Анатолий Сульянов - Расколотое небо
— Сейчас-то как наша авиация? — нарушив затянувшееся молчание, спросил Устякин.
— Считай, вровень идем. Машины новые получаем, знаешь. Читал, наверное, мировые рекорды на них установили.
— Сам-то как? Летаешь, говорят?
— Летаю, Ваня. Но земных забот много. Хожу иной раз по аэродрому и спрашиваю себя: «А все ли мы сделали, чтобы дивизия крепче стала? Чтобы каждый летчик настоящим бойцом стал?» Этим, брат и живу.
Устякин поднялся по ступенькам готового к отправке вагона и потянул за собой Кремнева.
— Как? — спросил он.
— Красиво.
— Кстати, люди из твоего полка помогли нам усовершенствовать очистку вагонов перед покраской. Пылесос аэродромный дали на время. Теперь мы свой сделали. Твой Васеев помог. Хороший, скажу тебе, парень. Очень тонко он нашим ребятам о летной работе рассказал и об армии в целом, какие она задачи решает. Да, — спохватился Устякин, — мы должны его отблагодарить за нашу с тобой встречу. Он нас свел. Оказывается, твой Васеев — сын Сашки-оружейника.
— Какого оружейника? — спросил Кремнев.
— Из нашего полка.
— Запамятовал, Ваня.
— Летчики больше дружили с механиками, а Сашка — оружейник. Чернявый такой. Оружие знал назубок. В том последнем бою помогал нам.
Они вышли из вагона. Кремнев задумался, мельком бросил взгляд на Васеева и, словно спохватившись, обрадованно воскликнул:
— Вспомнил! Глаза, как антрацит, черные с блеском. Его глаза! — Он кивнул на Геннадия. — А где… — Кремнев хотел было спросить о Васееве-старшем, но Устякин опередил его:
— Погиб в том ночном бою.
В наступившей тишине слышалось лишь мерное гудение электромоторов да дыхание людей. Кремнев обвел взглядом стоявших рядом, положил руки на плечи Устякина и Васеева и тихо сказал:
— Давайте вспомним всех, кто не вернулся с войны. Почтим их память.
Стукалов вскинул голову:
— Остановите моторы!
Один за другим утихли электромоторы сушильных агрегатов, станков, вентиляторов, и в цехе установилась редкая для завода тишина. Люди окружили Кремнева и Устякина и вместе с ними стояли молча. Стукалов снял трубку заводского телефона, набрал номер.
— Дайте гудок! — сказал срывающимся голосом.
В ту же минуту в воздухе разнесся могучий протяжный голос ревуна.
Когда вышли из цеха, Устякин предложил:
— Зайдем ко мне. Посидим, повспоминаем.
— В другой раз, Ваня, извини, — отозвался Кремнев. — Мне с высоким начальством разговор через час предстоит. А может, ты со мной в гарнизон поедешь? А?
— Ловок ты! Я тебя первым пригласил в гости, а ты меня к себе зовешь. Нехорошо, Володя, ей-ей, нехорошо.
— Не обижайся, Ваня. Мы с тобой еще на рыбалке должны побывать, по лесу побродить. Надо, пойми, надо ехать немедля.
— А что все-таки произошло? Что тебя гонит, если не секрет?
— Понимаешь, Ваня, есть еще люди, которые ради своего благополучия, ради славы или карьеры готовы на все. Кто из нас на фронте думал о своем благополучии? Никто. Если и попадались одиночки, то жизнь их отбрасывала в сторону. Помнишь одного младшего лейтенанта, как он бросил звено и вернулся на аэродром. «Мотор барахлит». Проверили — все нормально. Суд и — рядовым в штрафбат. Вот так было на фронте. А теперь сложнее… Ну, Ваня, — Кремнев обнял Устякина, — я очень рад нашей встрече. Поговорил с тобой, ровно в родном полку побывал.
Они подошли к Васееву.
— Спасибо тебе, Геннадий, за нашу встречу, от души спасибо. — Устякин расцеловал Васеева, пожал ему руку. — Выздоравливай побыстрее.
Геннадий покраснел и смущенно опустил глаза:
— Не за что меня благодарить. Так уж получилось…
— Есть за что! — улыбнулся Кремнев. — Должники твои мы с Ваней. Ты нам такой подарок преподнес, вовек не забудем. Спасибо.
На обратном пути Кремнев спросил Геннадия:
— Что теперь вы думаете, товарищ Васеев, по поводу сокращения сроков испытаний?
— Обстановка изменилась. «Поточный метод полетов» не дал того, чего от него ждали. Сократили объем испытаний, ТЭЧ забита самолетами. Единственное, что улучшилось, это налет. Вал вырос. Получилось не так, как предполагал полковник Махов. Настаивая на сокращении сроков, я, видимо, ошибся.
Кремнев молчал. Да, получилась элементарная показуха. Теперь всем ясно, что ПМП при современной сложнейшей технике не пригоден. Надо добиваться, пока не поздно, отмены директивы. А это сложно. Решение принято, и его вряд ли без боя отменят.
5
— Связь хорошая? — озабоченно спросил Кремнев у Горегляда, переступив порог его кабинета.
— Нормальная, — успокоил его Горегляд и подал трубку телефона.
— Прошу командующего, — сказал Кремнев, усаживаясь за стол.
Кремнев волновался: разговор с командующим предстоял нелегкий. По опыту он знал, что нет ничего труднее, как убеждать начальство. Чувствуешь, что ты прав, однако противоположная сторона стоит на своем. Хорошо, если начальник выслушает, отступит, поняв, что ошибался, но бывают такие, что хоть лбом бейся о стену — ничего не докажешь, стоит на своем.
В трубке щелкнуло. Кремнев насторожился, сузив заблестевшие глаза и наморщив от напряжения лоб.
— Здравия желаю, товарищ командующий! Докладывает генерал Кремнев.
— Подожди, Кремнев, Москва на проводе.
— Понял. Жду.
— Что там у тебя? — через несколько минут устало пробасил командующий.
— Я по поводу сроков у Горегляда.
Он подробно рассказал обо всем, что волновало его и других, — о трудностях в связи с резко сократившимся запасом моторесурсов, о симптомах штурмовщины.
— Где же ты был раньше, когда директивные указания по этому вопросу готовили? — недовольно спросил командующий. — Натрепались, наобещали Москве, а теперь на попятную? Не пойдет, дорогой мой, не пойдет!
— Я был в командировке по вашему приказу. Здесь оставался Махов. Он-то и ввел вас и Москву в заблуждение. Я бы не допус…
— Что ты оправдываешься? — перебил его генерал. — Разберись со своим Маховым и накажи, если надо, но передокладывать в Москву я не буду! — В голосе командующего зазвучало плохо скрытое раздражение. — Наделали дел и разбирайтесь сами! Махов говорил, что его идею в полку поддерживают.
— Кое-кто поддержал…
— Вот видишь… Да… Шумим, братцы, шумим. Заварили кашу. Слушай, Кремнев, у меня не один полк Горегляда. Разберись сам с ним.
— Я разобрался, — уверенно ответил Кремнев. — Докладываю, что допущена ошибка и необходимо вернуться к срокам, которые были установлены в начало года.
— Если Москва согласится, я не возражаю.
— Разрешите слетать самому?
— Лети. Потом доложишь. А Махову шею надо намылить! Кстати, на него запросили характеристики для нового назначения. Подбирай себе заместителя.
— Как же можно, товарищ командующий? Махов здесь без меня за месяц наворочал столько, что никак не разберусь. Пусть сначала дело поправит, а потом убывает.
— Не знаю, не знаю. Его не повышают в должности, а переводят в центр. У тебя все?
— Все.
— До свидания.
Кремнев подержал трубку в руке и положил на телефон. Дверь открылась, на пороге показался Северин.
— Заходи, Юрий Михайлович, — пригласил Кремнев.
Северин вошел и, спросив разрешения, сел рядом с Гореглядом.
— Слышал? — Кремнев взглянул на Горегляда.
— Слышал, — нахмурившись, ответил Горегляд. — Что же вы собираетесь предпринять?
— Лететь завтра в Москву. Как говорится, со щитом иль на щите.
— Завтра воскресенье.
— Вечерним рейсом улечу. В понедельник позвоню на завод, а потом пойду убеждать. Вот так, Юрий Михайлович, разговор состоялся.
— Кое-что удалось?
— Именно «кое-что».
Северин положил на стол бланк телеграммы.
— Что это? — спросил Кремнев.
— В понедельник Васееву в Москву на прием к профессору.
— Значит, полетим вместе. Я тебя попрошу, Степан Тарасович, подготовить справочные материалы. Там, где я буду, словам не верят — надо доказать документально. Пусть штаб и инженеры сравнят основные параметры летной подготовки до прихода директивы и после. К утру вся документация должна быть готова.
6
Геннадий вошел в просторный холл института точно в назначенное время и, предъявив в окошко направление и телеграмму, огляделся. Стены и потолок светились белизной, вокруг столиков с журналами и газетами удобные кресла, у окон керамические плошки с цветами. Людей на приеме было мало.
Он сел в кресло и взял первый попавшийся под руку журнал. Пошелестев страницами, положил обратно — не читалось. Поймал себя на мысли, что думает только о предстоящей встрече с профессором. Все другое отодвинулось куда-то в глубь сознания и растворилось там.
