Иван Чигринов - Свои и чужие
Зазыба не перечил, только запер за портным дверь да бросил ему вслед:
— Ты там не засиживайся.
Самого его почему-то не тянуло из хаты, даже по хозяйству Марфе все время помогал Масей. Но и в хате Зазыба тоже не находил занятия. Слонялся с одной половины па другую, будто не знал, к чему приложить руки. Сын с женой немного удивлялись этому, однако в душу к нему не лезли, а тем более не догадывались, какая забота точила его, не давала ему покоя.
А Зазыба понимал — сколько ни откладывай, а придётся уже сегодня тащиться в местечко. Только ему казалось, что идти лучше к вечеру, чтобы оказаться в Бабиновичах незаметно.
Расхаживая так по дому со своими раздумьями, Денис Евменович не сразу услышал, как на повороте в заулок по неглубокому снегу простучали окованные железом колёса. Выглянул он в окно, когда было поздно: кто-то громко топал с наружной стороны на крыльце, кто-то тем временем привязывал вожжами лошадь за крайнюю столбушку, что выдавалась над палисадником. Увидев одного из приехавших, Зазыба испугался и побледнел. Это был немец!… Нетрудно было узнать и лошадь, запряжённую в таратайку, — на ней когда-то вместе с бургомистром Брындиковым приезжал в Веремейки Гуфельд. «Значит, на крыльце сам Адольф! — подумал Денис Евменович и тут же свёл все воедино: — Не иначе за Шарейкой приехали!…»
Зазыба отшатнулся от окна и замер на пороге между двумя половинами хаты, лихорадочно прикидывая, за что хвататься и куда что прятать.
Марфа с Масеем тоже услыхали стук в заулке, стали глядеть в окна.
— Ахти мне! — потрясённо всплеснула руками Марфа, увидев немца; она растерялась не меньше мужа, хотя ни о чем не знала и ни о чем худом не подумала.
Один Масей, пожалуй, не поддался общей панике. Глаза его и движения остались спокойными, только, может быть, слишком долго оставался он у окна, словно хотел увидеть нечто большее, чем то, что видел сейчас. Но вот он тоже оторвался от запотевшего по краям стекла, окинул вопросительным, хотя совсем и не тревожным взглядом отца, который все ещё стоял, вцепившись дрожащими руками в дверной косяк, и, должно быть поражённый его видом, хотел было выйти в сенцы. И не успел. Оттуда быстро наотмашь распахнулась дверь, и незнакомец занёс ногу через порог, собираясь войти в дом. Масей от неожиданности посторонился, потом ринулся вперёд и воскликнул:
— Алесь!
Это был давний Масеев дружок Алесь Острашаб.
Зазыба помнил этого Алеся ещё с тех пор, как в тридцать третьем году ездил в Минск на Первый съезд колхозников-ударников всей Белоруссии. Хлопцы жили тогда вместе на квартире, на Ляховке. Зазыба одну ночь даже ночевал у них, хотя его ждало свободное место в гостинице.
Марфа знала про Острашаба только с Зазыбовых слов, поэтому Денису Евменовичу даже странно было видеть, как она вслед за Масеем признала неожиданного гостя и уже готова была оказывать ему всяческое гостеприимство.
Масей с порога схватил Острашаба в объятия.
А Зазыба стоял на прежнем месте — он и теперь, при виде общей радости, не отнимал рук от косяка, — и хмуро, ещё совсем бледный, поглядывал в спину сыну, до конца не понимая, что тут происходит.
Но вот Масей повернулся к отцу, сказал:
— Это же Алесь, батька! Зря мы переполошились! — Затем подвёл Острашаба к матери, стал толковать и ей: — Алесь Острашаб, мама! Товарищ мой по Минску!
Марфа закивала в ответ головой и, казалось, ещё больше обрадовалась.
Острашаб, как отметил про себя Денис Евменович, мало изменился за восемь лет — свежий и молодой, не то что Масей, который после заключения, несмотря на материнский уход, все ещё не мог прийти в себя, набраться прежней силы. Правда, Острашаб смахивал на цыгана, а такие люди не быстро стареют, меняются внешне. Но плохим отцом был бы Зазыба, если бы не обратил внимания на разницу между приезжим гостем и сыном; он почувствовал внезапно вину перед Масеем, будто бы и вправду недоглядел его, не защитил от напрасных мучений.
Немец, что приехал вместе с Острашабом в комендантовой таратайке, почему-то не торопился заходить в хату, и его отсутствие дало возможность Денису Евменовичу наконец опомниться и спросить:
— Ты, Алесь, под конвоем или как?
Разумеется, гость не ждал от хозяина подобного вопроса и захохотал в ответ:
— С чего это вы взяли?
— Дак… немец в таратайке…
— А-а, — сказал Острашаб, — это комендант ваш в Бабиновичах пристегнул. Теперь он мне и за кучера, и за охранника. Но вы не тревожьтесь, солдат он смирный, а главное — культурный. Работал где-то в Баварии учителем до призыва в армию, теперь служит в Бабиновичах в комендатуре. Кстати, по-русски, а тем более по-нашему, по-белорусски, ничего не понимает. Только отдельные слова. Так что говорите при нем свободно, ничего не бойтесь.
— А я, признаться, подумал сперва, что это сам комендант нагрянул, — выждав момент, признался Зазыба. — И таратайка та же, и конь знакомый. Гуфельд приезжал на нем в Веремейки.
— Хвалился он мне.
— А ты, я вижу, служишь у немцев? — снова спросил Зазыба, а потом добавил: — Забыл, как тебя по батьке?
— Данилович.
— Дак служишь, Алесь Данилович?
— Вообще-то служу, — запнувшись, ответил Острашаб. — Только не немцам, а своему народу.
— Как это понимать?
— А так и надо понимать, Денис Евменович. Вы ведь тоже, по словам Гуфельда, поставлены заместителем волостного агронома в своей деревне?
— Дак это земля… этого требует земля.
— Ну и моей службы требует земля. Земля Беларуси. Масей, слушавший с любопытством и некоторой насторожённостью, вдруг спохватился.
— Ты лучше садись, а поговорить успеете, — сказал он.
— Ага, а то хозяин наш так и накинулся, — поддержала сына Марфа Давыдовна и засмеялась.
Защищая от отца, Масей усадил Острашаба на скамью, но тут же и сам спросил:
— Как ты нашёл меня?
— Не очень трудно было, — ответил Алесь, — Ты ж рассказывал, где твои Веремейки. Ну, а об остальном…
— А про меня, кто тебе сказал про меня?
— Якуб Войнилович.
— Где ты его видел?
— В Могилёве.
— Он там живёт?
— Нет, приезжал. А живёт тоже, как и ты, дома, в деревне. Он и рассказал мне, как сбежали вы от чекистов и куда ты направился.
— А почему ты оказался в Могилёве? Разве ты не в Минске теперь?
— В Минске. Но в Могилёв наезжал по одному делу. Кстати, в некоторой степени оно привело меня и сюда.
— Что за дело?
— Это не к спеху. Потом расскажу.
Марфа Давыдовна уже готова была упрекнуть и сына за то, что гостю не даёт покоя.
— Вы его, как того соловья, байками кормите. Лучше за стол приглашайте, а я обед подам, — сказала она. — Да и Шарейку позовите от Прибытковых.
— Не надо, — услышав это, поморщился Зазыба.
— Ну, не надо, так не надо, — легко отступилась Марфа.
Денис Евменович к тому времени уже твёрдо знал, что зря испугался, услышав стук колёс в заулке, — Шарейке пока ничего не угрожало в Веремейках, но на всякий случай решил: «Пусть портной до поры, до времени побудет у соседей, недаром говорят — бережёного и бог бережёт». Рассудив так, Зазыба даже глянул в окно, как будто предупреждал портного, чтобы тот не трогался с места, сидел, покуда суд да дело, у Прибытковых, а кадку с овчинами накрыл крышкой сам.
Давно подмечено, что гости — званые или незваные, словно нарочно, приезжают поближе к обеду или к ужину. К тому же у щедрых хозяев считается грехом держать пришлого человека не за столом, а у порога. Потому ничего странного не было в том, что Марфа сразу же принялась потчевать всех обедом.
Чтобы не уронить себя, Зазыба спросил у Острашаба:
— А немца-то будем сажать с собой за стол?
— Должно быть, надо.
— Ну, так покличь тогда. Может, лавки не просидит, даром что немец.
Острашаб на эти Зазыбовы слова засмеялся, но тут же подошёл к окну, постучал в стекло.
Тогда в свою очередь засмеялся и Зазыба:
— Это все равно что слепому знак подавать. У нас вторые рамы на зиму вставлены.
Пришлось Острашабу выходить из хаты, звать своего кучера.
Между тем немец словно дожидался, когда на столе у туземцев появится еда, потому что, не успели его позвать, развернулся на крыльце да следом за ездоком и ввалился в хату, притащив на сапогах большие ошмётки налипшего снега. Был он ещё не старый, годков на тридцать, но не выглядел бравым воякой, — не иначе, нёс на себе печать своей профессии. Да и то обстоятельство, что служил он в комендатуре, а не в регулярной армии, все-таки говорило кое о чем.
Острашаб взял из рук возчика жёлтый портфель, достал оттуда бутылку, завёрнутую в газету, и объяснил неизвестно зачем:
— Как говорят — хозяйка за тарелку, хозяин — за горелку, а гость…
— А у нас наоборот выходит, — развёл руками Масей.
— Ничего, — успокоил его Острашаб, ставя бутылку на стол. — Вот!
— О-о, да это коньяк! — увидев наклейку, воскликнул Масей. — Немецкий?
— Нет, наш, — ответил Острашаб. — У немцев, кажется, вина своего производства, а коньяк привозной.
