Александр Розен - Полк продолжает путь
— Подождите, Ларин. Я как раз выясняю, что с вашими снарядами…
— А я вам не подчиняюсь! — громко и хрипло крикнул в это время голос Хрусталева. — Па-а-ни-ма-е-те — не-е подчиня-я-я-юсь…
«Он пьян», — с ужасом подумал Ларин.
— Вы пьяны, — сказал Макеев. — Позор! Позор! — повторил он гневно. — Теперь мне все понятно. Я вам приказываю немедленно и лично доставить снаряды первому дивизиону.
Ларину показалось, что в ответ Хрусталев засмеялся. Потом был какой-то перерыв. Потом голос Макеева сказал:
— Вы трус. Вас будет судить трибунал.
— Не-е подчи-и-ня-юсь, — нетвердо сказал Хрусталев.
— Ларин!
— Я здесь, товарищ 08.
— Снаряды у вас будут. Действуйте смело.
В это время раздался новый, незнакомый и странный звук. Казалось, что стонет все тот же голодный ишак, но вместе с ним на басах чудовищно низких ревет и погонщик. И эти два голоса, перегоняя друг друга в пространстве и не имея сил соединиться, разбиваются о землю.
— Что это? — беспокойно спросил Семушкин. При первых же незнакомых звуках он насторожился. — Это немцы?
Ларин видел в бинокль: где-то там, в глубине, возникло черное облако. Но, быть может, та же неизвестная сила, которая раздробила воздух на мириады капель, а потом спрессовала в туманную толщу, теперь окрасила облако в защитный цвет волны?
— Верно, это и есть новое ихнее оружие, — сказал Богданов мрачно. — Не сладко же теперь приходится нашей пехоте.
От передних цепей стрелкового батальона их отделяло четыреста метров, но именно эти четыреста метров, отделявшие сейчас фронт — черное неподвижное облако — от тыла-воронки, в которой Ларин устроил свой наблюдательный пункт, были самыми сложными.
— Что у вас? — спросил Ларин, снова соединившись с огневиками.
— Сорок градусов в тени, — ответил Макарьев возбужденно. — Снаряды прибыли!
— Макарьев, — передал Ларин шифром, — полагаю, что немцы применили новое, неизвестное мне оружие. Отвечай, какие у вас разрывы.
— Разрывы артиллерийских снарядов. Калибр сто пять, — ответил Макарьев.
— Лихо придумано, — сказал Ларин. — Артиллерийским огнем они пытаются сковать наши батареи, а всю эту чертовщину обрушили на пехоту.
Новиков умоляюще посмотрел на Ларина.
— Товарищ капитан, разрешите мне… вперед… — Но затем взгляд его переменился, и он сказал твердо: — Отсюда мы батальону не поможем.
— Да, — ответил Ларин. — Это очень интересно, что за штуки бросают немцы. Ну, кто у тебя из связистов способен? — спросил он Семушкина, лицо и руки которого мелко дрожали.
— Сам… Я сам… — сказал Семушкин. Он хотел было произнести эти слова с гордостью, но дрожь помешала ему.
Втроем они поползли вперед. Туман прикрыл их. Но туман не был спасительной завесой от немецкого огня. Немцы вели огонь неприцельный, они били по площади, они швыряли свою чертовщину в расчете на то, что всюду есть наши люди.
И то, что немцы стреляют по площади, как они это делали в течение двух с половиной лет, было для Ларина знаменательным. «Ничего они нового не придумали за эти два с половиной года, — размышлял Ларин. — За это время был Сталинград, и Курская дуга, и переправа через Днепр, и сотни и тысячи других операций, где советские военачальники решали вопросы современно, то есть по-новому, предвидя будущее, а немцы повторяли все те же зады».
Ларин, Новиков и Семушкин достигли наконец передних цепей. Черный туман создавал впечатление, что здесь уже нет ничего живого. Но это было не так. Ларин сразу же наткнулся на бойца с ручным пулеметом, лежавшего в канаве. Он лег рядом с бойцом, еще раз прислушался.
— Это мины…
— Мины, конечно, — уверенно подтвердил Богданов.
— А говорили — новое оружие!
— Новые мины — и все, — сказал Богданов. — Раскудахтались они и…
Полоса тумана редела. Вскоре Ларин мог различить людей. Они лежали в разных позах с винтовками или автоматами в руках, возле ручных или станковых пулеметов, возле пушек или возле минометов.
Новиков подполз к Ларину:
— Это мины…
— Мины, конечно!
— Вон за тем леском немецкие установки.
Ларин взял бинокль и пристально вгляделся в те места, которые разведал Новиков. Он увидел вспышки выстрелов.
— Хорошо, — сказал Ларин, не отрываясь от бинокля. — Умница. Хвалю. Спасибо…
А может быть, он и не сказал этих слов, а только хотел их сказать и обнять Николая, по-братски пожать ему руку. Ведь Ларин видел теперь вспышки выстрелов и по ним мог определить местонахождение нового немецкого оружия.
— Расчет сделал? — крикнул Ларин.
— Есть!.. — ответил Новиков.
Ларин проверил расчет.
— Связь? — спросил Новиков Семушкина.
— Есть… — почти беззвучно ответил тот.
Соединившись с Макеевым и стараясь говорить как можно спокойнее, Ларин передал координаты.
— С вами будет говорить 09, — сказал Макеев (это были позывные командира дивизии), — 09 требует командира батальона.
— Товарищ 09, — сказал Ларин, — передайте команду через меня.
— Через несколько минут подымите людей и — вперед. Только вперед!
Через десять минут Ларин понял истинное значение этих слов. Скучное зимнее небо неожиданно полыхнуло ярким огнем, и этот огонь ринулся на места, указанные Лариным, и утвердился там: снаряды знаменитой «катюши» вырывались из тумана и, оперенные огнем и видимые глазом, рвались в фашистском становище. Оттуда были слышны звуки молотьбы, словно пропущенные сквозь гигантский усилитель. Этот внезапный пожар и истребительный звук соответствовали настроению людей, поднявшихся в атаку. Теперь единственно возможным словом, выражавшим то, что люди уже сделали, и то, что еще им предстоит сделать, было слово «вперед!».
Бойцы прошли по обугленным телам врагов и достигли нового гитлеровского оружия. Они увидели десятиствольные минометы — хорошо сработанное и предназначенное для массового убийства оружие. И люди, которых это оружие должно было уничтожить, смотрели теперь, как плавится его металл.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Батальон Сарбяна наступал. Немцы не могли остановить нашего общего движения вперед. Передние цепи уже приближались к рубежу, установленному приказом.
Ларин шел рядом с Богдановым. Когда Ларин упал, Богданову показалось, что командир дивизиона просто споткнулся о камень. Но Ларин не мог подняться. Он был ранен смертельно.
Когда Богданов понял, что Ларин ранен, он так испугался, что не посмел его осмотреть. В это время к ним подбежали две девушки-дружинницы из батальонной санчасти.
— Возьмите его на носилки, — сказал Богданов.
Но Ларин открыл глаза и сказал твердо:
— Не трогайте меня.
Богданов, обрадовавшись, что Ларин пришел в себя, стал убеждать его лечь на носилки.
— Не трогайте меня, — повторил Ларин.
Богданов с отчаянием посмотрел на Ларина. Тогда одна из дружинниц негромко сказала:
— У него шок. Нельзя обращать внимания на его слова. Обязательно надо унести его отсюда.
— Не трогайте его, — сказал Богданов.
Где-то невдалеке застонал раненый. Дружинницы, посоветовавшись, отошли от Ларина. Вернувшись с носилками, на которых лежал раненый боец, они закричали:
— Мы врачу скажем! Он у нас такой, что сразу же сюда прибежит.
— Плохо вам, товарищ капитан? — тихо спросил Богданов.
Ларин ничего не ответил. Вот так же, как Богданов, он сам спрашивал умирающего Петренко в июле, когда они попали в окружение. И так же, как сейчас Ларин, Петренко просил тогда не трогать его.
Теперь Ларин понял, что это значит. Он понял, что умирает, но ощущение опасной легкости, которую он испытал несколько дней назад, более не повторялось. Сила жизни, которую человек чувствует, пока он живет, не оставляла его, как магнит не оставляет частицу железа, им притянутую. Но Ларин прижимался к земле не потому, что земля могла продлить ему жизнь, а потому, что это помогало ему до последнего вздоха не расставаться с жизнью.
Было необходимо — и это было самое трудное — сосредоточиться на том самом главном, что он считал своею жизнью, своим счастьем, на том, ради чего он родился.
Но мыслям мешали видения прошлого, похожие на стаи птиц, прилетевших к закрытым окнам и бьющихся о стекла, несмотря на запрет.
Вот он стоит на улице и смотрит вслед Ольге, и легкое снежное облако удаляется вместе с ней; вот медленная синяя волна с неожиданным шумом разбивается о каменный причал, и Ольга радостно вскрикивает; вот они вдвоем в комнате Ольги, и майские сумерки не в силах перейти в ночь. Его сын…
Ларин застонал, и Богданов, не зная его мыслей, снова спросил:
— Плохо вам, товарищ капитан?
Мысли об Ольге, так рано им покинутой, вытеснили все другие. И этот маленький мир, известный только двум людям, ему и Ольге, вдруг вырос и заявил свое право на первенство.
