Артур Черный - Комендантский патруль
Давно отгремели и выдохлись великие идеи коммунистического прошлого, давно уже отстроились и замерли Днепрогэсы и БАМы, давно никто не призывал к подвигам Чкалова и Стаханова. И среди этой тишины, среди грязи и подлости первых демократических лет, среди скорби и нищеты новой России, завязались одна за другой обе чеченские войны.
Да нет ничего гордого и великого в междоусобной этой бойне, где стравленные между собой русские и чеченцы непрерывно уничтожали цвет своих наций, где по обе стороны траншей были вдовы, сироты, умолкшие в своей страшной беде, потерявшие детей родители, калеки, червоточные трупы, разграбленные села и города, от многих из которых остались лишь тени…
Но ведь было мужество! Была отвага! Были герои и русские и чеченцы! Были ненависть и жажда жить, порождающие подвиги! Было великое, пламенное прошлое.
Тогда, надев в свои восемнадцать лет сапоги и шинели, нам, предоставленным самим себе, пришлось выбирать свой путь, и многие из нас бросились в пекло чеченской войны. Тогда мы, мальчишки-романтики, жаждая славы, желая совершить подвиг, уверенные в своих силах, любой ценой на фронт к огрызающемуся смертью окруженному Грозному. В самой первой партии, что уезжала туда, трое солдат подвели доверие командира батальона. И комбат предоставил нам самим судить виновных. И я, старший команды, идейный вдохновитель этого похода, от имени всех оставшихся в ней десяти человек, вынес суровый приговор: «Вы недостойны!» И они, недостойные умереть с нами, недостойные смерти, остались в той жизни, от которой уже уходили мы.
А потом был небольшой и скромный парад, где торжественным маршем, с равнением на своих героев, комбат провел перед нами весь батальон. А мы, десять уезжающих, стояли вытянувшись в рост, не обращая внимания на лютый мороз того вечера. А затем я, сержант Внутренних войск, говорил слова прощания, благодарности и обещал вернуться.
Теперь, когда прошло столько времени, я не перестаю восхищаться той нашей готовностью к самопожертвованию, нашей честностью и верой в будущее. Неужели это было когда-то с нами?.. Это потом, уже на войне, столкнувшись с ее подлостью, несправедливостью и предательством, мы станем задумываться над чем-то, будем искать ответы на все новые и новые вопросы. Это потом явь войны начнет расходиться с некогда воображаемыми ее картинами. Дыхание смерти вскоре развеет весь туман наваждений той, другой войны, на которую мы уезжали тогда…
Тяжелые воспоминания гонят меня со двора.
Чеченцы, присмотрев место на узкой школьной аллее, с самого утра варят на костре баранину и пьют водку. В середине дня некоторые уже падают без чувств прямо на столах, скатываются на стулья, роняя пустые бутылки. Один из них, лысый, с огромным вздувшимся пузом, уронив на его выпуклость голову, так и спит у котла с бараниной. Растопыренные красные пальцы его ног торчат из сандалий над вытоптанной травой. Я забираю несколько осиротевших автоматов и уношу оружие в классы.
Побывавший днем у нас в гостях комендант к вечеру присылает от себя лично долгожданное подкрепление, чего так и не удосужились сделать в РОВДе.
К школе подъезжает комендантский БРДМ с отделением солдат. Два срочника снимают с брони станковый гранатомет «АГС-17». Наша огневая мощь крепнет день ото дня! В нежилых руинах здания комендачи сооружают себе место для ночлега, оборудуют позиции для стрельбы. Наломанными в беспорядке ветвями акации безобразно маскируется во дворе БРДМ. Заросшая высокой травой крыша уже занята солдатскими походными мешками и тюками, здесь же располагаются несколько стрелков. С приходом армейцев у нас появляется связь.
Мы радуемся появлению вояк. У нас своя корысть. Их дисциплина и сознательность позволяют вообще перестать думать о собственной роли на этом участке. Теперь можно спокойно спать ночью и не выходить из школы днем. Слабая тревога вчерашних будней о том, что с такой безалаберностью, какая процветает здесь, нас как-нибудь перережут спящими, все-таки не давала покоя. Теперь же все по-другому! Вояки охраняют даже не просто школу, а нас в ней.
Опер вообще раздевается до трусов, закутывается в тряпки своей постели и блаженно твердит:
— С такой охраной нам не страшен серый волк. Теперь можно вообще ехать домой до выборов.
С наступлением темноты начинает вздрагивать земля. Гулкое эхо разрывов врывается артиллерийской канонадой в томную глубину ночи.
Могучий гром войны уже не напрягает и не настораживает привыкший к нему слух. Мы спокойно и безмятежно спим.
Вчера террористы взорвали два гражданских самолета, выполнявших пассажирские рейсы. Один в Ставропольском крае, другой в Волгоградской области. Погибших более сотни человек.
26 августа 2004 года. Четверг
Утром нас будит грохот въезжающей в поселок брони. Внутренние войска чистят прилегающую к участку «зеленку».
Я сваливаюсь с парты, втискиваю в руку автомат и выхожу на улицу. Вдоль дороги высятся недвижимые пыльные БТРы. Подхожу к троим отдельно стоящим офицерам. Ни у одного на погонах нет звезд, но выправка и манера поведения выдают их полностью. Говорю, что участковый, и коротко обрисовываю командиру роты обстановку на участке, сообщаю последние новости об увиденном и услышанном за прошедшие дни. Те с интересом слушают и, как и многие другие до них, не перестают удивляться, как мы, двое русских, живем здесь среди чеченцев. Для них это дико и не вмещается ни в какое представление о войне, которой живут они, беспросветно таскающиеся по горным рейдам, засадам и зачисткам.
В это время охраняющие с нами участок двое сотрудников чеченской вневедомственной охраны, высыпавшие из школы, уже садятся с оружием у обочины, невдалеке от войск. Один даже держит в руках легкий гранатомет «Муха».
Ты смотри-ка!
Наслышанные про «произвол армии», героические заступники пускают сейчас пыль в глаза столпившимся вдоль дороги жителям 20-го участка. Еще вчера эти двое, опасаясь прихода боевиков, переодевались в гражданское тряпье. Сегодня они собрались воевать с армией. С той самой армией, которая уже не раз доказала здесь свою силу и мужество.
Кстати сказать, собственных бородатых сородичей, что промышляют разбоем в высоких горах, долах и на равнине, чеченцы бояться гораздо больше, чем любое наше спецподразделение. Это объясняется более чем просто — отсутствием у нас, русских, звериной, неоправданной жестокости, которая присуща воюющим соплеменникам из местного населения.
Я показываю на «защитников» ротному командиру и спрашиваю:
— Сотрем?
Тот, щурясь в сторону обоих, не без презрения кивает:
— Легко! Даже мокрых штанов не останется.
— Это вряд ли, — смеюсь я, — они еще до разворота стволов деру дадут.
— Догоним! — уверенно говорит другой офицер.
Мне более чем отвратительно и неприятно смотреть на эту выходку охраны. Вот уж чья бы корова!..
Зачистив окраину поселка и никого не обнаружив, вояки уезжают к своим горам, где сейчас так прохладно. Втайне я хочу уехать с нами. Эти-то в школах не просиживают, с ними, глядишь, и заварушка какая перепадет…
Днем солдаты разбивают ломами торчащие зубцы стен, стаскивают битый кирпич к своему БРДМу и заносят обломки на ровное плато крыши. За день работы внизу у брони возникает выложенная со стороны «зеленки», кособокая, хилая и непрочная красно-рыжая стена прикрытия. Такие же вырастают и по периметру срезанной во многих местах крыши. Бойцы, обосновавшие свое жилье именно на крыше, выстраивают там нечто наподобие кирпичных домиков с дырявыми стенами для стрельбы. Уродливые в своей причудливой форме, эти амбразуры еле скрывают от палящего солнца своих обитателей. Вместо крыши некоторые солдаты натягивают днем свои выцветшие, застиранных до дыр камуфляжи.
Худые, загоревшие до черноты тела лезут в узкие щели укрытий, пытаясь спрятаться среди дырявых, продуваемых ветром нищих своих жилищ. Бетонная крошка и, накопившаяся за многие годы здесь песочная пыль окутывает саваном мокрые людские спины, пристает несмываемой грязью к лицу.
Маленькие, грязные и злые, как черти, солдаты, громко матерятся и покрикивают друг на друга. Работу надо закончить к закату. Потому что завтра уже будет другая. Это быт. Он всегда сложнее самой войны.
Я сплю или читаю литературу убогой, в три-четыре десятка книг, школьной библиотеки. Чеченцы принесли компьютерную приставку и весь день играют у телевизора в «стрелялки-догонялки» и «гонки-обгонки».
Чтобы избавиться от мягкой, утомительной лени, я строчу в черновике рифмы на разные темы, но в основном матерные, и в основном про Рэгса и Рамзеса Безобразного. До поры до времени я мудро обхожу в стихах приметную фигуру Тайда. Больше из уважения к его боевому прошлому: августу 1996 года. Тогда он, начальник Ленинского РОВДа, до последнего руководил обороной единственного не сдавшегося боевикам городского отдела. До последнего — до тех пор, пока не был подписан позор Хасавюрта.
