Анатолий Калинин - Возврата нет
Из хутора переехали они жить в станицу. Свой же дом на яру Антонина закрыла на замок, наказав Настюре Шевцовой присматривать за ним. Хотела продать дом, и Никитин настаивал, говоря, что Неверов уже начинает публично намекать, что у него два дома, но покупателя не находилось. С тех пор, как правление колхоза переехало в станицу, в хуторе стало совсем глухо. И бросать дом просто так, на произвол судьбы, Антонине жаль было. В нем Гриша родился, и вообще, оказалось, многое, связано с этим домом у нее в жизни. Оставалось ждать, когда забредет в хутор кто-нибудь из городских пенсионеров в поисках тихого места, где можно было бы спокойно доживать век на лоне природы.
В ожидании этого дня Антонина старалась следить, чтобы дом и подворье не пришли в полное запустение, и хоть изредка наведывалась на яр подправить соху в виноградном саду, прополоть между кустами, снять урожай гроздей. Конечно, всего того, что делала Антонина живя здесь, она уже не могла и не успела бы сделать. И на новом месте, в станице, все хозяйство оказалось у нее на руках, потому что из всей семьи только и не работала одна она. Все остальные были заняты, все рано утром разъезжались по своим местам: Никитин — в колхоз, сын — в ветлечебницу, а невестка — к себе в школу. Домашней работы не видно, но лучше бы целый день в поле, чем у печки.
С появлением же в семье внука ее заботы удвоились. Но заботы эти были радостные.
Спать ей приходилось совсем мало, потому что и за ночь не раз надо было встать к внуку, которого вскоре пришлось забрать на свою половину дома. У невестки пропало молоко, когда ему было всего лишь три месяца, а есть он привык по графику, через каждые три часа, и надо было не прозевать той минуты, когда он заворочается перед тем, как властно потребовать свою бутылочку с соской. Заблаговременно подогреть ее и поднести ему, когда он еще не подал голоса, не побудил всех в доме.
— Вы, Антонина Ивановна, скоро меня совсем отлучите от моего сына, — говорила невестка, никогда не называвшая ее мамой.
Но Антонина так и не позволила ей вставать к нему по ночам. Ей и без того приходилось засиживаться за проверкой своих тетрадей до полуночи. Да и когда же еще и поспать, если не смолоду. Правда, Антонина не помнила, чтобы ей и в молодости привелось когда-нибудь выспаться от души, но то ведь было другое время.
И, признаться, ей уже нелегко было бы отказаться от того ни с чем не сравнимого наслаждения, когда ее внук, ее Петушок, обхватив обеими ручонками свою — бутылочку, высосет ее до дна и на миг приоткрыв затуманенные сном глаза, пробормотав свое самое первое в жизни слово «баба», умиротворенно отвернется от нее на подушке.
А там незаметно подкрадывалось утро, и, прежде чем все начнут вставать, надо, чтобы у нее в коробе все уже было наготове. Оставалось только подать на стол.
Первым, чуть только светало, наскоро завтракал и уезжал на велосипеде в свою ветлечебницу Григорий, а вскоре после этого сигналила у ворот приехавшая за Никитиным «Победа». Уезжая с утра на поля и виноградники, он прихватывал с собой Ирину, чтобы ссадить ее по пути на другом краю станицы, у школы.
Провожающая их Антонина выходила за калитку с внуком на руках, и он махал им своей ручонкой, пока машина не скрывалась на повороте за тополями. А стоило ему чуть подрасти, он уже заблаговременно стал забираться с утра в машину и, доезжая с ними до поворота, радостно бежал оттуда назад на своих еще кривых ножонках к бабушке.
Но часто он просыпал этот ранний час и тогда уже мог повидаться со своей матерью только вечером. У матери его, поглощенной воспитанием чужих детей, совсем не оставалось времени для своего сына. И утром чаще всего уезжала в школу, когда он еще спал, и вечером возвращалась домой с портфелем, набитым тетрадями, которых ей хватало читать с карандашом в руке до поры, когда уже ни в одном хуторском окне не оставалось света.
Просыпаясь в своей кроватке на бабушкиной половине дома и приподняв голову, чтобы заглянуть в соседнюю комнату, он со вздохом спрашивал:
— Мама Ира уже уехала?
— Уехала, Петушок, уехала.
— С дедой?
— С дедой.
— И папа Гриша уехал?
— И папа Гриша.
И потом уже ни разу не вспомнит о них за весь день, до тех пор, пока не услышит у ворот сигнал машины. Тогда, все побросав, бежит за калитку, возвращаясь по обыкновению на руках у деда.
Только своего отца, как давно заметила Антонина, он почему-то, никогда не бежал встречать. Может быть, потому, с грустью думала она, что от отца его, когда он вечером возвращался из ветлечебницы на велосипеде, почти всегда припахивало вином. А дети этого не любят.
* * *Все больше гремел Никитин. Когда Антонине приходилось теперь, снаряжать его на пленум райкома или на слет передовиков сельского хозяйства, то, отчищая и наглаживая ему праздничный пиджак с орденами и медалями на бортах, радуясь, отмечала она, что с уже темнеющим от времени золотым и серебряным блеском его фронтовых наград начинает спорить золотой и серебряный блеск наград, еще ничуть не потускневших. Все больше затмевались этим блеском, затягивались и последние следы той славы, которая когда-то сопутствовала ей самой в районе. Той, о которой она и сама уже начинала забывать, не говоря уже о других людях.
Шло время, один за другим менялись в райкоме секретари, и вообще в районе почти уже не оставалось тех, кто мог бы вспомнить, что была среди председателей колхозов такая Каширина. Тем более что вспоминают обычно о тех, кто сам напоминает о себе.
Так бы, пожалуй, и совсем забыли ее, если б не случай. Если б инструктор райкома Константин Сухарев, отчитываясь на заседании бюро о своей поездке в бирючинский колхоз, вдруг под самый конец своего отчета не щелкнул блестящей металлической змейкой на своей крокодиловой, ядовито-зеленого цвета папке.
* * *Чем только не приходится заниматься райкому, кроме всех тех обычных дел, которыми всегда занимаются райкомы: кроме хлебозаготовок, квадратно-гнездовых посевов кукурузы, закладки силоса, ежесуточных надоев молока и прироста живого веса на каждую наличную единицу скота.
Есть среди всех этих дел и так называемые персональные, а между ними встречаются и такие, что даже самые многоопытные из членов бюро становятся в тупик. Как будто камень попадет под косогон комбайна и полоснет железным скрежетом прямо по сердцу. Жизнь, иногда подбросит такое, что лучше бы этого и не знать.
Даже всегда уравновешенный секретарь райкома Егоров вдруг закричал на инструктора таким тонким голосом, что все втянули головы в плечи:
— Надо же, товарищ Сухарев, хоть как-то концы с концами сводить!
Между тем ничто не предвещало этой бури. Начальник районного производственного управления Неверов, дотрагиваясь ладонью до своего бока, жалобно попросил Сухарева перед тем, как тот начал свой отчет:
— Ты только, Костя, покороче. Никитина мы, слава богу, знаем А у меня, стоит обеденное время пропустить, печенка сразу начинает восставать.
…Обычная поездка, обычный зондаж настроения людей перед очередным отчетно-выборным собранием в колхозе. И показатели, которые Сухарев вычитывал из своих записей, разложенных в распахнутой на две стороны папке на столе, говорили сами за себя.
— Двадцать восемь центнеров с каждого гектара зерновых, по четыреста сорок центнеров зеленой массы кукурузы, по три тысячи сто одному килограмму молока с фуражной коровы, — лишь изредка заглядывая в папку, почти наизусть, читал Сухарев.
— Никитин есть Никитин, — бросил председатель райисполкома.
— Если б у нас все председатели были такие, — подтвердил райпрокурор Нефедов.
— Яйценоскость кур… — явно радуясь и своей осведомленности и своему молодому звучному голосу, продолжал Сухарев.
— Вот вам, Антонина Ивановна, и наглядная иллюстрация к нашему последнему разговору о роли личности предколхоза, — вполголоса сказал редактор райгазеты Прохоров, наклоняясь к своей соседке Коротковой.
— Но и Никитин не всегда был Никитиным, — возразила она, отводя рукой упавшие на лоб темные седеющие пряди.
— Все-таки ты закругляй, — напомнил инструктору Неверов, снова потрогав ладонью свой бок.
Но и после этого напоминания тот, пожалуй, еще долго продолжал бы вычитывать все показатели, которые привез из бирючинского колхоза в своей папке, если бы секретарь райкома с удовлетворением не прервал его:
— А значит, и настроение колхозников по кандидатуре Никитина на новый срок не может вызвать…
Здесь-то инструктор и щелкнул металлической змейкой на своей пупырчатой, ядовито-зеленого цвета папке.
— Вот этого, Алексей Владимирович, я бы не рискнул сказать.
Все стулья и пружины дивана в кабинете у секретаря райкома так и заскрипели.
— Это, называется, отмочил.
