Игорь Болгарин - Расстрельное время
— Вчера по полудни. Кубанцы Фостикова и наши, Тридцатая стрелковая.
— Грязнов? — вспомнила фамилию комдива Тридцатой стрелковой дивизии Землячка. — Что ж так долго возитесь?
— А что ночью сделаешь? На голос ходили, потом с факелами. Фостиков так быстро отсюда сбежал, что не только убитых, но и раненых своих здесь оставил. И убитые и раненые, в основном, казаки.
— Наших-то много?
— Убитых пока семеро насчитали. И раненых тоже немного… Всех тяжелых уже подобрали, сейчас легких, но не ходячих, чаем отогреваем, — обстоятельно объяснял санитар.
— Кто начальник медслужбы Тридцатой?
— Фельдшер Трошкин.
— Пригласите его!
— Так это, извиняюсь, я и есть, — приложил руку к козырьку порядком изношенной фуражки санитар. — Был военврач Загальский, так он, в аккурат, тифом заболел. Его на том берегу Сиваша оставили.
— Так кто всеми вами руководит? — удивилась Землячка.
— Комиссар. Но он не наш, не из Тридцатой. Ехал мимо. А может, прислали? — объяснил Трошкин и указал куда-то в степь. — Да вона он, возле телег.
Подняв голову, Землячка увидела вдали, у стоящих телег и машин вполне осмысленное движение, центром которого был человек в лоснящейся на солнце кожанке. Он отдавал какие-то распоряжения по поводу раненых, их укладывали, кого в автомобиль, кого на телеги. Слов слышно не было.
Землячка двинулась в сторону незнакомого ей комиссара, так ретиво командующего санитарами Тридцатой дивизии. Члены крымского правительства, как цыплята за наседкой, пошли вслед за нею. Иногда она брезгливо переступала через тела убитых и ещё не убранных с поля боя казаков и шла дальше. Остальные обходили их и торопливо догоняли Землячку.
Когда они подошли ближе, до неё стали доноситься распоряжения комиссара:
— Те три телеги — в Колай. Подсадите ещё по одному раненому. Обещали принять двенадцать… Кто из Ак-Шейха?
— Мы.
— Сколько телег?
— Две.
— Возьмете шестерых. В Каранкут отправляйте «форд». Там медстационар на десять коек. Потеснятся немного, примут четырнадцать.
«Интересно, что за самозванец?» — подумала Землячка. Чем ближе она подходила, тем явственнее звучали напористые слова комиссара. Но поразили её даже не слова, а голос. Этот голос был ей чем-то знаком. Не просто знаком, она его не однажды слышала.
А комиссар не обращал никакого внимания на приближающуюся делегацию. Он был целиком поглощен своим делом.
— Кто едет в Каранкут? — он огляделся по сторонам, выделил среди обступивших его людей крепкую дивчину в шинели и в буденовке. — Давай, Даша, в Каранкут!
— А если не примут?
— Такого не может быть. Но, в случае чего, гони всех саботажников к чертовой бабушке и принимай на себя должность начальника стационара. Именем советской власти!
— Поняла!
Даша проворно забралась в кузов «форда» и примостилась на тесном пятачке среди лежащих на соломе раненых.
Только сейчас комиссар обратил внимание на приближающуюся к нему делегацию, поднял голову. И Землячка узнала…
Она не могла ошибиться: это был Кольцов. Тот самый Павел Кольцов, с которым встречаться ей ох как не хотелось. Не так уж давно, во время боев под Каховкой, он доставил ей немало неприятностей. Она хотела тогда предать его суду военного трибунала, и если бы не начальник Особого отдела Правобережной группы войск Андрей Кириллов, эта встреча уже никогда бы не состоялась. Тогда Кольцову в руки попала жена самого генерала Слащева. Кровавого генерала. Какие дивиденды можно было из этого извлечь! Но этот чистоплюй отпустил её, потому, что она, видите ли, беременна. Кстати, беременна она была от Слащева. Это буржуазное благородство он поставил выше преданности пролетарскому долгу. А потом у неё было трудное объяснение с начальником УкрЧК Манцевым, а позже даже с самим Дзержинским. По непонятным ей причинам, они тоже почему-то защищали Кольцова.
Ну что ж, ладно. Всё это ушло в давность. И как это не хотелось, но с Кольцовым ей рано или поздно все равно пришлось бы встречаться. Не лучше ли сделать вид, что она этой неприятности не придала никакого значения, что она обо всем этом просто уже давно забыла? К чему снова ворошить старое? Она слышала, что Кольцов на какое-то время куда-то исчез, но затем снова появился, теперь в Особом отделе фронта. Но она никогда не думала, что их встреча состоится так быстро и так внезапно
— Как неожиданны военные дороги! — воскликнула Землячка, и её лицо засветилась такой добротой, какой никогда и никто прежде у нее не замечал. Все ее коллеги удивленно на нее уставились. — Здравствуйте, здравствуйте, товарищ Кольцов!
Для Кольцова эта встреча тоже была неожиданной. Но занятый ранеными, он не сразу нашел нужную тональность в разговоре, которой несколько позже стал придерживаться.
— Здравствуйте, — коротко ответил Кольцов и тут же окликнул двух ездовых: — А вы что? Ждете особых указании? По трое раненых — и в Криненталь. Там ждут! — И лишь после этого он снова обернулся к Землячке: — Дороги кривые, вы правы, Розалия Самойловна. Сейчас в Крыму можно встретить даже того, кого не надеялся встретить.
— Вы, наверное, хотели сказать: кого и не хотел бы встретить, — улыбнулась Землячка.
— Ну, зачем же вы так? Наоборот. А всякие размолвки, это — как дым на ветру.
— Если это искренне, я рада. Тем более, что нам в ближайшее время неизбежно предстояла скорая встреча, — сказала Землячка. — Хочу представиться вам в новом качестве. Назначена секретарем Крымского обкома партии большевиков, — она повернулась к сопровождающим: — С Белой Куном не доводилось прежде встречаться? Замечательный венгерский товарищ, большевик, с недавнего времени председатель Крымского Ревкома.
— С товарищем Куном мы виделись на заседании Реввоенсовета фронта.
— Познакомитесь поближе и, надеюсь, найдете с ним понимание.
Она по очереди представила своих товарищей, о каждом сказала хорошие слова.
Каждый из них пожал Кольцову руку. А Сулейман Маметов сказал, что он был в подполье, когда узнал, что адъютант генерала Ковалевского был красным разведчиком, и очень переживал, когда белогвардейский трибунал приговорил его к смерти. Они даже пытались что-то предпринять, но их подпольная группа была слишком малочисленна и слаба. Он сожалеет, что они не смогли ему тогда ничем помочь.
— По счастливой случайности, трибуналы пока всерьез не коснулись меня, — как бы между прочим сказал Кольцов.
Но Землячка строго взглянула на него:
— А вы злопамятный.
— Не принимайте это на свой счет, Розалия Самойловна. Я же понимаю, тогда это была всего лишь ваша шутка.
— Будем считать, что это так, — сказала Землячка и перевела разговор на другое: — Не скажете, в каком качестве вы здесь?
— Все в том же, Розалия Самойловна! Все в том же: полномочный представитель Всероссийской ЧК.
— Не понимаю, — удивилась Землячка. — Но при чем все это? — она обвела взглядом поле боя.
— Совершенно случайно. Направлялся со своим отрядом в Феодосию. Проезжали мимо вчерашнего поля боя. Смотрю, санитары растеряны, да и людей у них маловато, не справляются. И транспорта почти никакого. Вокруг степь. Пришлось вмешаться. Не могли же мы проехать мимо чужой беды!
— Да уж ваш характер я хорошо знаю, — многозначительно сказала Землячка.
— Стараюсь не менять.
— И дерзость у вас прежняя.
Пока они разговаривали, Землячка внимательно наблюдала за происходящим вокруг. Татары возчики подъехали к старенькой, выгоревшей на ветрах и солнце палатке с красным крестом. В одну и другую телеги забрали ожидающих своей очереди раненых.
— А что это вы белых казаков вместе с нашими бойцами? — недоуменно спросила Землячка.
— Раненые, Розалия Самойловна. Сами видите, сидят рядышком, беседуют о чем-то своем, крестьянском.
— Не уверена, что о крестьянском.
— Подлечим, потом разберемся, кто крестьянин, кто в чем виноват. Все — по закону.
— По закону их бы — в тюрьму. Мы намерены буквально с завтрашнего дня заняться этим. Создадим «тройки», пусть они разбираются, кто чем дышит. Нам бы в самом начале не погубить советскую власть чуждой идеологией. Ленин неоднократно предупреждал нас, большевиков, об этом.
— Не сомневайтесь, Розалия Самойловна, все будет по закону. Только законов, к сожалению, пока нет. Каждый выдумывает свои. В этом я вижу самую большую опасность для советской власти, — твердо сказал Кольцов. — А насчет казаков? Кругом степь. Они раненые. К тому же за ночь крепко заморозились. Села маленькие, рассовываем буквально по нескольку человек. Пусть отогреются, подлечатся. Люди ведь!
— Гнилой либерал! Я когда-то так и сказала Дзержинскому… — не зло сказала она Кольцову и с некоторым сарказмом в голосе добавила: — Люди! Не забывайте только, прежде всего они — враги.
