическим одиночеством. Только в эту минуту он увидел, насколько она на самом деле осунулась. Ему даже показалось, что это произошло за считаные мгновения.
– Пойдем пить чай, сынок.
– Пошли, – согласился он.
Они сели на старые, тесаные табуреты, и рыжий кот, привыкший быть членом семьи, тоже взобрался на табурет и уселся, проникновенно, с зеленым огоньком заглядывая в глаза своей хозяйки.
– Мама, а ты сейчас веришь в Бога? – спросил Артеменко, делая акцент на слове «сейчас». Он знал, что в молодости и мать, и отец были убежденными атеистами или, по меньшей мере, считались таковыми. А теперь сам он как-то двойственно оценивал антирелигиозную деятельность КГБ. С одной стороны, Комитет боролся против манипуляции массами людей, которые в руках религиозных лидеров становятся податливыми и готовыми на все. Это он понимал разумом, отточенным в стенах академии Советской армии. Осознавал, как представитель спецслужб. Но наряду с этим иной, незнакомый ему голос твердил из глубин естества: ведь твой отец по сути просто боролся против чужого, чуждого Бога!
Когда он задал вопрос, мать вздрогнула. Но быстро нашлась с ответом. Алексей Сергеевич почему-то подумал в этот момент, что жизнь с представителем спецслужб наложила на женщину пожизненный, неискоренимый даже годами отпечаток. И в этом они с Алей были удивительно, потрясающе похожи. Вот он, феномен образа жизни, приводящий к определенному стилю мышления и оценки происходящего.
– Знаешь, что говорил по этому поводу твой отец? Что Бога нет, он придуман, но сама идея Бога настолько укоренилась в мозгах, что стала материальной. И именно она позволяет манипулировать массами.
– И ты до сих пор придерживаешься позиции отца?
