Богдан Сушинский - На острие меча
– И не рассчитывайте, что сей мираж быстро развеется, мой недоверчивый, измученный воинскими игрищами князь.
Гяур присел и, околдованный женской красотой, благоговейно провел пальцами по груди Дианы, по этому маленькому небесному чуду, перед которым он предстал, словно правоверный паломник перед вожделенной святыней.
– Надеюсь, вы осмелеете настолько, что не решитесь прогонять меня, – почти шепотом проговорила графиня Диана, столь же благоговейно поводя пальцами по его волосам.
– Вы удивительно красивы, графиня.
– Хотели сказать: «Удивительно прекрасны… моя любимая графиня».
– Что тоже было бы правдой.
– И вы можете поклясться, что никогда в жизни не приходилось видеть на своем ложе девушку прекраснее меня. Разве не так?
– Чем тоже не погрешил бы против истины, – дрожащим шепотом согласился Гяур.
– Словом, я потрясаю ваше мужское воображение. Вы буквально очарованы красотой моих глаз, формами моего тела.
– И действительно очарован.
– Вот видите, как много прелестных комплиментов умудряется наговорить сама себе женщина, ощущая на груди грубую, бесчувственную ручищу онемевшего мужчины, – вдруг совершенно иным, сухим и насмешливым голосом завершила его «признание» графиня де Ляфер. – К тому же обремененного своим бивуачно-походным воспитанием.
Внизу, за кустами, послышались вкрадчивые шаги. Князь оглянулся. Чья-то довольно четкая тень метнулась от кустарника к стволу старой яблони, которая росла у самой ограды.
– Это Кара-Батыр? – спросил он, подхватываясь.
– Можете считать, что его там нет, – ответила графиня, немного поколебавшись. – Главное достоинство моего татарина в том и заключается, что он есть только там, где крайне необходимо, чтобы он был.
– Но все же он здесь. Выслеживает? Охраняет?
– Всего-навсего страстно, по-азиатски ревнует, – беззаботно объяснила Диана. – Ну чего вы опять застряли в двери, мой божественный князь? Если бы вы застали в этой конюшне одну из тех выцветших полек, которые вздыхают по вас, приезжая в каретах любоваться сабельными учениями, вы были бы куда храбрее.
– Никаких полек, графиня. Никаких выцветших полек. До вас здесь не побывало ни одной женщины.
– Даже Власты? Хотите сказать, что мне выпала честь лишить девственности ваше княжеское ложе? Польщена, князь. Польщена. А я терялась в догадках: почему это вы не устроили ни одного приема в своих апартаментах? Ни одной офицерской попойки. Но теперь, когда я увидела эти ваши «апартаменты», все стало ясно. Что вас загнало на это голубиное седалище, князь? Ужасающая бедность? Хотите, я подыщу вам достойную квартиру и берусь оплачивать ее, до тех пор, разумеется, пока не уеду отсюда.
Гяур вновь присел возле нее, потом опустился на колени и замер, не решаясь в этот раз даже прикоснуться к высоко, призывно вздымающейся груди девушки.
Графиня сама положила его руку себе на грудь и потянулась к нему губами.
Рука Дианы скользила вслед за пальцами Гяура, вздрагивая, поощряя, заряжая своим теплом и нежностью.
– Наконец-то вы вспомнили, что рядом женщина, мой закаленный в любовных схватках Гяур, – насмешливо молвила она, проведя его руку до налитых, источающих голубоватый лунный свет, ног. – И что в такие минуты любые слова, кроме слов любви, ровным счетом ничего не значат.
Гяур осторожно прилег рядом с ней, положив левую руку выше головы, чтобы касаться ее волос, а правой, уже смелее, но все еще благоговейно, нежил шею, грудь, трепетно вздрагивающие ноги.
– Я не настолько свята и непорочна, чтобы чувствовать себя под вашими ласками нетронутой девой, мой храбрый рыцарь, – шептала Диана и, заплетая пальцами его волосы, нежно и в то же время настойчиво привлекала к себе.
– Ты прекрасна, Диана, – его губы уже у самых ее губ. – Ты божественно прекрасна…
– С этим я, пожалуй, соглашусь, – улыбнулась графиня. – Но только ради того, чтобы не расстраивать вас, мой непостижимо храбрый князь…
Он и не заметил, как инициатива постепенно перешла к графине. Его пальцы не поспевали за пальцами женщины, которая раздевала его, демонстрируя удивительное умение ориентироваться во всех особенностях офицерского мундира, а главное, проделывала это с такой быстротой, словно одежда возгоралась под ее пальцами.
– Все случается именно так, – нежно пролепетала она, словно соблазняла юного семинариста, – именно так. И пусть тебе не кажется, что мы первые, кому выпало пройти этот любовный путь.
Еще несколько мгновений, и Диана буквально подмяла его под себя, не скрывая ни нежности своей, ни грубой страсти. Она ласкала его и в то же время вспахивала тело ногтями; отталкивала в минуты самого яростного сладострастия и нежно впивалась зубами в шею в минуты чувственного остывания. Словно пытаясь напиться при этом крови из его вулканически пульсирующей сонной артерии.
То, что он переживал в эти мгновения, не соответствовало никакому его предыдущему мужскому опыту, ибо не подлежало ни сравнению, ни осмыслению. Это было безумие ласки и плоти, ярость страстей и хладнокровное усмирение любого проявления человеческого стыда. Это не было игрой двух нежно влюбленных людей, но и совершенно не похоже было на то, что могли переживать люди, которые только для того и сплели свои объятия, чтобы насладиться плотью. Это вообще не имело и не могло иметь никакого определения, и назвать его можно было бы разве что райским безумием.
Когда оно все же кончилось – а ведь не должно было кончаться никогда, Гяур был убежден в этом, – он обнаружил, что лежит поперек кровати, голова француженки покоится на его груди, а ноги ее по-прежнему виднеются на рундуке, все так же излучая голубоватый лунный отблеск.
Это были минуты полного блаженства. И абсолютного бессилия, замешанного на нечеловеческой усталости.
16
Как бы сквозь дрему, оба услышали цокот копыт у самых ворот. Однако он даже не насторожил их. То, что происходило за стенами убежища, совершенно не интересовало этих двоих.
– Тебя не пугает, что все это может происходить каждый день? – проворковала де Ляфер.
– Пугает?! – изумился князь, явно храбрясь при этом.
– А возможно, и по нескольку раз в день. Прежде чем сказать «нет», подумай, – нежно ласкала его волосы Диана.
– Все-таки немножко страшновато. Тебе нужен был именно такой ответ?
– Если он правдивый.
– Зато теперь я знаю, как ласкают француженки.
– Разве ты не познал этого, живя на юге Франции?
– Там я был влюблен в русинку из нашего племени, такую же беглянку, как и я.
– И что, эта несчастная до сих пор считается твоей невестой?
– Думаю, что она уже видит себя будущей княжной Одар. Не пойму, почему ты считаешь ее несчастной?
– Будь я чуточку наивнее, я бы, конечно, заставила тебя более подробно остановиться на этой особе. Но сейчас, в нашем положении… стоит ли?
– Подробностей все равно не последовало бы.
– Если помнишь, я начала со стадии своей наивности. Поэтому вернемся к француженкам. Значит, у тебя даже нет повода для воспоминаний о Франции?
– Ну, повод обычно находится.
– Ты же понимаешь, что я имею в виду.
– Пытаюсь понять.
– Вот почему ты так смело заявляешь, что отныне знаешь, как ласкают француженки. Вынуждена тебя огорчить: до «ласки француженки» мы с тобой еще не дошли.
– Что значит «не дошли»? Разве?
– Нет-нет… – шаловливо покачала она головой.
– Почему?
– Очень благоразумный вопрос. Еще благоразумнее – заставить отвечать на него женщину.
– Простите, графиня, просто я…
– Нельзя же все в первую ночь.
– Значит, «ласки француженки» – это еще?…
– Это еще-еще… – мечтательно вздохнула она. – Счастливый вы человек, Одар-Гяур: сколько вам еще предстоит познавать нового в этом мире!
17
На следующее утро полк драгун был поднят по тревоге. Примчавшийся вечером гонец из Ямполя сообщил, что степные казацкие дозоры уже имели стычки с авангардными чамбулами крымских татар, идущих по левому берегу Тилигула.
Судя по тому, какая масса татарской конницы выступила в поход и как, не очень-то скрываясь и не разбиваясь в степи на мелкие отряды, она продвигается, опытные казацкие разведчики сразу определили: на сей раз грабежом степных хуторов, и казачьих зимовников, да разбросанных по берегам Савранки и Кодымы сел – явно не обойдется. Разве впервой орде подходить к стенам Каменца, Меджибожа и Львова, углубляться в земли Белой Руси и даже в пограничье самой Литвы?
Нынешний поход крымчаков как раз и мог оказаться одним из таких длительных рейдов, тем более что несколько дней назад другие гонцы принесли еще одну черную весть: на левобережье Днестра появились разъезды буджацких татар. Крымчаки и буджацкие ногайцы особой привязанности друг к другу никогда не испытывали. Но паши турецкого султана бдительно следили, чтобы раздоры этих двух стай не доходили до крупных стычек или войн, напоминая, что обе орды являются подданными одного султана, а значит, оружие свое должны обращать против неверных, выступая против них сообща.
