Николай Ященко - С отцами вместе
— Шире шаг! — слышится сбоку голос командира роты. — Ать, два! Ать, два!
Когда вышли на шоссе, Костя вдруг вспомнил о матери: «Мы с папой ушли, ночью опять будет плакать…»
Глава девятая
Спать некогда
Недалеко от деревенской церкви стоял дом священника. Он был срублен из толстых лиственниц, покрыт широкими тесинами, успевшими за десятки лет обрасти зеленым мхом. Маленькие окна глядели во все стороны обширного двора, заставленного амбарами, стайками и сараями. Дом и хозяйственные постройки были обнесены высоким бревенчатым забором. С улицы поповская усадьба напоминала старинную деревянную крепость. В ней уже несколько месяцев не было слышно ни человеческого голоса, ни мычания коров. Весной, при отступлении белых, хозяин вместе с семьей убежал в Маньчжурию. Теперь окна и вход в сени забиты крест-накрест досками, ворота и калитка на крепком запоре. Новый священник не захотел жить в огромных хоромах своего предшественника и снял избу у одного из родственников Петухова.
С середины лета по деревне пошел слух: иногда по ночам в окнах старого поповского дома виден свет. Крестьяне объясняли это просто: поселился домовой. Многие жители, особенно женщины, после заката солнца боялись проходить мимо таинственного жилья, запрещали детям играть поблизости от него, а тем более лазить в заросший полынью двор…
Андрей Котельников поздно вечером шел по улице. Вчера его избрали секретарем сельской ячейки РКСМ, и теперь надо было написать протокол первого собрания. Помочь ему могла только учительница. К ней и торопился секретарь.
С реки тянул пронизывающий до костей хиус. Против поповского дома Андрей остановился, чтобы плотнее запахнуть полушубок, и вспомнил о разговорах про огоньки домового. «Дай-ка погляжу», — решил он. С разбегу запрыгнул на забор и… обомлел: сквозь щели в ставнях пробивался свет. Андрей на мгновение зажмурил глаза, а когда открыл их, тонкие лучи еще ярче горели в темноте. Андрей бесшумно спрыгнул с забора и пустился бежать к Анне Васильевне.
Учительница, накинув на плечи белый шерстяной платок, проверяла тетради. Перед ней на столе потрескивал огарок свечи.
— Горит! Сам видел! — еще в дверях закричал Андрей.
Анна Васильевна резко повернулась, но в полутьме не разглядела испуганного лица вбежавшего.
— Пожар, что ли? — спросила она, вскакивая.
— В поповском доме окна светятся! Идемте домового смотреть!
— Фу ты, перепугал! Бабкиным сказкам поверил? — Анна Васильевна набросила на голову платок, быстро надела пальто. — Ну, идем, идем, беспокойная твоя головушка!..
Андрей забрался на забор, протянул руку учительнице. Дом, страшный в темноте своим безмолвием, казался притаившимся лохматым чудовищем. Как Андрей ни вглядывался, зажмуренные глаза-окна нигде не пропускали ни единого лучика. Учительница, нащупывая выступы на заборе, спустилась на землю и дернула за ногу Котельникова.
— Слезай, храбрец! Это тебе со страху почудилось. Только зря от дела оторвал!
Пошли писать протокол. Учительница смеялась:
— Ты хоть другим-то не рассказывай, не поддерживай бабьи сказки.
«Неужели мне показалось?» — подумал смущенный Андрей. Шагая сзади Анны Васильевны, он все-таки раза два оглянулся, не блестит ли огонек?
Возвращаясь через час домой, Андрей снова влез на забор. Что за чертовщина! Щелки черных ставней краснели. Бежать к учительнице второй раз? Не поверит! Потоптавшись немного в нерешительности, Андрей бросился по улице к избушке партизана — бородатого комсомольца Капустина.
К поповскому забору они подкрались неслышно. Андрей согнулся, опираясь о столб. Капустин взобрался на его спину, заглянул через забор. Зоркие глаза старого солдата и охотника уловили в мертвых окнах едва дрожащий свет. Ловко спустившись на землю, Капустин потянул Андрея за рукав, шепча:
— Айда, паря, к местной власти!
Председатель ревкома уже спал. Осторожно постучали в окно, вызвали его во двор, все объяснили. Позевывая, почесывая поясницу, он сказал:
— Нет таких правов вламываться в забитый дом удравшего попа. Не дозволяет эта…
Председатель долго вспоминал забытое слово.
— Инструкция? Нет! Есть такое слово… про него я еще в окопах слыхал…
— Декрет? — подсказал Капустин.
— Да нет!.. Э-э… Конституция, будь она неладна! Конституция Дэ-вэ-эр не дозволяет трогать такой элемент. Теперича в дальнейшем, требуется бумага сверху, тогда мы и распатроним поповский теремок. Спите, полуночники!
«Полуночники» вышли за ворота и сели на лавочку покурить.
— Товарищ Капустин, а домовые водятся? — негромко спросил Андрей.
— Черт их знает! — ответил партизан, чиркая спичкой. — Нам с тобой самим не раскумекать. Ты двигай на станцию к Мокину, он парень дошлый, пускай с ребятами сюда нагрянет да пару винтовочек прихватит. Спать теперь некогда!
* * *Между станцией и заливом, где обычно выгружали и распиливали дрова, выросли большие поленницы. Одни высокие, из толстых и длинных поленьев — это для паровозов, другие — низкие, из коротких чурбачков, это для железных печурок в вагонах-теплушках. На распиловке всегда было занято много людей, в свободное время здесь работали и ученики.
Ленька Индеец, Кузя и Пронька пошли туда узнать, не будет ли распиловки в воскресенье, а заодно им хотелось посмотреть, большие ли в заливе ледяные закрайки, нельзя ли после уроков кататься на коньках.
Когда подходили к дровяному складу, Ленька вдруг пригнулся к земле. Еще не зная, в чем дело, его дружки тоже присели на корточки. Ленька показал на крайнюю поленницу. Около нее, стоя на коленях, чтобы сторож из будки не заметил, какой-то парнишка торопливо запихивал в мешок маленькие полешки. Ленька и Пронька, пригибаясь, начали окружать его, а Кузя спрятался за высокую поленницу. Увидев опасность, паренек с мешком кинулся к линии железной дороги, но ему навстречу выскочил Кузя.
— Ага, попался, голубчик!
«Голубчик» бросил к ногам Кузи глухо стукнувший мешок.
— На, подавись!
Подбежали Ленька Индеец и Пронька.
— Кого я вижу — сам не рад! — Ленька хлопнул по плечу задержанного. — Здорово, Мандолина!
— Из вашего класса? — спросил Кузя.
— На одной парте штаны протираем! И оба знаменитые музыканты. Он в школьном оркестре на мандолине брякает, а я дома, на печной заслонке!
Ленька Индеец хохотнул и вдруг нахмурился:
— Казенные дрова таскаешь, соучрабовец несчастный?!
— Я немного взял на растопку! — пробормотал воришка, не поднимая глаз.
— На растопку! — передразнил его Кузя. — Народная армия на фронт едет, замерзает в телячьих вагонах, а ты…
— К сторожу его! — Ленька схватил Мандолину за воротник.
— Погоди-ка, Индеец! — Кузя посмотрел на ноги музыканта. — Что-то мне знакомы эти валенки с калошами, где-то я их видел… А! Это ты, гад ползучий, меня дубасил?
Пойманный, ожидая удара, втянул голову в плечи.
— Я ничего не знаю!
Ленька сорвал с него шапку, поднес к его носу кулак.
— Понюхай! Не велик, а могилой пахнет! Сейчас из тебя мокрое место сделаем!
Напугав соучрабовца, Ленька бросил ему в лицо шапку и обратился к Кузе.
— Я так и знал, что это он тебя бил, — больше некому. Один беженец во всей школе носит валенки с калошами, у нас никто так не ходит. Кузя, дай ему плюху, он с Урала от большевиков пятки смазал!
— Погоди ты с плюхами! — Кузя подступил вплотную к музыканту. — Вот что, беженец! Мы сейчас же отведем тебя в госполитохрану и тогда твоему папаше крышка: придется торчать за решеткой. Или ты говори всю правду!
Паренек заплакал, начал испуганно озираться, вытирать шапкой слезы.
— Меня Гога подговорил, — признался он. — Мы тебя, Кузя, целый день караулили, думали, как в уборную побежишь, так и поймаем…
Тут и раскрылась картина Кузиного избиения… Учительница во время урока послала его к директору за кусочком мела. Он вышел в коридор и в этот момент услышал, как кто-то, приоткрыв выходные двери, позвал его. Из коридора попадаешь в маленький тамбур, а уже из него вторая дверь ведет на улицу. Кузя сунулся в темный тамбур, где ему и дали подножку. Падая, он ударился лбом о косяк. Его, лежачего, били толстой полосой резины. Потом нападающие выскочили во двор. Когда двери распахнулись, Кузя и увидел валенки в калошах…
— Кто еще был с тобой? — допытывался Кузя.
Мандолина назвал незнакомую фамилию.
Кузя потер переносицу.
— Так… А за что вы меня мутузили?
Мандолина испуганно мялся, молчал.
— Ну! — угрожающе прикрикнул Кузя.
— Гога сказал: «Будут знать, как из соучраба убегать, предатели!» Он дал нам по две настоящие тетради в клеточку, обещал еще чистой бумаги и немного сахару…
Пронька вытряхнул чурочки из мешка.
— Таких бить нужно! Понял? Но твое счастье, Мандолина, что мы в комсомол вступать собираемся… Возьми свой мешок!
— И проваливай отсюда! — добавил Кузя.
