Алексей Горбачев - Последний выстрел. Встречи в Буране
— Мне звонили, Зиночка? — небрежно спросил председатель.
— Нет, Иван Петрович, не звонили, — бойко ответила секретарь.
Иван Петрович досадливо нахмурился. Михаилу Петровичу подумалось, что Ваня, видимо, был бы рад-радешенек, если бы ему сказали, что звонили оттуда-то и оттуда, что из-за этих звонков покоя нет...
Председательский кабинет был просторный, светлый, в нем два стола, расположенных буквой «Т», у стен — мягкий диван и шеренга стульев. На стене, над председательским креслом, висел портрет Мичурина, под портретом — умело вычерченная карта колхозных угодий.
— Богато, с комфортом живешь, председатель, — сказал Михаил Петрович.
Брат поудобней сел в кресло, ответил, улыбаясь:
— А ты как же думал. Прибедняться не в моем характере.
— Больницу разместить бы в таком здании, из твоего кабинета получилась бы хорошая операционная.
Брат расхохотался.
— Кому что, а курице просо...
В кабинет заглянула секретарь.
— Иван Петрович, к вам главный бухгалтер, — доложила она.
— Пусть войдет, — сановитым тоном разрешил председатель.
Игнат Кондратьевич вошел, поздоровался, разложил на столе бумаги для подписи, и пока Иван Петрович внимательно разглядывал и подписывал, старик расспрашивал доктора о рыбалке.
— Не клюет, говорите? Ишь ты, как оно, — сочувственно качал он седой головой. — Время-то как раз подходящее для клева, и погодка стоит славная... Вы, Михаил Петрович, все за огородами удочки забрасываете. Да какая ж там рыба? Рыбка тишину любит. Подальше от села надобно уходить, в луга. Там и сазанчика подцепить можно.. Водятся красавцы в Буранке нашей, водятся!
— А эту, Игнат Кондратьевич, не подпишу! — строго отрубил председатель, возвращая какую-то бумажку.
— Да как же, Иван Петрович? Зоотехник просит...
— Сначала пусть ко мне зайдет.
— Хорошо, хорошо, Иван Петрович, — торопливо согласился тесть. — Я думал, он согласовал с тобой.
Опять заглянула секретарь.
— Иван Петрович, кладовщик просится.
— Зови, — распорядился председатель и радостно глянул на брата, как бы говоря: вот видишь, дел невпроворот.
Катков, только вчера выписанный из больницы, не вошел, а ворвался в кабинет и стал плаксиво жаловаться:
— Зарезала нас, Иван Петрович, зарезала...
— Погоди ныть! — прикрикнул на него председатель. — Толком говори.
— Весь дневной удой молока докторша приказала свиньям вылить...
— И ты струсил! — гневно упрекнул председатель. — Мало ли что докторша прикажет... Вези на молокозавод — и точка!
— Там не примут, Иван Петрович, не примут... Она ведь обязательно позвонит на завод, как увидит, что повезли.
Иван Петрович ударил кулаком по столу.
— Сказано — вези! Я сам позвоню на молокозавод. Примут, не могут не принять!
— Ох, Иван Петрович, не послушают тебя на заводе, — усомнился Игнат Кондратьевич. — С докторшей надо переговорить. Это вернее.
Председатель нажал кнопку и приказал вбежавшей девушке:
— Позвони Фиалковской, пусть немедленно явится.
— Мучает она, ох как мучает нас, прямо спасения нету, — жаловался Катков, осушая лысину верхом шерстяной кепки с пуговкой.
Михаил Петрович вспомнил, как три дня назад этот же Катков умоляющими глазами смотрел на Фиалковскую — помогите, мол, век не забуду, а теперь вот жалуется.
— Из-за этой докторши можем не выполнить месячный план, — подзуживал кладовщик председателя, зная, что тот из-за плана никого не пожалеет, ни с чем не посчитается.
Фиалковская вошла без доклада, и председатель сразу грубовато заговорил:
— Это что же вы делаете, Лидия Николаевна.
— О чем вы, Иван Петрович? — с наигранным недоумением перебила она.
— О молоке. Да кто вам дал право!..
— Простите, Иван Петрович, — опять перебила она, — я только посмотрела — тара очень грязная и сказала товарищу Каткову, что он плохо разбирается в санитарии.
— Я вижу — вы много разбираетесь. Да вы знаете, куда молоко предназначено! — упрямо наступал председатель.
Фиалковская улыбнулась и с явной иронией ответила:
— А как же, Иван Петрович, знаю. Мне товарищ Катков объяснил в популярной форме — государству, говорит, молочко...
— Да, государству! — подхватил председатель.
Михаил Петрович неприязненно поморщился от того, что брат не понял тона, каким разговаривала с ним Фиалковская.
— Уясним раз и навсегда — не мешайте вы нам, доктор, — с угрожающими нотками в голосе предупредил председатель.
— Боже сохрани, Иван Петрович, да я с удовольствием не стану мешать, если бидоны регулярно будут мыть горячей кипяченой водой, если кипятильник всегда будет в исправности...
— Наладим, Иван Петрович, наладим кипятильник, — торопливо пообещал Катков.
Вмешался более хитрый и дипломатичный Игнат Кондратьевич.
— Правильно доктор говорит, нужно учесть справедливые замечания. Спасибо, Лидия Николаевна, что подсказали.
— Хорошо, Игнат Кондратьевич, что хоть вы понимаете.
— Как же не понять! — откликнулся он. — Для пользы дела стараетесь... Вы уж, Лидия Николаевна, простите на первый раз, пусть отвезут молочко, больше такого не повторится.
Председатель кивнул головой Каткову — давай, мол, действуй, уговорили докторшу... Катков уже напялил кепку и готов был вышмыгнуть из кабинета, но Фиалковская вежливо, даже с каким-то сожалением ответила:
— Извините, Игнат Кондратьевич, я уже позвонила на молокозавод, проконсультировалась... Там не примут молоко из грязной тары.
Председатель чертыхнулся. Бросившись в кресло (кресло под ним жалобно застонало), он сверлил докторшу злыми, студенистыми глазами, готовый, кажется, кинуться на нее с кулаками. Катков преданно поглядывал на начальство, не зная, что ему делать.
— Ах, беда, беда, урон-то какой терпим, — с бухгалтерской расчетливостью сокрушался Игнат Кондратьевич.
— А мы этот урон возместим за счет врача! — выпалил председатель. Такая мысль, видимо, пришла к нему неожиданно, и он, ухватившись за нее, стал запугивать Фиалковскую. — Слышите, Лидия Николаевна, задержите молоко, скиснет оно, заплатите из своего кармана!
— Я согласна, Иван Петрович, действительно, зачем колхозу нести урон, — отвечала она. — Приглашайте районную санэпидстанцию, председателя колхозной ревизионной комиссии, они, конечно же, скажут — я виновата, и высчитывайте из моей зарплаты стоимость молока...
Председатель, кладовщик и даже бухгалтер — негодующие и взъерошенные — хором упрекали врача в превышении власти, напоминали ей о каких-то неизвестных Михаилу Петровичу случаях, когда она была не права, грозили ей. А Фиалковская — невысокая, худенькая, в неизменном своем ситцевом платье в горошек — стояла посреди кабинета, и вид у нее был совсем не воинственный. В ее голубых глазах виднелась даже робость. Отвечая на реплики, она не повышала голоса, но ответы ее были меткими, и в голосе по-прежнему слышалась ирония.
«Ну, молодец, молодец», — в мыслях похваливал ее Михаил Петрович.
— До свидания, товарищи. С вами хорошо разговаривать, но меня ждут, — сказала на прощание Фиалковская.
Когда она вышла, Иван Петрович набросился на Каткова:
— Ты что же, Серафим преподобный, не следишь за тарой!
— Болел я, Иван Петрович, — пытался выкрутиться кладовщик.
— Нашел время болеть! Вот высчитаю из твоих трудодней стоимость молока, запомнишь, почем фунт изюму! — бушевал председатель, а наедине он жаловался брату: — Ну, видел зубки докторши?.. Кусучие. Привяжется она — и хоть ты кол на голове теши, не отстанет. Тут над планом дрожишь-колдуешь, а ей подавай санитарию... Путается под ногами.
— У вас, Ваня, трудно понять, кто у кого под ногами путается. Откровенно говоря, она права.
— Защитник нашелся... Все вы, доктора, одинаковы, — хмуро отмахнулся Иван Петрович.
* * *Каждое утро Михаил Петрович наперегонки бегал с племянником на речку умываться. Подбежав к реке, они с Васей бросались в воду и долго плавали, играли в пятнашки, а Толя, не умевший плавать, барахтался на отмели, завистливо ахая. Михаила Петровича теперь не смущало то, что брат и невестка рано уходили на работу. Он к этому привык, сам с ребятишками готовил завтраки и обеды.
Фрося иногда с неловкой улыбкой говорила:
— Отдохнуть приехали, а тут хозяйственными делами заниматься приходится...
— Для меня и это отдых, — искренне уверял он.
Завтракали они всегда во дворе, под развесистым топольком. Мама не разрешала сыновьям такой вольности, а дядя Миша разрешал, и завтракать с ним было весело.
На этот раз во время завтрака пришел Синецкий.
— Хлеб да соль.
— Садитесь к столу, Виктор Тимофеевич, — пригласил доктор.
