Питер Устинов - Побежденный
Повидав столько за свою бурную жизнь, Валь ди Сарат не мог взирать на все с иронией и теперь начинал видеть опасность постоянного осуждения других; в конце концов, рисовка вокруг статуи была вынужденной, как и его кружившая голову перестрелка в оливковой роще. Бонелли в Чикаго был раскованным человеком, делавшим карьеру на избранном поприще, его наманикюренные ногти, коричневые с белым туфли для гольфа, надушенные подмышки служили таким же знаком его места в жизни, как галуны у военных. Способности Бонелли стимулировало его невысокое мнение о человеческой природе. Этот взгляд его Валь ди Сарат разделял в юности, что делало связь с гангстером приятной и выгодной. Его карьера художника и фотографа строилась на фундаменте человеческой доверчивости, и он выбрал дорогу сквозь джунгли удачнее, чем Бонелли, поскольку, хотя публика иногда не замечает художников, соперники убивают их редко. Валь ди Сарат гордился своим умом, но теперь эта гордость начала увядать. Неужели глупые существуют на свете только для того, чтобы их обманывали изобретательные?
Стрелка спидометра твердо держалась на отметке 120.
«Альфа-ромео» развивала не меньше ста тридцати. Разминулись они со скоростью двести пятьдесят километров в час. С какой целью? Юные аристократы, очевидно, просто опробовали свою игрушку, а он спешил во Флоренцию рисковать жизнью при встрече с отчаянным человеком. Не лучше ли было бы всем оставаться дома? Дороги наверняка оказались бы менее загруженными. Ах, Китай, созерцание пупка, истина на дне прозрачных заводей, поверхность которых не рябят вздохи страдающих от неразделенной любви, покой, покой. Шанхай был отвратительным местом, а Китай раздирали бесконечные войны. Такого рода покой существовал только на вазах, на шелке или в воображении. Тоскана Пьеро делла Франческа еще не исчезла, но сколько она просуществует? Оливы по-прежнему серебрятся, кипарисы среди могил вздымаются к небу, однако неоновые вывески уже пронизывают темноту своим вульгарным подмигиванием, усиленные электричеством голоса популярных певцов разрывают вековечную тишину. Разум — последний оплот спокойствия, порядка. Он должен быть очищенным, защищенным.
Подобно тем, кому надоели изысканные вина, великолепные ноздреватые сыры и кто в поисках новых удовольствий готов подвергнуться фронтальной атаке жгучих ее усов, восточных пряностей, блинчиков с острой мясной начинкой, Валь ди Сарат жаждал вернуться к первым впечатлениям. Хотел пить чистую воду, бьющую ключом из холодных артерий земли. Хотел обрести детскую способность удивляться.
Он опустил стекла в обеих передних дверцах. В машину ворвался резкий холодный воздух, принеся с собой приятный запах горящего древесного угля. Вполне привычный, но теперь он обратил на него внимание. И даже подумал, не суждено ли ему погибнуть через несколько часов, раз он так отчетливо воспринимает все черты окружающего мира. Вдали лаяла собака, не злобно, радуясь тому, что хозяин ее дразнит. Он не мог разглядеть собаки, но знал о ней все. Она веселая, с резко очерченной мордой, ушами торчком и светлыми, живыми глазами. Заорал осел. Осел, библейский символ смирения, с истертой тяжелым грузом спиной, шершавыми проплешинами и длинными ресницами, нависающими над глазами, видевшими все, какие нужно, обстоятельства жизни на этой планете и ничего не выражающими.
Зазвонил колокол, неритмично, глухо. Звонарь становился слишком старым для своей работы, но никто не решался отстранить его от деятельности, в которой он продолжал считать себя незаменимым. Когда Валь ди Сарат мчался через деревню, из кафе на миг донеслись шум разговоров, впечатление внезапного света, расплывающегося дыма, оживленности. Фермеры с высеченными из бурого камня лицами, голоса у них хриплые от табака и дорожной пыли, зубы неровные, как вершины деревьев, кислый запах тяжелого труда. Мысленным взором он видел этих людей с натруженными руками, с широкими, постоянно прилегающими друг к другу пальцами, с их простыми шутками, старыми играми, с системой ценностей, закаленной временами года, ясностью луны и ноющими перед дождем ступнями. Кафе было их фондовой биржей, небо — рынком с меняющейся конъюнктурой.
Запах древесного угля внезапно сменился запахом навоза, запахом желтых луж в грязи на дворе фермы, горящих дров, яблок, сушащихся в душном сарае. В горле Валь ди Сарата встал ком. Дорога заплясала из-за навернувшихся на глаза слез. Видимо, смерть близка; все было слишком уж великолепным и представало в какой-то прощальной пронзительности. Вечер — время прощания; за ним приходят ночь и сон.
Вскоре он въехал в окрестности Флоренции. Люди проплывали тенями на дороге, их голоса звенели в зимней ночи. Вести машину стало трудно. У большинства велосипедов не было задних огней, фонарь, бессердечно подвешенный к подстриженному хвосту лошади, лишь сбивал с толку. Маленький «фиат» тарахтел по булыжной мостовой, пьяно вилял, когда его колеса попадали в трамвайные колеи. Поздние автобусы хрипели, пыхтели по всей дороге, их пневматические тормоза и грубые дизельные моторы повиновались водителям со слоновьим возмущением.
Валь ди Сарат пересек черную, как тушь, Арно и увидел шпили, колокольни, мосты. Они представляли собой величайшие творения человека, уплату долга его создателю, символ благодарности за привилегию жить. Повсюду наблюдались соразмерность в частностях и беспорядок в общей картине, как в самой жизни. Отдельные мосты и шпили были изысканными в своей необъяснимой гармонии, обретали изящество в подчинении правилам. Подобно фуге Баха, они представляли собой чувство, запертое в сердце неумолимой логики. Они гласили, что, хотя процессы деторождения у человека, обезьяны и мыши одни и те же, человек создан в тени божества и жизнь его так же драгоценна, как мысль. Свободу можно обрести только в тюрьме логики, без порядка свободы нет.
Валь ди Сарат остановил машину невдалеке от «Бельсоджорно». На улице слишком уж явно околачивались четверо карабинеров. С тяжелым сердцем человека, обреченного выполнять данное сдуру обещание, он взял подмышку портфель и пошел к отелю. Едва скрылся внутри, четверо карабинеров мелодраматически сошлись под уличным фонарем, дабы каждый мог видеть, что они не спускают глаз со здания. Когда Валь ди Сарат подошел к швейцару, поднялся молодой офицер. И, щелкнув каблукам, доложил:
— Майор Валь ди Сарат, я Эмилио Росселли, меня отправил в ваше распоряжение полковник Фульвио де Гратис, начальник карабинеров Флорентийского округа.
— С какой стати?
— Насколько я понимаю, полковник Убальдини, ваш родственник, позвонил и попросил обеспечить вас охраной.
Валь ди Сарат рассердился на дядю. Все еще находясь под впечатлением своих раздумий, он вновь ощутил вмешательство упорядоченного и до жути изобретательного разума Убальдини. Юный Росселли был обаятелен и честолюбив. Он стрелял глазами по сторонам, выражая готовность угождать на пути к личной славе. Улыбка его была заискивающей, из тех, что неуловимо сменяются решительной угрюмостью при внезапной перемене настроения начальства.
— Во-первых, я не нуждаюсь в охране, — сказал Валь ди Сарат.
— Преступник может быть вооружен.
— Тем не менее, в охране не нуждаюсь.
Росселли смиренно признал, что перед ним герой, и грациозно поклонился.
— Я выполняю приказ полковника де Гратиса, и все претензии адресуйте ему.
Расстроенно вздохнув, Валь ди Сарат продолжал:
— Во-вторых, если это отчаянный человек, мне представляется не самым разумным ставить людей на виду, давая понять каждому проходящему идиоту, что отель взят под наблюдение.
Росселли нахмурился.
— Я велел им стоять в темноте.
— Они все ярко освещены уличными огнями. Этот человек у себя в номере?
Унылый швейцар залопотал, оправдываясь:
— Нет, ушел. Мы понятия не имели, что он преступник. Номер был заказан по телефону, этот человек предъявил настоящий швейцарский паспорт на имя Коэна.
— Он ушел, но не выписался?
— Нет-нет, вещи его в номере.
— Все разумнее и разумнее, — недовольно сказал Валь ди Сарат, — этот человек возвращается в отель, видит карабинеров, решает бросить свои вещи и избегает вашей сети.
Росселли выбежал на улицу и прошипел своим глуповатым подчиненным несколько приказаний, те снова удалились в темноту.
— Есть у вас еще ключ от его номера? — спросил Валь ди Сарат.
— Вот, — сказал швейцар, протягивая ключ дрожащей рукой. — В этом отеле почти все ключи отпирают почти любую дверь.
— Мне это знакомо, — ответил Валь ди Сарат.
— Прошу прощенья, лифт не работает.
Валь ди Сарат и следом за ним взбешенный Росселли поднялись по унылой лестнице.
Валь ди Сарат вставил ключ в замок двери номера 117. Росселли выхватил револьвер и встал вплотную к стене.
