Лоран Бине - HHhH
Я остановился именно там, где хотел. На перекрестке в Голешовице извергается вулкан адреналина. В этот момент все решения, вплоть до мельчайших, зависят только от страха и инстинкта, и История, получив очередной, но весьма ощутимый, пинок, переживет сейчас одно из самых сильных потрясений.
Потому что у каждого из действующих лиц срабатывают рефлексы.
Клейн — шофер — не трогает машину с места. И это ошибка.
Гейдрих вскакивает, хватается за оружие. Вторая ошибка. Если бы Клейн отреагировал с той же скоростью, что его хозяин, или Гейдрих остался сидеть неподвижно, как его водитель, все, наверное, сложилось бы иначе, и поди знай, может, и меня бы тут не было, и мы бы с вами сейчас не разговаривали.
Рука Кубиша описывает дугу — и граната взлетает. Но никогда ведь не получается так, как надо. Кубиш целится в переднее сиденье, а граната падает на землю у правого заднего колеса. И тем не менее взрывается.
Часть 2
Из Праги доносится тревожный гул.
Дневник Геббельса. 28 мая 1942 годаГраната взрывается. Мгновенно вылетают стекла из стоящего напротив трамвая. «Мерседес» подпрыгивает — примерно на метр. Осколки попадают в лицо Кубишу, его отбрасывает назад взрывной волной. Все заволакивает облако дыма. Из трамвая несутся пронзительные крики. Китель с эсэсовскими нашивками, лежавший на заднем сиденье машины, поднимается в воздух, и в течение нескольких секунд ошеломленные свидетели будут видеть только его, только этот форменный китель, парящий над облаком пыли. Я, во всяком случае, ничего, кроме парящего кителя, не вижу. Китель, как осенний листок, описывает в воздухе широкие круги, а эхо взрыва спокойно распространяется по Европе — до Берлина, до Лондона. Есть только звук и этот порхающий китель, все остальное замерло. На перекрестке в Голешовице больше ни единого признака жизни. Я говорю о секундах, теперь я все измеряю секундами, никак иначе. В следующую секунду будет по-другому. Но здесь и сейчас, этим ясным утром 27 мая 1942 года, время замедлило ход, остановилось второй раз за две минуты, правда, немножко по-другому, чем тогда.
«Мерседес» тяжело плюхается на асфальт. Гитлер в Берлине даже на мгновение не может себе представить, что Гейдрих вечером не удостоит его визитом. Бенеш в Лондоне все еще хочет верить в успех «Антропоида». Что в обоих случаях за гордыня! Когда разорванная в куски шина правого заднего колеса последней из четырех, висевших в воздухе, касается мостовой, время опять начинает свой ход и теперь уже не остановится. Гейдрих инстинктивно заводит правую руку — ту, что держит пистолет, — назад, за спину. Кубиш поднимается с земли. Пассажиры второго трамвая прилипают к стеклам, чтобы рассмотреть происходящее, а те, кто в первом, кашляют, кричат и толкаются у дверей, стремясь выйти наружу. Гитлер еще спит. Бенеш нервно перелистывает донесения Моравца. В руке у Черчилля уже второй стакан виски. Вальчик с высоты холма наблюдает суматоху на перекрестке, забитом транспортом: «мерседес», два трамвая, два велосипеда. Опалка где-то поблизости, но я потерял его из виду. Рузвельт направляет в Англию американских летчиков, чтобы помочь пилотам Королевских воздушных сил. Линдберг не желает отказываться от ордена, который вручил ему Геринг в тридцать восьмом[319]. Де Голль сражается за то, чтобы узаконить положение «Свободной Франции» наравне с союзными державами[320]. Армия фон Манштейна осаждает Севастополь. Африканский корпус со вчерашнего дня начал атаки на Бир Хакейм[321]. Буске планирует облаву на Зимнем велодроме. Начиная с сегодняшнего дня евреев Бельгии обязывают носить желтую звезду. В Греции появляются первые партизаны. Двести шестьдесят самолетов люфтваффе поднялись в воздух, чтобы не дать морскому конвою союзников пройти, обогнув Норвегию, арктическим маршрутом в Советский Союз. После шести месяцев ежедневных бомбардировок вторжение на Мальту отложено немцами на неопределенный срок. Эсэсовский китель мягко планирует на трамвайные провода и, зацепившись, повисает там, как белье на веревке. Мы снова здесь. Габчик так и не сдвинулся с места. Трагически-бесполезный щелчок его Sten’а ударил ему по мозгам куда сильнее, чем взрыв. Он, словно во сне, видит, как два немца выходят из машины и, будто на учениях, прикрывают друг друга. Оборотный дуплет: Клейн поворачивается к Кубишу, а шатающийся Гейдрих с пистолетом в руке оказывается один на один с Габчиком. Гейдрих, самый опасный человек Третьего рейха, Пражский палач, мясник, белокурая бестия, козел, еврей Зюсс, человек с железным сердцем, худшее создание из всех, какие только выковывались в адском пекле, самое жестокое существо из всех, когда-либо вышедших из чрева матери, его цель, мишень — вот он, стоит лицом к Йозефу, он вооружен, он пошатывается. Парализовавшее Габчика оцепенение мигом спадает, к нему внезапно возвращается ясность ума, необходимая как для полного понимания ситуации, свободного от любых мифологических или высокопарных оценок, так и для того, чтобы быстро принять правильное решение. И он делает именно то, что надо: отбрасывает Sten и бежит. Сзади — первые выстрелы. Это Гейдрих лупит по нему. Гейдрих — палач, мясник, белокурая бестия и так далее. Вот только рейхспротектор, чемпион всех уровней почти во всех известных человечеству спортивных дисциплинах, явно не в форме. Сколько раз выстрелил — столько и промахнулся. Ни разу не попал. Габчику удается спрятаться за фонарным столбом, по-видимому необычайно толстым, раз он так и остается в этом странном укрытии. Да и не знает он, когда Гейдрих снова сможет обрести присущую ему способность стрелять в яблочко. Тем временем гремит гром. Кубиш, вытерев кровь, которая течет по лицу и заливает глаза, видит надвигающуюся на него фигуру гиганта Клейна. Безрассудство или озарение свыше — что заставляет его в это мгновение вспомнить о велосипеде? Кубиш хватается за руль и вскакивает в седло. Любому, кто когда-нибудь ездил на велосипеде, понятно, что велосипедист уязвим для пули только на первых десяти, пятнадцати, ну, скажем, двадцати метрах, после того как тронется с места, а затем — все, его уже не достанешь. Судя по тому, какое решение подсказал Кубишу его мозг, Ян должен был помнить об этом. Ведь посмотрите: вместо того чтобы убегать в направлении, прямо противоположном тому, в каком движется Клейн (как, вероятно, показалось бы естественным сделать девяноста девяти процентам людей, попавших в аналогичное положение, — то есть в положение, когда надо как можно быстрее удрать от вооруженного нациста, имеющего по крайней мере одну вескую причину смертельно вас ненавидеть), он, бешено крутя педали, мчится к трамваю, из которого начали вываливаться ошарашенные пассажиры, иными словами, едет под прямым углом к Клейну. Я не люблю читать чужие мысли и ставить себя на место другого, но, кажется, могу объяснить расчет Кубиша. Впрочем, тут могло быть два варианта. С одной стороны, для того чтобы компенсировать относительную задержку на старте и как можно быстрее набрать максимальную скорость, он направляет велосипед туда, где дорога идет под уклон. Вполне вероятно, Ян рассудил, что ехать вверх, да еще и с разъяренным эсэсовцем за спиной, было бы неразумно. С другой стороны, для того чтобы не лишиться хотя бы крошечной надежды выбраться отсюда живым, ему надо выполнить два практически несовместимых условия: не подставляться под пули и убраться на безопасное расстояние от вражеских пуль. Несовместимых, потому что иначе как преодолев энное количество метров без всякого прикрытия, вне досягаемости не окажешься. Кубиш в отличие от Габчика поначалу не цепенеет — он сразу вскакивает в седло. Но при этом все-таки не совсем полагается на случай, а решает воспользоваться тем самым трамваем, несвоевременного появления которого они с Габчиком так опасались с тех пор, как остановили свой выбор на повороте в Голешовице. Пассажиров, выходящих из него, не так много, чтобы образовалась толпа, тем не менее и те, что есть, запросто послужат ширмой… хотя бы попробовать-то можно, а? Думаю, Кубиш не особо рассчитывает на щепетильность эсэсовца, который не станет палить по ни в чем не повинным мирным горожанам, просто ему кажется, что так у Клейна меньше возможностей его увидеть. Этот план побега, на мой взгляд, совершенно гениален, особенно если вспомнить, что его автора только что отбросило взрывной волной, кровь заливает ему глаза и на разработку плана у него было не больше трех секунд. Однако остается момент, когда Кубишу положиться на случай все-таки придется: надо ведь еще пробраться за ширму из пассажиров трамвая. И вот тут, как, ей-богу, бывает достаточно часто, судьба склоняется к тому, чтобы распределить шансы по справедливости: Клейн, еще не очухавшийся после взрыва, нажимает на спусковой крючок, боек, собачку, гашетку, не знаю, на что там немец жмет, но чем бы это ни было, оно не срабатывает. Теперь с той стороны осечка! Значит, план Кубиша вот-вот удастся? Нет, потому что ширма из пассажиров перед ним чересчур плотна. Некоторые из этой кучки людей уже пришли в себя и вроде как не расположены его пропустить. Может быть, среди них есть немцы или сочувствующие оккупантам, может быть, кто-то жаждет подвига, вознаграждения или ужасно боится, что его заподозрят в сообщничестве, а может быть, попросту еще в ступоре и не способен хотя бы на сантиметр сдвинуться… Сомневаюсь, чтобы у кого-нибудь было поползновение схватить, задержать парашютиста, но Кубиш мог ощутить исходящую от толпы смутную угрозу. Тут мы подходим к той бурлескной сцене (в каждом эпизоде вроде бы должно быть по одной), когда Кубиш, не слезая с велосипеда, стреляет в воздух, чтобы заставить ошеломленных пассажиров трамвая расступиться. И это ему удается, он, перебравшись через пути, устремляется вниз с горы. Тупица Клейн, поняв, что добыча от него ускользнула, вспоминает наконец, что у него есть хозяин, которого положено защищать, и смотрит на Гейдриха, который все еще стреляет. Но рейхспротектор вдруг поворачивается вокруг своей оси и падает. Клейн подбегает к нему. Тишина, наступившая после перестрелки, не ускользает от внимания Габчика. Он, в свою очередь, решает испытать судьбу — сейчас или никогда. Он отрывается от своего фонарного столба и бежит. Он уже вполне опомнился и способен мыслить. Если он хочет помочь Кубишу спастись, надо рвануть в противоположном направлении, — и Габчик устремляется вверх по склону. Его расчет не совсем безошибочен, потому что таким образом он движется к наблюдательному пункту Вальчика, но ведь Вальчика пока еще никто не воспринимает как участника операции. Гейдрих, сумевший приподняться на локте, кричит, обращаясь к Клейну, который идет к нему: «Лови Schweinehund!» — то есть «эту сволочь». Клейну удается наконец зарядить свое оружие, и начинается погоня. Шофер стреляет прямо перед собой, и Габчик, у которого, к счастью, кроме Sten’а был в запасе еще и 9-миллиметровый кольт, отвечает тем же. Не знаю, сколько сейчас между ними метров, и не думаю, что в этот момент Габчик, наверняка стреляя через плечо, хочет непременно поразить врага, скорее — предупредить, что приближаться к нему рискованно. Позади бегущих остается повергнутый в хаос перекресток, впереди вырисовывается фигура, и вырисовывается она все более и более четко. Это Вальчик, он движется навстречу. Габчик видит, как его тезка бежит с оружием в руке, как потом останавливается, чтобы прицелиться, но падает, так и не выстрелив. «Do píči!»[322] Боль в бедре нестерпимая, и, падая, Вальчик только и может, что выругаться: «Черт, нет, ну что за блядство!» Не повезло, немец его ранил. Верзила-эсэсовец уже на расстоянии нескольких метров. Вальчик думает, что всё, он пропал. Он не успеет даже дотянуться до оружия, которое уронил при падении. Клейн оказывается рядом, и тут случается чудо из чудес: великан не замедляет бега. Либо для немца важнее догнать Габчика, либо увлеченный погоней шофер рейхспротектора не заметил, что еще один чех вооружен и готов в него выстрелить. А может, он и вообще Вальчика не заметил. Короче, водитель Гейдрихова «мерседеса» не останавливаясь пробегает мимо Вальчика и даже не смотрит в его сторону. Тот мог бы считать себя везунчиком, но тем не менее матерится: если так, значит, ему досталась шальная пуля. Смех, да и только! Когда он поворачивается, те двое уже исчезли из виду. Там, внизу, ситуация тоже пока не очень-то ясна, но вот какая-то светловолосая молодая женщина, похоже, начинает в ней разбираться. Она немка, она узнала Гейдриха, который лежит посреди дороги, держась за спину, и теперь она решительно — а только так и действует человек, убежденный в своей принадлежности к высшей расе, — останавливает первую же проходящую мимо машину и приказывает двум сидящим в ней мужчинам немедленно отвезти рейхспротектора в ближайшую больницу. Шофер протестует: его машина забита коробками конфет, конфеты занимают все заднее сиденье, и… «Разгружайте машину! Sofort!»[323] — орет блондинка. Новая сюрреалистическая сцена — ее описал впоследствии сам водитель: двое чехов, явно без малейшей охоты, начинают не спеша выгружать коробки, а красивая молодая блондинка в элегантном наряде вертится вокруг лежащего на земле Гейдриха и кудахчет что-то по-немецки, а раненый вроде как ее и не слышит. Но, кажется, у этой немки сегодня счастливый день. На перекресток выезжает еще одна машина, и блондинка сразу же решает, что этот малолитражный фургончик марки «Татра», нанятый отвезти заказчику мастику для паркета и гуталин, устраивает ее куда больше. Блондинка бежит к кабине водителя и приказывает ему остановиться.
