Владимир Волосков - Где-то на Северном Донце.
И лейтенанту вдруг вспоминается та, которую, как ему казалось, очень любил. Тоненькая, русоволосая, она всегда была ласкова, даже нежна с ним. Приезжая в отпуск из пехотного училища, курсант Лепешев, бывало, целыми ночами бродил с ней по набережной свердловского городского пруда, шептал жаркие признания, на какие был способен. Она нежно гладила его волосы мягкими ладошками и не прятала губы от поцелуев. Случалось, что они ночевали вместе, в одной комнате, но Лепешев, в ту пору уже далеко не святоша, никогда ничего себе не позволял. Он любил ее и берег для самого себя.
После окончания училища его направили в Кишинев. Лепешев почти каждый день писал ей теплые зовущие письма, слал посылки и считал месяцы, недели, дни до очередного отпуска. Ему казалось, что не сможет жить без нее.
А она вдруг вышла замуж за какого-то вдовца. Очень просто. Взяла и вышла. И спокойно написала ему об этом. И не было в том письме ни ласки, ни оправданий, ни жалости к нему. Она написала: «Я вышла замуж. Пожалуй, тебе больше не надо писать мне. Да и адрес у меня теперь другой…» Вот и все. Лепешев, помнится, всю ночь не спал, думал горькие думы, и ему очень хотелось разреветься.
С тех пор в него прочно въелись недоверие к женским словам и обещаниям и этакий легкий цинизм разочарованного, но не обойденного вниманием женщин-однодневок молодого человека.
И тем не менее к себе на огневой рубеж девушек Лепешев не пустит. Это он твердо знает. Мало ли что произошло когда-то до войны с ним самим. Былое ничего не значит, ибо случилось лейтенанту познать в войну и кое-что другое…
Прошлым летом, когда лейтенанта выносили из окружения, он собственными глазами видел истерзанные трупы трех изнасилованных, а потом зверски умерщвленных молоденьких медсестер. Это было такое зрелище, что Лепешева несколько дней бил нервный озноб при одном воспоминании об увиденном. И было потом встречено многое, не менее страшное, но это первое личное столкновение с фашистским садизмом оставило след в душе Лепешева навсегда.
Потому Лепешев знает, что женщин на его позиции не будет. Он никогда не допустит, чтобы по его вине случилось что-то, подобное виденному. Лейтенант Лепешев сам не уйдет с этой береговой кручи живым и не позволит уйти ни одному из своих бойцов, пока хлопочущие внизу девушки не окажутся на левом берегу.
— По-моему, вам машут… — Это говорит Ильиных, он стоит рядом и смотрит на реку.
Лепешев отвлекается от дум и тут только замечает, что одна из девушек сидит возле вербы и машет пилоткой. Облитые лучами заходящего солнца, волосы червонным золотом рассыпались по плечам. Лепешев узнает ее. Она. Та, беленькая. Лейтенант ответно машет рукой, и нет для него сейчас ни войны, ни немецких танков, ни погибших товарищей. Он стоит на краю обрыва и охвачен единственным желанием — сбежать вниз, пожать мягкие пальцы девушки, заглянуть в огромные глаза, в которых было столько тоски несколько часов назад, утешить, если юный военврач все еще горюет.
* * *От этого минутного праздничного настроения Лепешева отрезвляет мощный гул, нарастающий в вечернем небе. Розоватый воздух вибрирует от рева моторов.
— Воздух! — кричит Ильиных и бежит в здание, в свой окопчик у амбразуры.
Лепешев поднимает голову вверх и видит восьмерку «хейнкелей», идущую строем «пеленг» вдоль реки откуда-то с юга. Лейтенант не торопится укрыться, ждет, когда самолеты начнут перестраиваться для бомбометания. Но происходит неожиданное. Не снижаясь, «хейнкели» вдруг меняют курс, поворачивают на запад.
«Что за чертовщина?» — изумляется Лепешев и бежит на свой наблюдательный пункт. Оттуда следит за самолетами в бинокль. Они удаляются, превращаются в светящиеся точки, а затем вдруг идут вниз. Где-то далеко, у ломаной линии горизонта, «хейнкели» начинают кружить над степью, и до Лепешева наконец доносятся слабые раскаты взрывов.
Лепешев удивленно смотрит на примостившегося рядом Глинина, тот не менее удивленно глядит на лейтенанта. Они молча ждут, что будет дальше.
Через четверть часа бомбардировщики возвращаются назад тем же четким строем «пеленг». Над излучиной реки меняют курс и уходят на юг, туда, откуда прилетели.
Лепешев напряженно прислушивается, и ему кажется, что, хотя «хейнкели» и ушли, оттуда, из степи, где они кружили, нет-нет да и доносятся отголоски взрывов. Лейтенант наблюдает за немцами, укрывшимися в садах, и хочет понять по их поведению, что же такое делается там, в залитом лучами заходящего солнца степном просторе.
Но противник не проявляет активности. И это самое загадочное. Вражеские автоматчики, залегшие в развалинах, очевидно, начинают нервничать. В небо одна за другой взлетают две ракеты. Они бледны, эти звездочки немецкого страха, но Лепешев угадывает их смысл. Он тот же: «В чем дело?»
Проходит час томительного ожидания, проходит другой. Огромное степное солнце скрывается за горизонтом, А со стороны противника ни выстрела. «Неужели предпримут ночную атаку?» — сумрачно гадает Лепешев и идет посмотреть, что делается внизу.
* * *Понтон и плоты все так же медленно передвигаются от берега к берегу. Но раненых в щелях уже нет, мало носилок под вербами. Медсестер под деревьями не видно. Около носилок лишь двое бойцов-санитаров да забинтованный повар.
С понтона опять начинают махать лейтенанту. Она! Лепешев узнает ее. Снова учащенно мечется в груди сердце, и он не знает, отчего это происходит. Он ответно размахивает пилоткой, ему хочется крикнуть в напутствие что-нибудь хорошее, но Лепешев — парень сурового уральского воспитания, и кричать ласковые слова вот так, у всех на виду, ему непривычно. Лейтенант просто машет пилоткой, и с души неожиданно для него самого спадает тяжесть, которая, оказывается, подспудно давила его с того момента, когда он увидел в конюшне девушек-медичек.
А с плотов и понтона лейтенанту машет уже много рук. Даже раненые взмахивают забинтованными культяшками. Прощаются. Благодарят. Лепешеву становится неловко отчего-то. Он оглядывается. Видит рядом бронебойщиков, Глинина и еще несколько бойцов. Они тоже машут плотам и улыбаются. Неловкость исчезает. С легким сердцем Лепешев последний раз взмахивает пилоткой и натягивает ее на голову. Надо возвращаться на наблюдательный пункт. Дело сделано. Еще рейс — и все раненые будут на левом берегу. Пусть фашисты поволынят еще немного — тогда без всяких осложнений переправится и Лепешев со своими бойцами.
Уходя с обрыва, лейтенант еще раз оглядывается через плечо. Девушка-военврач стоит на краю плота, она уже не машет, а пристально смотрит на береговую кручу, и руки ее мнут пилотку. Лепешев чувствует каким-то шестым чувством, что смотрит она на него. Он смущенно косится на своих бойцов и, взволнованный, быстро забегает в здание.
* * *У немцев по-прежнему спокойно. Разыгравшийся вечерний ветерок несет из садов звуки чужой речи, пиликанье губных гармошек, бряканье посуды. Видимо, только что поужинали. Но над всеми этими мирными звуками растет и ширится гул далекого боя. Ветерок приносит уже явно различимое уханье орудий.
Опять появляются «хейнкели». Как и ранее, они идут с юга, таким же строем «пеленг», в точности повторяют недавний маневр — меняют курс над излучиной реки (Лепешев догадывается: это их визуальный ориентир) и идут на запад, в сторону далекого боя. Бомбят они уже не у огненной кромки горизонта, а где-то ближе, в глубине укутывающейся в синюю вечернюю дымку степи.
Лепешева охватывает возбуждение. Он щурится в бинокль, но, кроме поблескивающих в лучах зашедшего солнца плоскостей самолетов, ничего не видит. Даже шум взревевших за деревьями танковых и автомобильных моторов не гасит этого возбуждения. Лепешев приказывает бойцам занять позицию, приготовиться к отражению атаки, а сам продолжает наблюдать.
У немцев шум, какие-то перемещения. Что-то стряслось — лейтенант чувствует это обостренной солдатской интуицией. И он не удивляется, когда из-за садов, по левой дороге, мчатся в степь сначала мотоциклы, за ними автомашины с орудиями, последними уползают танки и бронетранспортеры. Видимо, немалая русская сила движется по степи, если противник не дождался темноты, снял из-под хуторка основные силы, бросил на произвол судьбы паникующих в развалинах автоматчиков.
Те действительно паникуют. Ракеты то и дело взлетают над хуторком, и Максимов короткими очередями бьет с фланга по обломкам стен, из-за которых они взлетают.
В ответ из-за деревьев начинают бить минометы. Лепешев подсчитывает число и порядок взрывов, стараясь определить, сколько минометов противник оставил в садах.
— Сколько? Шесть? — на всякий случай спрашивает он у Глинина.
— Шесть легких, — подтверждает тот.
— Заградительный. Хотят выручить автоматчиков, — констатирует лейтенант.
