Владимир Соболь - Кавказская слава
Старик поднялся по лестнице. Он прощался с домом, это было всем ясно так, что даже солдаты сторонились, пропуская его вперед. На втором этаже слева от балкона располагалась большая жилая комната. Постели сложены были в дальнем от входа углу — тюфяки, одеяла, войлоки. На стенах висели овчинные шубы, небольшие папахи, посуда. Среди них выделились медные подносы, тазы, кувшины. Старик трогал, что было ему, видимо, особенно памятно, слегка касался прочего. У Мадатова защемило слева, у сердца.
Старик ему нравился. Наверное, он был хорошим воином, охотником, хозяином. Возможно, он был хорошим отцом. Валериан подумал, что хотел бы иметь такого отца. Но именно этот старик мог идти с теми, кто убил его собственных родителей тогда, в восемьдесят пятом году. Эта медь, напомнил он себе сам, этот позеленевший от времени таз вполне мог быть среди тех вещей, что повезли продавать в Гянджу медник Григол и его жена Сона.
Мадатов скрипнул зубами.
— Спускайся, старик, — крикнул он по-кумыкски и подозвал унтера: — Камни развалить, дерево и все другое — сжечь. Внизу сундук с припасами — пересыпьте зерно в мешки, нам оно пригодится. Только закончите, возвращайтесь. Мы здесь не задержимся.
Он поднялся в седло, развернул с трудом лошадь на узкой улочке и так же, только теперь вниз, поехал за стариком, мерно вышагивающим по, Бог знает сколько уж раз, отмеренному за долгую жизнь маршруту.
Внизу он заехал вперед:
— Покажи еще, где сад Абдул-бека.
Махнул рукой, и трое солдат с топорами в руках вышли из строя.
Старик прощался с садом, как с домом: гладил каждое дерево, едва не шептал им слова в утешение. Валериан перетирал челюстями свою собственную печаль, но не решался поторопить хозяина, пускай даже и бывшего. Наконец, старик вышел, и солдаты взялись за топорища.
Мадатов хотел было отъехать, но отец бека схватил поводья и удержал лошадь.
— Скажи своим нукерам, что те деревья уже принадлежат не моему сыну.
Валериан окликнул солдата, высокого и плечистого; тот легко удерживал топор одной правой рукой, резко и шумно выдыхал при каждом ударе, довольный силой своей и умением.
— Какая же разница?! — уперся он, отводя левой рукой ветки; примерившись уже и размахнувшись, он не желал отпускать добычу.
— Я сказал! — рявкнул Валериан и толкнул лошадь вперед, поднимая одновременно плетку. — Только те, что указаны, и ни одним больше. Когда закончите, скажешь унтеру, что приказал тебя наказать. Не забудь, проверю!..
Валериан снова направился к пленным. Старик уже прошел внутрь оцепления, стал рядом с юным джигитом, совсем еще мальчиком, тонколицым и пухлогубым. Ему вряд ли было больше шестнадцати. Столько же, сколько было Мадатову, когда он первый раз прицелился в человека, в одного из всадников Саддык-хана. Все смотрели вверх, на аул, где на месте дома Абдул-бека уже зияла страшная дыра, и над ней поднимался к небу черный, клубящийся дым.
Мадатов привстал на стременах, поднял над головой плетку и закричал пронзительно, отделяя слово от слова, фразу от фразы:
— Абдул-бек подумал, что он сильнее всех в этих горах! Он повел своих людей против подданных Белого царя! За это Белый царь приказал уничтожить его дом, имущество, сад, вырезать его скот! Но Абдул-бек не один приходил к Сунже и Тереку! Вы все знаете, кто скакал с ним рядом, кто стрелял в солдат и казаков! Ты?! Ты?! А может быть, ты?!
Он толкнул лошадь вперед, и толпа отшатнулась, сразу разбившись на множество маленьких островков, частных жизней, подвешенных на волоске гнева начальника русских войск. Носков повел за собой десяток солдат, готовых схватить каждого, на кого укажет Мадатов. Но тот продолжал кричать, перекрывая ветер, шумно скатывающийся с соседнего склона.
— Все вы преступники! Все заслуживаете страшного наказания! Но Белый царь милостив! Он прощает совершившим зло по неведению! Он оставляет вам ваши дома! Но помните — горе тем, кто пробудит вновь его гнев! И если он снова пошлет меня к вам, здесь останутся одни черные камни!
Он опустился в седло, и показал Носкову, чтобы тот снимал оцепление. Пленные разошлись, одни побежали к домам, другие стали собирать мертвых, третьи направились к раненым. Майор Корытин строил роты в колонну, казаки и карабахцы уже поднимались наверх, по травянистому склону.
Старик подошел к Мадатову:
— Ты ведь не будешь говорить с Белым царем.
Мадатов кивнул.
— Ты будешь говорить с Ярмул-пашой.
— Я буду говорить с генералом Ермоловым.
— Скажи ему: мы больше не потревожим его солдат.
Валериан улыбнулся старику и не поверил…
IIIАбдул-бек поднимался по улице, за ним следовали Тагир и еще пять нукеров. Они остановились напротив места, где недавно еще стоял высокий забор дома Абдулы и его семейства. Теперь здесь зияло пустое пространство, темное, рваное и ноющее, как десна после пропавшего в схватке зуба.
Бек спрыгнул с коня и прошел во двор. Везде были камни, обуглившиеся, не успевшие догореть бревна и доски, валялась мятая утварь, трупы забитых животных. Оставшиеся на улице услышали глухой стон. Один из нукеров кинулся было на помощь, но Тагир перехватил его.
— Не мешай, — шепнул. — Пусть простится.
Луна взошла над соседним хребтом, бросила тени на крышу соседней сакли. Там тоже безмолвно стояли люди. И на той, что лепилась выше, и на той, что пристроилась слева. Люди Чикиль-аула вышли встретить своего бека.
Палка застучала по земле, Тагир обернулся. К ним спускались двое. Одного он узнал — Дауд, брат, что остался, слава Аллаху, живым. Вчера Тагир успел заметить, как под ним убили коня, но помочь ничем не успел. Он скакал следом за беком, защищая ему спину. Другой… Другой был Джамал, отец Абдула, постаревший за сутки, должно быть, на двадцать лет. Одной рукой он опирался на палку, другой — на плечо Дауда. Юноша старательно примерял свой шаг к шарканью старика.
Абдул-бек вышел на улицу и замер, не сразу узнав отца. Старика подвели к сыну.
— Рад, что ты вернулся. — Голос Джамала тоже потерял силу, звучал глухо, словно пустой кувшин, треснувший у самого дна. — Твоя жена, твои сыновья тоже пришли в аул. Нас принял мой брат. Ты можешь увидеть их.
— Я приду к вам, но не сейчас. Сколько мужчин погибло?
— Двадцать два из нашего аула, — ответил Джамал. — И тринадцать из тех, что откликнулись на твой зов. Дауд знает их всех поименно.
— Пойдешь со мной, — приказал Абдул-бек юноше. — Мы должны посетить каждый дом. А потом уже придем и в твою саклю…
В саклю к Мухетдину, брату Джамала, своему дяде, Абдул-бек пришел только под утро. Жена, Зарифа, встретила его у порога. Бек хмуро поздоровался с женщиной и пошел посмотреть сыновей. Латиф и Халил спали, угревшись под шубой, и не пошевелились, когда отец наклонился под ними.
— Устали, намерзлись за день, — пояснила, словно бы извинилась, Зарифа. — Наголодались, теперь будут спать долго. Они видели, как вы сражались, как стреляют русские пушки…
— Значит, они видели, как бежал их отец, — оборвал жену Абдул-бек. — Жаль, что они не видели, как мы резали этих свиней за Тереком.
Мужчины ждали его в кунацкой. Бек стащил чувяки, в одних носках прошагал по коврам и сел рядом с Джамалом. Отломил кусок чурека, наколол палочкой кусок мяса, тщательно прожевал, проглотил. Остальные ждали в молчании.
— Как русские ломали и жгли наш дом? — спросил Абдул-бек отца.
— Русский начальник спросил, и я показал. Я решил, что лучше сделаю это сам, чем кто-то другой. Мы обошли дом и вышли. Затем подошли солдаты. Я не хотел смотреть, как рушится дом, который построил еще отец моего деда.
Абдул-бек наклонил голову:
— Как зовут человека, который приказал разрушить наш дом?
— Князь Мадатов. Он не совсем русский.
— Я слышал о нем. Армянин, родился рядом с Шушой. Потом воевал вместе с русскими. Теперь снова вернулся в горы.
— Он храбр, умен и умеет говорить с людьми на их языке.
— Если мне скажут, что он умеет заговаривать пули, я не поверю.
Джамал с гордостью посмотрел на своего взрослого сына. Но подумал, что смелому мальчику, сделавшемуся сильным мужчиной, недостает пока мудрости старика.
— Он мог приказать разрушить все селение. Ты знаешь обычай. Но выбрал только наш дом.
— Если бы он развалил и сжег все сакли, это было бы делом всех мужчин в нашем ауле. Он сделал это с одним нашим домом, и теперь это мой кровный долг.
— Эти русские, сын, они словно вода с тающих снежников. Нахлынут и потом спадут снова.
— Они уже перешли горы, отец, они остановились в Тифлисе. И теперь идут к морю через Карабах, через Нуху. Я был и у народа нохче[37], я видел, как они там поднимаются все выше и выше. Они не остановятся, если мы не поставим заслон.
— Когда валятся камни со склона, мудрый человек не поднимает щит, но ищет укрытие.
