Богдан Сушинский - Рыцари Дикого поля
Все еще живой, спасенный Богом и колдуном, он несся в лавине своих крылатых гусар, чтобы сеять страх, нести смерть и зачинать о себе память как о воинственном и непобедимом Владиславе Великом.
– За Польшу! – взорвалась сотнями гортаней осененная королевским знаменем личная гвардия воителя.
– За короля! – многотысячным ревом огласилось поле сражения.
16
Пригретая необычайно ранней оттепелью, степь вдруг начала по-настоящему оживать. Оттаивали, пропитываясь соками, чахлые деревца; сквозь стебли полегшей прошлогодней травы пробивались первые ростки зелени. Казалось, еще несколько дней и появятся целые ковры молодой поросли, а значит, корм для лошадей, вместе с которым в степях обычно зарождается новый виток походов, грабежей и сражений. И вновь луга начнут содрогаться от звона сотен тысяч копыт. И вновь холмы степные превратятся в могилы, а равнины – в поля сражений.
Но пока что эти двое воинов ехали, стремя в стремя, мирно беседуя, словно осматривали окрестную степь. И могло бы показаться, что коль уж военачальники соединили свои души словами дружбы и щедрыми дарами, войны на земле этой не будет, не должно быть. По крайней мере – в ближайшее время, до тех пор, пока они живы.
Но в том-то и дело, что мирная беседа их касалась именно того, как бы побыстрее собрать войско, вооружить его и начать новую войну, объединив при этом казачьи полки с конницей татарских чамбулов.
– До меня дошли слухи, что вы действительно намерены созвать огромную армию, господин полковник. – Теперь они говорили без восточных излишеств в обращении и словесной зауми. Завтра на рассвете Тугай-бей решил отправиться в свой Ор-Капи [32] , и потому сегодня они должны были обсудить все то, что до сих пор находилось за пределами счастливого возвращения из плена его сына. – С кем воевать будете, с донскими казаками?
– Вряд ли. К тому времени, когда поднимется трава, в этих степях уже будет до двадцати тысяч моих воинов. Еще приблизительно столько же, собранных в полки, будут действовать в тылу поляков, ожидая моего прихода.
– То есть донские казаки опять станут вашими союзниками? – продолжал лукавить мурза, словно больше всего его интересовало, как поведут себя в этой войне донские казаки, а не то, что Хмельницкий все же решил воевать против Польши, а не против турок и уж, конечно, не против Крыма.
Полковник приподнялся в стременах и всмотрелся в склон открывающегося холма. Поддавшись его заинтересованности, Тугай-бей проделал то же самое, безнадежно щуря при этом слезящиеся подслеповатые глаза.
– Кого-то видите там? – с тревогой спросил он, понимая, что не способен разглядеть что-либо ни на склоне, ни по обе стороны холма.
– Пока никого. Хотя… обычно мы видим то, что хотим видеть.
– Вся мудрость нашего мира зарождалась в степи, – понял Тугай-бей, что Хмельницкий всего лишь выигрывает время, умышленно уводя его от вопроса о донских казаках.
– Но поскольку, так или иначе, вы вновь поинтересуетесь нашими отношениями с дончаками, – неожиданно решился полковник, – сразу же скажу, что будем вести себя так, чтобы не превратить их в своих врагов. В то же время сделаем все возможное, чтобы крымские татары, которые сродни казакам, стали нашими главными и самыми надежными союзниками в борьбе против Речи Посполитой.
«Вот и определена плата за свободу сына, – молвил про себя мурза. – Остается выяснить, когда придется платить и насколько дорого это обойдется».
– Странная держава эта Польша, – задумчиво повел подбородком мурза. – Наверное, нет другой такой в мире, где бы подданные так часто восставали против своего монарха. Ведь, согласитесь, такого количества восстаний не переживало за последние сто лет ни одно известное нам государство.
– При этом вы хотите добавить, что все они заканчивались поражением восставших.
– Не зря же вы начинаете свое восстание с переговоров со мной и с правителем Бахчисарая, через которого намерены выйти на султана Турции.
– Вы совершенно верно предположили, Тугай-бей, что очень скоро мне понадобится ваша помощь. Понимаю, что обратиться прежде всего придется к хану…
– К правителю Бахчисарая, – как бы вскользь уточнил Тугай-бей, и лишь сейчас Хмельницкий обратил внимание, что ведь до сих пор в разговоре с ним мурза так ни разу и не употребил титул «хан», не назвал Ислам-Гирея по имени. Приемлемым для него оказалось только одно определение – «правитель Бахчисарая». – Да, вначале – к нему. Из уважения к высшей крымской власти. Однако замечу, что решения, принимаемые в тени бахчисарайских предгорий, не всегда доходят до знойной степи. Точно так же, как решения, принимаемые в степи, не всегда понятны и объяснимы в предгорьях.
– Но после дани вежливости правителю Бахчисарая обращусь все же к вам, уважаемый Тугай-бей. Рассчитывая на ваше понимание, влияние на тех мурз, которые способны принимать решения, ориентируясь по степным ветрам, а не по теням предгорий. В Украине назревает огромное восстание. Мы, казаки, решили возглавить его, чтобы добиться независимости от Польши. Точно так же, как когда-то Крым добился независимости от орды, а затем и Турции.
– Замечу, что эта борьба все еще не завершена, – угрюмо признал Тугай-бей. – И кто знает… Вдруг мне понадобится ваша помощь, полковник.
Взгляды, которыми они обменялись, заменили множество невысказанных слов.
Поднявшись на возвышенность, воины увидели, что в сторону хутора, на котором они вели переговоры, мчится отряд всадников.
– Не наши ли сыновья? – спросил мурза, провожая его взглядом.
– Вряд ли. Отряд слишком велик. Скорее всего, это возвращаются из Сечи двадцать гонцов, которые должны привести ваших аскеров, тоже пребывавших в плену. А сыновей дождемся здесь, у днепровского лимана, за которым уже виден островок с моим лагерем.
– Если только дождемся, – суеверно произнес Тугай-бей, молитвенно взглянув на небо.
– Сегодня оно благосклонно к нам.
Потоптавшись несколько минут на вершине, они не спеша направились к лиману. Отряд казаков прошел в версте от них, однако Хмельницкий не пытался остановить его.
– На остров не приглашаешь, казак? – осклабился в хитроватой улыбке мурза. – Боишься, как бы не выведал ваши секреты?
– Теперь секретов от вас нет. Тем более что на острове ставка моя пробудет недолго. Вам хорошо известно, что казаки приглашают иностранцев даже на Сечь. Просто-напросто не хочу, чтобы мои казаки знали, что среди пленных находится ваш сын. Еще неизвестно, какой торг они попытались бы устроить.
– Неужели ваши аскеры все еще не знают об этом? – изумился Тугай-бей.
– Никто, кроме моего сына Тимоша. Все считают, что я потребую выкуп за воинов из нескольких известных татарских родов.
– Вы станете мудрым правителем, полковник. Ваша столица будет там, где находилась столица киевских князей. Великим правителем станете. Мурза Тугай-бей редко ошибается, он – из рода ногайских оракулов.
Тугай-бей хотел еще что-то добавить, но в это время оба заметили, как из-за возвышенности, подступающей к тому берегу лимана, вырвалась небольшая кавалькада. Поднявшись на каменистое плато, похожее на огромный стол, за которым мог пиршествовать целый полк, конники на минуту задержались, вглядываясь в две фигуры на той стороне залива, а затем, рассыпавшись веером, со свистом и гиканьем понеслись в долину.
– Встречай сына, Тугай-бей! – крикнул Хмельницкий, тоже пуская своего коня вскачь. – Теперь не ошибешься, поскольку я своего узнал.
* * *Весь вечер горели у хутора костры. Весь вечер сотни татар и казаков, образовав несколько больших кругов, вместе ели украинский кулеш и татарскую бастурму [33] , пили вино и привезенную ордынцами бузу [34] .
Это было странное воинское братство, казавшееся Хмельницкому нереальным уже в самой своей житейской обыденности: татары и казаки едят из одного котла, пьют из одних кувшинов! Лагерь охраняют общие татарско-казачьи разъезды. Случалось ли еще когда-нибудь такое в истории Сечи, истории Запорожского казачества?
Хмельницкому не раз приходилось общаться с турками и с татарами. Он хорошо знал характеры и нравы этих людей и был удивлен, что сегодня ордынцы ни разу не прибегли к какой-либо хитрости, не попытались посеять недоверие.
– Вот так же сойдутся когда-нибудь две наши армии, – задумчиво проговорил Тугай-бей, принимая от Хмельницкого кружку с вином. Вопреки обычаю, он позволял себе этот грех и даже не пытался скрывать его от своих сотников и слуг.
– Это будет непобедимое войско, – поддержал его атаман. – Против татарской конницы и казачьей пехоты, укрепленной трофейной артиллерией, вряд ли устоит хотя бы одна армия мира.
– Не надейтесь, полковник, что в этот раз воинов моих будет много, но все же они придут. В то время как правитель Бахчисарая вообще не пришлет ни одного своего всадника. Выждет, увидит, как будут складываться первые наши сражения… Попробует поторговаться с королем Польши. Разведает, как отнесутся к его затее в Стамбуле…
