Антон Якименко - Прикрой, атакую! В атаке — «Меч»
Проходит час, полтора. Надвигаются сумерки. Придут или нет фашисты? Дорога, по которой они пойдут, с нашей площадки, с бугра уж едва различима. Вот она пропадает совсем. Люди затаили дыхание, замерли. Не послышится ли рокот моторов, цокот копыт…
* * *Я смотрю на звездное небо и слушаю. Не небо, а землю. Придут фашисты? Или не придут? Нет, не пришли. Мы их ждали всю ночь, а они отдыхали, ждали рассвета. На рассвете мы связались со штабом дивизии, а утром пошли на штурмовку вражеских войск. Задача поставлена так: уничтожить. Другого выхода нет: оседлав дорогу, они отрезали наши тылы от фронта. Сбили несколько связных самолетов По-2, убили нашего генерала, начальника тыла авиации. Делаем по семь-восемь вылетов в день. Летаем попарно. Держим врага под непрерывным огнем. Уничтожали прежде всего лошадей и автомашины. И сразу все встало: пушки, повозки, походные кухни. Потом начали бить фашистов — живую силу врага, как мы называем.
Впервые вижу такое массовое уничтожение. Но сожаления нет: мы убиваем врагов, и это убийство — наша святая месть. За погибших наших людей, сожженных, повешенных, подавленных танками. Но в чем виноваты животные? Никогда не забуду, как, обезумев от страха, ошалело метались лошади. Падали, путаясь в упряжи. Сраженные насмерть, бились о землю. Казалось, сквозь рев моторов, пулеметно— пушечный грохот я слышу их визг, душераздирающий, дикий…
Истребление продолжалось почти три дня. Остатки разбитого войска повернули с дороги, развернулись на запад и скрылись в горах, в направлении румыно-венгерской границы.
* * *Опять перелет. Теперь уже в район Бухареста, в Буззу. Перелет необычный: в фюзеляже моего самолета — знамя полка, его святыня. Это гвардейское знамя мы заслужили потом и кровью. Ясско-Кишиневская операция — первая, в которой мы дрались с врагом в звании гвардейцев. Мы выносили знамя к командному пункту полка, и летчики, уходя в боевые полеты, видели это знамя.
Летим. Меня и Пьянкова, как знаменосца и его ассистента, охраняет звено: Коновалов, Виргинский, Шаменков и Орлов. За ними, на дистанции сто метров, — еще шесть самолетов. За шестеркой — девятка…
Вот и Буззу. Вначале садится звено и сразу занимает готовность номер один. Затем садятся все остальные под прикрытием пары барражирующих истребителей. Под их прикрытием знамя несем по стоянке, мимо машин, мимо стоящих по команде «смирно» воинов…
Впервые видим румынский стационарный аэродром. В сравнении с нашим он бедность. На взлетно-посадочной вместо бетона — грунт. Столовая барачного типа. Такой же штаб. Два небольших ангара. Здесь же — казарма. Невдалеке — коттеджи для офицеров.
Вслед за нами садятся бомбардировщики, истребители, штурмовики других частей и соединений. Уже негде приткнуться, а они все летят и летят.
— Похоже на то, что не хватит румынской земли, такая силища собралась, — говорит Саша Агданцев. В его глазах загорается мрачный огонь. — Подавим их, гадов.
Его обожженные руки, уши, лицо багровеют. Так бывает всегда, когда Саша волнуется, злится. А это бывает часто: нервы…
— Верно, похоже на то, — отвечаю Агданцеву, — и на то, что румыны вот-вот отвернутся от немцев.
Чувствую, это скоро случится. Утром, уже не по вызову с линии фронта — по приказанию штаба летали над Бухарестом и все время видели непривычно чистое небо. Где-то в середине дня вдруг получаем задачу… прикрыть Бухарест. От кого? Вполне очевидно, от немцев: могут разрушить в отместку за то, что румыны воюют едва-едва. Прикрываем усиленно.
* * *Опять перелет. Немцы отступают к венгерской границе, наши войска идут по пятам, мы летим вслед за ними. Аэродром назначения — Альба-Юлия. Мы уже были там, ходили туда на разведку, я и Александр Голубенке. Мы прошли над румынской землей, городами, аэродромами, и никто не пытался нам помешать, никто не взлетел навстречу. Теперь идем в составе полка. Нам предстоит пересечь Карпатские горы, пройти над Брошевской долиной, произвести посадку у Клужских гор.
Перелет не забуду всю жизнь…
Подлетаем к горам. Утро было безоблачным, теперь клубятся барашки, дальше — сплошная серая муть. Конечно, идти через горы за облаками проще, удобнее, но я не знаю, открыт ли район посадки. Пробивать облака в незнакомом районе, да еще и в горах, крайне рискованно. Принимаю решение: пересечь Карпаты по ущелью. Даю команду: «Растянуться в кильватер, попарно».
Снижаемся, жмемся к земле, идем. Ущелье постепенно сужается, сокращается видимость. Опять перестроились. Группа идет гуськом, друг за другом, а ущелье сужается, облака все ниже и ниже, видимость хуже. Может, вернуться?..
Горы подступают вплотную, с обеих сторон, — где-то вверху в облаках громоздятся вершины. Все, теперь уже не вернешься. Ущелье — как коридор, узкий и мрачный. А облака все ниже и ниже. Вдруг закроют совсем? Или горы перекроют долину? Никогда не прощу себе такую беспечность: ходил на разведку, а в ущелье заглянуть не додумался.
Время будто остановилось, и летим мы целую вечность. В ущелье темно и страшно. Что же все-таки делать? Может, подняться вверх, пробить облака и вернуться назад? Но не все пилоты полка могут летать в сложных погодных условиях. Да и горючего, чтобы вернуться, пожалуй, уже не хватит. Значит, только вперед.
В эфире — ни звука. Молчат летчики. Боятся прослушать команду и просто живое слово. Представляю, как им тяжело в этом мешке из камня. Но я в них уверен: выдержат. Не растеряются, не бросятся в разворот. Кричу им, подбадриваю:
— Держитесь, друзья! Следите за впереди идущим. Горы скоро кончаются!
Проходит пять, десять минут… Силы уже на пределе, и вдруг будто упала стена. Впереди — залитая солнцем долина. Мой вздох облегчения, наверное слышали все. Командую:
— Подтянуться! Занять места в боевом порядке!
Собрались. Идем. Проходим над Брашовом, бреющим — над румынским аэродромом. И вдруг Ефименков, самый молодой из пилотов, будто водой окатил:
— Сажусь, мало горючего…
Все ясно. Ущелье прошел, и силы иссякли. Не верит теперь ни часам, ни прибору расхода горючего. Радио, конечно, не слышит, ничего, кроме аэродрома, не видит. Даже то, что на нем — румыны.
Так вот и бывает. Вроде бы все хорошо, все одинаково смелы, умеют оценить обстановку, драться в неравном бою, а вот оказались в условиях, по существу-то и мирных, но очень тяжелых, где воля и выдержка измеряются длительным напряжением нервов, и все — экзамен не выдержан. И, как правило, срывается тот, кто менее опытен.
Надо ли говорить, что у меня на душе? Спустя полчаса после посадки в Алба-Юлии, дозаправив машину горючим, снова иду на Брашов — надо выручать Ефименкова. Встаю над точкой в вираж, смотрю. Кажется, ничего не случилось. Ефименков в кабине, вокруг его самолета — толпа. Мирно стоят, спокойно. Подняли головы, смотрят. Захожу, пикирую прямо на них — стоят, не разбегаются. Понятно: румыны отвоевались. Выпускаю шасси, сажусь, ставлю свой самолет с Ефименковым рядом, мотор не выключаю. Он подбегает, прыгает ко мне на крыло.
— В чем дело? — спрашиваю. Он смущенно пожимает плечами.
— Побоялся, думал, не хватит горючего…
— Эх ты, — говорю, — так оскандалиться!
Коротко, в двух словах, ставлю ему задачу. Он быстро садится в кабину, запускает мотор. Рулим мимо остолбеневших румын, в паре взлетаем. Разворот. Бреющим несемся над стартом, переходим в набор высоты и — одновременно, в разные стороны — крутим восходящие бочки. В этот момент командую:
— Огонь!
Пушечный салют грохочет над румынским аэродромом.
Проходит тридцать минут, и мы в кругу боевых друзей. «Румыны больше не враги, — объявляет Миша Коротков, — войска прекратили военные действия против наших войск. Официально это случилось в момент, когда вы шли по ущелью…»
— Вот это тебя и спасло, — говорю Ефименкову, — иначе несдобровал бы. Но пусть это будет наукой для всех: нельзя принимать решений, не подумав, не оценив обстановку.
Молчат летчики — осуждают.
— Ладно, — говорю Ефименкову, — прощаю на радостях. Рассказывай, что видел.
О том, что попал к румынам, он понял только тогда, когда увидел кресты на Ме-109. Перепугался, но делать нечего, мотор уже выключен, а сам стоит у крыла. Румыны обступили его, что-то говорят на своем языке, удивленно смотрят на красный нос самолета, на пушки.
Один начинает вести разговор.
— Бельгорад, — изображает пальцами крест. — Харьков… — и опять — крест. — Днепро… Ой, ой, ой…
Понятно, думает Ефименков, группа «Меч» у Днепра немало свалила Ме-109.
Подходит другой, говорит:
— Рус… Ас. Ас. Яссы. Два туда, — и в землю показывает.
Голосом изображает гул самолета, руками — атаку «Меча».
Пришел какой— то начальник, — Ефименков понял это по знакам различия, по тому, как перед ним все расступились, — постоял, посмотрел на Як— 3 и сказал на чистейшем русском:
