Добрица Чосич - Солнце далеко
На этом заканчивалась первая часть письма. Далее Брка писал, что никаких связей с Учей у них нет, что последний находится на Ястребце и ведет непрерывные бои. Сведения, которые они имеют, говорят о том, что он несет тяжелые потери. Брка предупреждал, что ожидается переброска немецких сил. Поэтому партизанам следует быть начеку и, как только они заметят движение противника, спешно переправляться через Мораву и возвратиться на Ястребац. По всему видно, что немцы, вероятно, дня через три начнут наступление, так что он советует им уже сейчас продвигаться поближе к горам.
Эту часть письма Павле прочел бегло, только для порядка, и ничего из нее не запомнил. Взволнованный, он протянул письмо Вуку.
«Ошиблись?! И это говорит Брка! Не нужно было расстреливать?.. Да как же я мог спасти его? Разве Брка не понимает? Невероятно!» — Он облокотился на стол и закрыл лицо руками. Так он сидел неподвижно, глядя перед собой, и вспоминал… Ястребац. Сумерки. Отряд построен. Гвозден говорит, и он говорит… Уча опустил голову… Партизаны как будто онемели, отряд идет молча. «Ошибся?!»
В комнате стояла тишина. Слышалось только тяжелое дыхание спящих бойцов да на улице время от времени раздавались выстрелы из винтовок. Джурдже, Бояна и Йован не сводили глаз с Павле. Они заметили его волнение и предчувствовали, что их ждут плохие вести. Вук медленно читал письмо. Прочитав до конца, он стукнул кулаком по столу и сказал:
— Я не согласен.
— Тише! — остановила его Бояна.
— Им легко критиковать оттуда! Вот я бы спросил его, если бы он оказался в нашем положении… — продолжал Вук.
Павле поднял голову и посмотрел на него.
— Не согласен! — сказал комиссар тихо, словно удивляясь его словам.
— Нет! Если мы ошиблись, я готов пустить себе пулю в лоб! — подтвердил Вук, приблизившись к нему и почти прислонившись лицом к его лицу.
Несколько минут все молчали. Павле казалось, что в голове у него все смешалось.
— А вы, товарищи, как думаете? Правильно мы поступили, расстреляв Гвоздена? Только говорите откровенно, по совести, — вполголоса обратился Вук к Джурдже, Йовану и Бояне.
Но они молчали, словно не зная, что сказать.
— Я думаю, что это было и правильно и необходимо, — начал наконец Йован. — Если бы мы этого не сделали, отряд остался бы на Ястребце и погиб.
— Что касается тактики, я согласен с Йованом. Если бы мы не ушли с Ястребца, от нас ничего бы не осталось, — сказал Джурдже и, оглянувшись, не слышит ли кто-нибудь из партизан, продолжал: — А вот, что Гвозден расстрелян, это плохо. Что бы случилось, если бы его не расстреляли? Ничего. Кто бы его послушался и пошел за ним? Никто. Его наказать нужно было и сместить, но неправильно и нехорошо, когда коммунист погибает от своих же товарищей. — Джурдже сделал ударение на словах: «наказать», «сместить» и «коммунист»; Павле совсем недавно принял его в партию.
— Да чего разговаривать! Вот из-за таких, как Гвозден, мы и проигрываем войну, — злобно прервал его Вук. — Не желаю и думать об этом.
— Не знаю, что написано в письме, может быть, я не имею права так говорить, но раз уж мы начали, будем говорить начистоту, — спокойно заметил Джурдже. — Не нужно было, товарищи, расстреливать коммуниста.
— Какой он коммунист? — снова выступил Вук. — Давайте, мол, бросим ружья и пойдем по домам, пока немцы не уйдут! И после этого ты считаешь, что он коммунист!
— Не я один…
— Все, кто считает так, ничего не понимают, — сказал Йован, прерывая Джурдже. — Впрочем, когда все кончится, тогда и посмотрим, кто прав.
— Я считаю, что товарищи просто не сумели разобраться в нашем положении. Ты, Павле, вероятно, плохо объяснил им это в своем письме. Когда вы встретитесь и ты подробно все расскажешь, они поймут, что иначе быть не могло, — мягко сказала Бояна, словно желая утешить Павле. — А что со Второй ротой? — с беспокойством спросила она.
Но никто ей не ответил.
— Давайте спать! Подъем в три! — нарушил молчание Павле.
Все улеглись, только Павле и Вук остались сидеть за столом. Вук положил голову на руки, словно собираясь вздремнуть. Павле последовал его примеру. Ободренный словами Вука и поддержкой Бояны, он мог уже спокойней и хладнокровней обдумать случившееся.
Его удивляло только упорное непонимание Джурдже. Это свидетельствовало о том, что расстрел Гвоздена произвел на партизан гораздо более тяжелое впечатление, чем он думал. Не нужно было надеяться, что все это так гладко сойдет… Расстрелять своего человека, который к тому же много значил для отряда… Люди смотрят на это не так легко, как казалось. Нужно прожить большую часть жизни, чтобы освободиться от иллюзий. Мы расстреляли человека, который разложился и пытался ликвидировать отряд… Хотел бы я посмотреть, как поступил бы в подобном случае Брка.
Но разговаривая с самим собой, Павле не мог побороть в себе недовольства той позицией, которую занял Брка, он не мог не думать о последствиях, вытекавших из их разногласий. Он чувствовал, что по отношению к нему совершена какая-то несправедливость. Но особенно мучило Павле, что его авторитет в отряде поколеблен партией, от имени которой он действовал, твердо веря, что правильно выполняет свой долг. «Нужно воспитывать и поднимать людей, спасать их». Знаю! Но людей нужно и расстреливать, если они вступают на путь предательства, даже если они Гвоздены. Что же, мне легко расстрелять товарища?.. Я отдал бы все на свете, только бы этого не было…»
Разводящий уже будил бойцов. Они с трудом просыпались, долго потягивались, хрипло кашляли, лениво выходили на улицу. Павле все еще продолжал сидеть на том же месте. Бояна, которая тоже не могла уснуть, встала, подошла к нему и прошептала:
— Почему ты не спишь? Ты чем-то расстроен. В чем дело?
— Так, ничего. Не спится мне, — ответил Павле, удивленный тем, что она тоже не спит. Он никогда не был особенно дружен с Бояной и редко разговаривал с ней. Комиссар уважал девушку, но ему почему-то казалось, что она любит скучные умные разговоры, а он избегал их. Ему казалось, что именно так она разговаривала с Учей.
Но если Бояна, студентка первого курса медицинского факультета, дочь мелкого банковского чиновника, и была суховата в известной мере до ухода в партизаны, то война и жизнь в отряде во многом изменили эту честолюбивую девушку.
Теперь она могла тепло и сердечно поговорить с людьми о самых обычных вещах. Как и большинству молодых коммунистов-интеллигентов ее времени, Бояне казалось, что она понимает «простых» людей, умеет разговаривать с ними и принимать участие во всех их заботах и делах. Поэтому в отряде ее все любили. Только Павле недолюбливал этих интеллигентов — «массовиков» за их неловкие и очень часто смешные усилия казаться простыми.
— Павле, мне хотелось бы спросить тебя кое о чем. Выйдем на улицу.
Ни слова не говоря, Павле вышел за ней.
— Я не могла уснуть… Я знаю, что не надо тебя спрашивать об этом. Но я не могу… Я должна… — тихо заговорила Бояна, и голос ее дрожал. — Ты знаешь что-нибудь об Уче? Если с ним случилось что-нибудь плохое, все равно скажи мне, прошу тебя! Очень!
Только сейчас Павле вспомнил о той части письма, где говорилось об Уче. Ему самому показалось странным, что он совсем забыл об этом. Из письма Брки он понял, что Уча остался на Ястребце. «Не выполнил решения!» — промелькнула у него мысль. И он ответил не сразу, стараясь подбирать нужные слова, чтобы сообщить об этом Бояне.
— Не знаю, что с ним. У него нет связи с Окружным комитетом. Видимо, он на Ястребце и ведет там тяжелые бои.
— А почему на Ястребце, ведь решено было пробиться сквозь окружение?
— И меня это удивляет. Вероятно, просто не удалось вырваться.
— Это очень нехорошо.
— Да, но он пробьется. Тут и сомнений быть не может. У него большой опыт. Ничего серьезного с ним немцы не сделают. Бойцов у него мало, ему легко маневрировать, — говорил Павле, стараясь успокоить и утешить Бояну. Но про себя думал: «Если только он на Ястребце, ему приходится туго».
— Не утешай меня. Я знаю, что ты думаешь. Скажи мне, прошу тебя… — умоляюще промолвила Бояна и взяла его за руку.
— Я тебя не утешаю, Бояна. Зачем? Честное слово, мне ничего о нем не известно, кроме того, что он ведет тяжелые бои.
Бояна выпустила его руку.
— Ты, конечно, знаешь, что я люблю его… — начала она так тихо, что Павле еле расслышал. — Я должна тебе сказать. Я знаю, что ты самый близкий его друг. Мне не с кем говорить об этом. Я никому не могу сказать. Неудобно, он командир. Нам нельзя даже любить друг друга, ни мне, ни тем более ему. Партизаны отнеслись бы к этому неодобрительно, — продолжала Бояна. — Но тебе я могу сказать и должна…
Она говорила легко, не смущаясь и не раздумывая.
Павле слушал, ему не хотелось ни прерывать ее, ни расспрашивать. Он чувствовал, что ей необходимо высказать все, что наболело у нее в душе. Влюбленные всегда страдают многословием.
