Владимир Корнилов - Годины
— Это когда же?… — настороженно спросил комиссар.
— Позавчера, — с той же бесстрастностью, уточнила Ольга.
Комиссар помолчал; сказал, почему-то стараясь уйти от подробностей:
— Ладно. Важно не это. Важна суть…
Ольга неуступчиво поправила:
— Важно именно это. Ты забываешь о том, о чем я забыть не могу…
Комиссар в неловкости оттянул ворот гимнастерки, расстегнул две верхних пуговицы.
— Прости, Оленька, — сказал он. — Я о другой сути. О той, что относится к нашему гостю, военфельдшеру… Послушай, Полянин, если я правильно понял, ты попросил у нас с комбатом винтовку снайпера не для забавы? Не хотел я разрешать, да что поделаешь — войны впереди еще много! Что тренируешься — слыхал. Как успехи?..
Алеша уже догадался, о чем скажут ему сейчас, и постарался быть скромным в оценке своих успехов: неопределенно пожал плечами, надеясь, что комиссар правильно поймет и удовлетворится молчаливым его ответом.
Но комиссар расценил его жест по-своему: как-то сразу весь подобрался, настороженно, с недоброй пытливостью, спросил:
— Что, нет успехов?!
Алеша понял, в чем заподозрили его, с дрожью в голосе сказал:
— Плохо вы обо мне думаете, товарищ комиссар!..
Комиссар вглядывался в него, как будто проверял, насколько искренен он в своей обиде, сказал примирительно:
— Обиды тут ни к чему. Мне надо знать о твоих возможностях. Определимся так: на сто метров в пятачок попадешь?
Алеша, уже не уступая желанию выглядеть лучше, ответил:
— Около пятачка, товарищ комиссар.
— Около. Но — пятачка!.. — Комиссар выразительно посмотрел на Ольгу. — Как, Оленька? Для дела это годится?..
Ольга наблюдала Алешу с неостывающим интересом и теперь удовлетворенно, как показалось ему, ответила:
— Думаю, что годится. Только… Дело ведь не в винтовке…
— Ты хочешь сказать — в человеке?..
Комиссар и Ольга — оба смотрели на Алешу; и Алеша, от смущения и отчаяния набираясь дерзости, спросил:
— Как человек я разве подводил вас когда-нибудь, товарищ комиссар?
— Если бы подводил, позвал бы я тебя, военфельдшер?!
Чуть позже, когда комиссар вышел следом за ним из блиндажа как бы проводить, он объяснил ему уже наедине:
— Как понимаешь, Полянин, это — не приказ. Просьба. Боюсь за Ольгу. В ненависти удержу не знает. Ты только подстрахуй ее. На рожон не лезь!.. Ну, ни пуха ни пера вам обоим! — Он дружески сдавил ему плечи, тряхнул.
2…Тоскливую тяжесть падающих на него бревен он знал, — в детстве, когда он заболевал, метался в жару и бредил, сверху, из темноты, начинали валиться бревна; бревна отделялись от потолка, с непонятной замедленностью падали, перекатывались по груди, исчезали в черной пустоте у кровати, оставляя чувство тяжести и страха. Он боялся падающих на него бревен и кричал. Успокаивать его умела только мама: встревоженная, она появлялась у кровати, укладывала на его горячий лоб исцеляющую руку…
Алеша не был болен; но, едва закрывал глаза, начинался тот далекий, из детства, бред: из перекрытия землянки вываливались бревна, падали, перекатывались по груди; и качались перед глазами, как в яви, загорелые спины парней, взбирающихся в торопливой ярости на бугор, где таилась Ольга; снова он слышал свои оглушающие выстрелы, ощущал жесткие толчки винтовочного приклада, видел, как одна, другая, третья спины словно прогибаются от ударяющих в них пуль… Опять начинался бред, озноб пробегал по спине, уходил куда-то в ноги, в земляные нары, на которых, укрывшись до глаз шинелью, он лежал. Он не видел, как вошла Ольга; он открыл глаза, когда почувствовал чье-то присутствие. В сумраке землянки Ольга поймала его отчужденный взгляд, скорбно улыбнулась одними глазами, нашла его напряженные пальцы, крепко сжала:
— Спасибо, Алеша. На этот раз ты спас мне жизнь… — Ольга была какой-то осторожно-праздничной, и Алеша отвернулся: видеть Ольгу он не мог.
Все началось с Ольги. И то, что случилось потом, тоже случилось из-за Ольги. Это она, милая девушка, прошедшая специальную снайперскую школу, тщательно готовила и наставляла его. Это от нее он услышал: «Подумай еще раз, Алеша! Это серьезно. И опасно…» И слова эти только подстегнули его нетерпение. Все предусмотрела заботливо-сдержанная девушка, все, вплоть до маскировочного халата для него и бронебоино-зажигательных пуль, которые сама с тщательностью заложила ему в подсумок. Не смогла предусмотреть она одного, только одного, — каким он вернется оттуда…
Вслед за Ольгой, почти невидимой в немецком маскхалате, испятнанном желтыми, зелеными, коричневыми треугольниками, он полз, осторожно протягивал свое тело по ничейной земле.
Таинственную для него линию фронта никогда прежде он не переползал и только по ощущению тяжести, сдавившей виски, понял, что они пересекли черту, разделяющую армии.
За фронтом он ждал увидеть нацеленные в их сторону орудийные стволы, зарытые по башни танки, угрюмые шапки дотов, пулеметные гнезда, ямы-площадки, с настороженно присевшими минометами, — всю ту механику войны, которая стреляла отсюда, с этой стороны, и там, у них, рвала землю и солдат, вспарывала животы, выбивала глаза и челюсти, — ту страшную механику войны, к кровавым следам которой в каждом бою он притрагивался своими руками; ждал и хотел открыть для себя такое же страшное лицо врага, в которое так тщательно и долго готовился выстрелить. Но то, что он увидел, не было войной.
От берез на высоком краю склона, под которыми распластанно они лежали, он увидел охваченный холмами приречный луг со знакомой просинью цветущих колокольчиков. За холмом, куда уходила речка, был, похоже, омуток, и там купались люди; видимая сверху светлая гладкая речная хребтинка беспорядочно колыхалась, ломая темную полосу отраженного в ней берега; довольные голоса доносились оттуда. Внизу, на зелени луга, играли в мяч голые по пояс парни; двигались, краснели на солнце их загорелые руки и спины. Пополуденная жара спадала в тишине: ни выстрела, ни даже случайного взрыва; только в стороне над лесом спокойно рокотал немецкий самолет-разведчик да трещали кузнечики в разнотравье на склоне.
Было так по-деревенски, тихо, что слышались внизу сильные удары ладоней по тугому мячу и возбужденные, обычные в игре, возгласы парней.
Ольга тронула его плечо, шепнула, почти не двигая губами:
— Оставайся здесь… Окопайся. И ни единого стука! — Он увидел ее глаза, устремленные вниз, на играющих в мяч парней, и успел испугаться их выражению. Тело Ольги, будто гибкое тело большой змеи, переползло через корни, лишь по колыханию травы, испятнанной тенью листьев росших по склону берез, он догадался, что Ольга ползет на бугор, нависающий над лугом.
Он нервничал, готовя себе узкое укрытие в земле под березой, его беспокоила не столько близкая опасность, которую в одиночестве он острее чувствовал, сколько сама Ольга. Сейчас Ольга начнет стрелять, и вся эта летняя тишина, веселая игра парней на лугу, мир, который хоть как-то, хоть на час, но установился на этом кусочке земли, разрушится, — снова загрохочет война, снова замрет все живое.
Ольга не стреляла, тишина продолжала быть. Алеша подтянул к себе винтовку, в сильный оптический прицел следил за играющими в мяч парнями. В кругу их было девять, азартных, увлеченных общей игрой, крепкие их плечи и спины лоснились от пота, как крупы сильных, разгоряченных коней. Он видел, как взлетал от ударов мяч, как быстрые движения рук перехватывали его в падении, не давая коснуться земли; мяч снова уходил в высоту, перекидывался от одного к другому, третьему — знакомая, веселящая, влекущая к себе игра. На просторном летнем лугу незнакомые парни повторяли то, что проходит через юность каждого. Жаркая устоявшаяся тишина умиротворяла душу; сама игра, за которой он следил, странным образом сместила ощущение времени. Хотя он смотрел на парней через перекрестие прицела, он вдруг почувствовал, что близок к тому, чтобы подняться из укрытия, широкими легкими прыжками сбежать по склону на луг и, как бывало в доверчивые школьные времена, напроситься в оживленный летающим мячом круг. Желание было настолько отчетливым, что он зажмурил глаза, с силой придавил нагретый солнцем приклад к щеке.
Среди девяти выделялся плотный, спортивного вида парень, с коротко подстриженными, почти белыми волосами; он высоко прыгал, сильно и точно бил по мячу и, насколько был стремителен и оживлен в ударе, настолько выжидающе сдержан, когда мяч летел на соседа. Он чем-то напоминал семигорского Васю Обухова, сына Ивана Митрофановича, и больше, чем за другими, Алеша следил за ним. Именно этот ловкий, удачливый в игре парень упал первым: вскинул руки принять мяч и в первый раз за всю игру не дотянулся — мяч ударил в него, и парень, словно не выдержав удара, запрокинулся, подгибая ноги, повалился на траву. Алеша не сразу связал в сознании сухой щелк одиночного винтовочного выстрела и падающего на траву парня. Наверное, не сразу поняли в азарте игры то, что случилось, и другие: они застыли в самых разных позах на какие-то секунды, и этих секунд хватило, чтобы вслед за щелчком выстрела упал лицом вниз другой игрок. Луг как будто вскипел людьми. Алеша даже представить не мог, как много таилось здесь солдат! Оголенные до пояса парни бросились к оружию; прежде чем они подняли автоматы, еще двое, один за другим, упали на свои одежды.
