Виктор Манойлин - Базирование Военно-морского флота СССР
В Севастополе нормы на размеры садовых участков и домиков были гораздо меньше, чем в Ленинграде. Там более правильным было бы название садовая будка, а не садовый домик. Под этими будками садоводы стали делать подвалы, устройство которых местными правилами запрещалось. У одного морского летчика, подполковника по воинскому званию, проверочная комиссия обнаружила подвал и распорядилась его ликвидировать. Подполковник засыпал подвал песком, комиссия нашла это недостаточным. Летчик отказался делать по-другому. Его исключили из садоводства и предложили освободить участок. Он отказался. Дело передали в суд, который принял решение о принудительном выселении подполковника. На защиту летчика выступила общественность, газеты, в том числе центральная — «Известия». В ходе вторичного судебного разбирательства было подтверждено первое — исключить летчика из садоводства. Корреспондент «Известий» добился еще одного рассмотрения в более высокой судебной инстанции, после чего летчика оставили в садоводстве, но подвал заставили замуровать более капитально.
На садовых участках запрещалось строительство бань и гаражей. Вокруг территории участка не разрешалось устанавливать никаких, в том числе и сетчатых, заборов. Получается дурдом. Люди приезжают на выходные, т. е. в те дни, которые издавна считались банными. Наработаются, попотеют, а мыться приходится с помощью тазиков. В эти же дни надо что-то сделать с машиной. Нет гаража или навеса, пошел дождь — нельзя с автомобилем повозиться. В любом садоводстве, кроме своих, много бесхозных собак, которые бегают по грядкам, нанося тем самым ущерб садоводам. Была бы сетка вокруг участка — был бы садовод защищен от этой беды.
Сперва в Ленинграде садовые участки выделялись размером двенадцать соток (тысяча двести квадратных метров), потом норму уменьшили до шести соток. Двенадцать соток — это терпимая норма, шесть — сидят друг на друге. Было непонятно, почему столько земель пустует, а норму урезают.
Многие, даже очень многие люди, хотели бы иметь не садовый участок, а дачный. Там и дом можно иметь приличный, и картошку сажать необязательно. Начиная с конца шестидесятых годов новых дачных кооперативов не образовывали, а купить дачу в существующем кооперативе было чрезвычайно сложно.
Существовало такое выражение: «В виде исключения». Новое дачное строительство было запрещено, но регулярно для кого-то выносилось решение: «Разрешить в виде исключения, выделить участок и построить дачу».
В это «исключение» наряду с действительно исключительными и заслуженными людьми сплошь и рядом проникали люди, единственной исключительностью которых была близость к властьимущим или деньги.
Вокруг крупных городов, в том числе и Ленинграда, было много полузаброшенных деревень с большим количеством пустующих домов, которые продавались за мизерную стоимость. Купить дом можно было только тогда, когда свою городскую квартиру сдашь государству. Если у городского жителя в деревне жил родственник, то только тогда его дом мог по наследству перейти к горожанину. Опять у партийного руководства была максимальная боязнь нарушить принцип социального равенства: «Кто-то будет иметь государственную квартиру в городе да плюс еще собственный дом в деревне». На деле все это нарушалось повсеместно, в том числе и самим руководством, которое опять-таки применяло принцип «в виде исключения».
По здравому смыслу на базе полузаброшенных деревень можно было бы организовать небольшие садоводства, что оживило бы эти деревни и существенно облегчило бы труды садоводов по благоустройству своих участков. Но садоводов все время загоняли в необжитые районы, требующие труда, труда и еще раз труда.
Параллельно с этим существовали элитные садоводства и дачные поселки, где правила и нормы были другие. Строились государственные дачи и пансионаты для так называемой «номенклатуры». Все это было на виду, хоть и за высокими сплошными заборами, все это вызывало законный вопрос: «Почему им можно, а нам нельзя? Почему говорят одно, а делают другое?» Все это шло в копилку чувств и настроений с надписью: «Что-то в нашей стране не так».
Приведенные примеры одни из многих, на которые можно сослаться в качестве того, как действия руководства формировали недовольство граждан страны существующим порядком.
Одной из примет периода застоя была система очковтирательства и приписок в показателях выполнения плана. Подписывали акт о сдаче дома в эксплуатацию 30 декабря, дом считался введенным в эксплуатацию, а жильцы могли туда заселиться не ранее мая-июня следующего года. Все это время дом достраивался. Подписывали акт о приемке корабля в состав Военно-морского флота, он приходил в базу, а на нем все еще работали до трехсот человек от завода. В море на службу корабль выходил иногда год спустя после приемки его от Минсудпрома. Специальным распоряжением правительства страны сроки отчетного года с 31 декабря переносились сперва на 15 января нового года, а потом стали доходить до начала марта. В газетах, на радио и телевидении победные рапорты — годовой план выполнен, а в жизни он все еще выполняется.
Период застоя — это время зарождения, развития и становления теневой экономики, которая уже тогда породила коррупцию и рэкет. Теневая экономика — это создание частных производств, не имеющих никакой государственной регистрации и работающих без налогов, только на своего владельца. В большинстве своем частные производства создавались на базе действующих государственных предприятий. Естественно, что вся эта незаконная деятельность тщательно маскировалась.
Период застоя — это время, когда идеологическое размежевание общества приобрело видимые формы. Появились так называемые диссиденты — открытые активные противники строя, преследуемые властями в судебном и административном порядке. Появились сочувствовавшие диссидентам, в основном интеллигенты, еще не делавшие действий, за которые их можно было преследовать властям, но готовые к их совершению. Сформировалась часть общества, которая была далека от диссидентов и им сопутствующих, но не принимала всерьез официальную идеологическую пропаганду. Существовал определенный круг людей, для которых вопросы идеологии были безразличны.
Значительную часть населения составляли приверженцы официальной идеологии, ее проводники и исполнители.
Наиболее зримо, наглядно и остро идеологическая борьба происходила в сфере творческой жизни общества.
Мой знакомый, преподаватель Ленинградского высшего военного инженерного училища в звании подполковника, был уличен в том, что читал книги Солженицына. Его немедленно отправили служить в один из отдаленных провинциальных гарнизонов.
В постсоветское время нет дня, нет часа, чтобы не появилось еще одно воспоминание, как артиста зажимали, писателя не издавали, музыканта не пускали, художника не выставляли и т. п. Сила идеологического пресса, по этим воспоминаниям, была величайшая, а идеологический официоз — всепроникающим. Я был далек от людей творческих профессий, поэтому у меня нет личных воспоминаний на эту тему.
Одновременно с мощным идеологическим официозом текла действительно творческая талантливая результативная деятельность. В этот период были созданы великолепные фильмы — гордость нашей страны. Песни того времени и сейчас любимые песни нашего народа. Театры ставили удивительные, выдающиеся спектакли. Нашему балету аплодировал весь мир. Эти фильмы, спектакли и песни я вспоминаю с величайшим удовольствием.
Для могилы Хрущева скульптор Эрнст Неизвестный сделал памятник: половина лица — темная, половина — светлая. Если говорить о периодах оттепели и застоя, то вернее, короче и точнее не скажешь: одна часть жизни темная, другая — светлая. По моему восприятию, размер светлой части больше.
В период застоя говорили одно, думали другое, а делали третье. Это являлось великолепным поводом и базой для рождения анекдотов. Они были по-настоящему смешные, злые и часто имели определенную направленность — размывать идеологическую базу страны. К последним относятся анекдоты про Чапаева. Для моего поколения Чапаев — образец для подражания. Анекдоты превратили его для сегодняшнего поколения в придурка. Смысл совершенно ясен: если такие недоумки воевали за власть Советов, то что можно ожидать от такой власти.
Период застоя — это начало ностальгии по Сталину. Бессилие и нежелание власти наводить порядок, постоянно ухудшающиеся условия жизни вызвали тягу части народа к Сталину. Многие водители, а в Грузии — большинство, держали за стеклами своих автомобилей портреты Сталина. На рынках появились в продаже его изображения. Спрос на них был постоянный. В разговорах часто говорили про власти: «Сталина на них нет». Казалось бы, после всего того, что стало известно о культе личности, о лагерях, репрессиях и т. п., его имя будет упоминаться только с проклятиями. Получилось наоборот. Легенда о том, как начальники всех степеней боялись Сталина, как одно его слово решало проблему, была жива и обладала притягательной силой. Главная тема воспоминаний про Сталина — после войны ежегодно цены снижались, сейчас — повышаются. Главный упрек властям — при Сталине начальники были скромные, не особенно отличались по уровню жизни от рабочих, сейчас превратились в господ.
