Игорь Болгарин - Расстрельное время
Как только поезд тронулся из Таганаша, председатель Крымского Ревкома Бела Кун написал короткое объявление:
«Всех офицеров и солдат, чиновников военного времени, работников различных учреждений так называемой Русской армии убедительно просим в трехдневный срок явиться в местные Ревкомы для регистрации».
Закончив писать, он передал листок Розалии Землячке. Водрузив на нос пенсне, она бегло прочла написанное и с некоторым неудовольствием посмотрела на Белу Куна.
— Что-то не так? — спросил Кун.
— Интеллигентщина. Вы обращаетесь не к городским обывателям, а к врагам. Зачем эти расшаркивания: «убедительно просим»?…
— Но мы действительно просим. Просим в трехдневный срок зарегистрироваться.
— Мы не просим. Мы приказываем, — сухо и холодно сказала Землячка. — И предупреждаем, что не явившиеся будут рассматриваться, как шпионы, по законам военного времени подлежащие военно-полевому суду и расстрелу.
— Ну, зачем же так сразу? — не согласился Кун. — Потом, если не явятся…
— Мы разговариваем с врагами Советского государства. Тон и лексика должны быть соответствующие.
— Возможно. Вам виднее, — под напором Землячки Бела Кун сдался. — Я не настолько тонко чувствую ваш язык, его нюансы.
— Вся соль именно в тоне и в нюансах.
— Поправьте, где считаете нужным, — попросил Кун.
Землячка склонилась над листком. Решительно вычеркнула «убедительно просим» и вместо этого крупными буквами вывела «приказываем». Подумав немного, добавила о расстреле.
— На время нам придется отказаться от доброты! — строго сказала она.
— Почему же? Доброта — это вершина человеческого духа. И ещё любовь, — сказал Сулейман Маметов и, встретив холодный блеск в глазах Землячки, стушевался, смущенно добавил: — Любовь человека к человеку. Так в Коране…
— Как я понимаю, вас не муэдзином в Крым назначили, — саркастически улыбнулась Землячка. — Пора всем понять: первое время мы будем находиться в основном в окружении врагов. Скажу мягче: бывших врагов. Обыватель не сразу начнет досаждать власти. Он будет зализывать свои хозяйственные раны, полученные во время отступления врангелевцев. И пока мы как власть не окрепнем, не окружим себя единомышленниками, враги попытаются воспользоваться этим. Ведь не зря барон, ещё задолго до бегства из Крыма, сказал: «Возможно, нам придется уйти. Но мы вернемся. Утроив, удесятерив свои силы, вернемся!» Где он найдет эти силы? Там, за границей? Глупости! Почему же он так уверенно это говорил?
Все промолчали.
— Потому, что уже тогда он знал, что в Крыму, в Таврии создано хорошо законспирированное подполье. Оно будет ждать возвращения Врангеля и, по возможности, нам вредить. Наше задача: ликвидировать вражеское подполье, и тогда барону некуда будет возвращаться!
Они с удовольствием слушали её пламенную речь. Когда-то давно, в подполье, её прозвали Жанной Д'Арк революции. Ещё её называли Стальной Розой. И многие её немного побаивались за скандальный характер.
Их было немного пока, членов Крымского правительства, всего шесть человек.
Председателем Крымского Ревкома был утвержден Бела Кун, крепкий круглолицый венгр с роскошной шевелюрой, густыми темными усами и жгучими черными цыганскими глазами. Ещё в Первую мировую он оказался в русском плену. Здесь он связался с большевиками и навсегда остался верным их идеалам. Участвовал в подавлении левоэсеровского мятежа в Москве. Вернулся в Венгрию и был одним из организаторов венгерской компартии. После поражения венгерской революции кружными путями вновь бежал в революционную Россию, стал со временем членом Реввоенсовета Южного фронта, а затем, во время боев в Северной Таврии, был назначен Председателем Крымревкома.
Розалия Землячка, член Реввоенсовета Восьмой армии, была назначена секретарем Крымского комитета РКП(б).
С ними ждали освобождения Симферополя назначенные на разные руководящие должности брат Ленина Дмитрий Ульянов, Сулейман Маметов, Адольф Лиде и Юрий Гавен. Двое последних были инвалиды, передвигались с трудом. Лиде тяжело ходил, опираясь на трость, а Гавен и вовсе передвигался с помощью костылей.
Несколько купе занимала походная типография, доставшаяся им от бежавших из Мелитополя врангелевцев. Её обслуживали три человека. Они были и грузчики, и наборщики, и печатники. Тихо скрипело, вращаясь, колесо печатного станка, и в корзину падали голубоватые бумажные листочки с грозным приказом о перерегистрации всех, кто служил во врангелевской армии, но не покинул Крым.
Первое и последнее купе занимали семь человек охраны.
Мимо окон вагона медленно проплывали разрушенные снарядами и сгоревшие полустанки. Незрячими выбитыми окнами смотрели на пустынные улицы покинутые жителями дома.
Не видно было ни людей, ни собак. Но кое-где из печных труб уцелевших домов тянулся к безветренному морозному небу жидкий дымок, свидетельствующий, что жизнь ещё теплится в этих переживших многодневный разор селах. Постепенно и робко она налаживалась.
Без остановки тихо проехали Джанкой. Городок почти не пострадал. Кутепов пытался создать здесь, на западной стороне, второе кольцо обороны Крыма, но не успел.
По улицам Джанкоя торопливо ходили люди, у магазина с вывеской «Хлебная торговля» стояла небольшая очередь. В дверь никто не входил, видимо, она была заперта.
— Вот! Обратите внимание! — обернулась к своим спутникам Землячка. — С этого надо начинать!
— С чего? — не понял Маметов.
— С хлеба.
Хлеба в Крыму никогда не было вдосталь. Пахотных земель здесь немного, зато много камня. Хлебом себя Крым никогда не кормил.
— Буквально завтра пошлем в Северную Таврию продотряды. Ничего! Пусть раскошелятся!
Землячка говорила решительно, едва ли не до крика повышая голос. Можно было подумать, что она с кем-то спорит или выступает с трибуны, хотя ей никто не возражал. Серьезных поводов не было, а вступать в спор с Землячкой по мелочам никто не хотел. Её скандальный характер был всем известен.
Сразу за Джанкоем поезд стал резко тормозить и остановился.
Бела Кун прошел к выходу, спросил у стоящих в тамбуре охранников:
— Что там? Что-то случилось?
Но охранники пока ещё ничего не успели выяснить.
Кун протиснулся к двери, выглянул наружу. Неподалеку двое путейцев о чём-то беседовали с машинистом «кукушки», видимо, объясняли ему причину остановки.
— Любезные! Не скажете, почему остановились? — спросил у них Кун.
— Пути подорваны, — ответил один из путейцев. Они, похоже, уже были посвящены в то, что в вагоне едет крымское правительство, потому что покинули машиниста паровоза и приблизились к вагону. Один из них продолжил обстоятельно объяснять: — Туточки вчерась красные с белыми сурьёзно поскубались. Людей побитых и порубанных много. И тех и энтих. И ранетых полно, ещё не всех увезли. У нас в Джанкое ещё с девятнадцатого больница разбита, не успели починить. В Симферополь везти далеко, не выдержат. И путя в трех местах разобраны, в одном — подорваны.
— И сколько стоять придется? — поинтересовался Кун.
— Я и говорю, путя в четырех местах поврежденные, — вновь как несмышленышу ласково объяснил путеец. — Как ремонтники постараются, так сразу.
Поняв, что остановка предстоит длительная, на насыпь спустился Ульянов и подал руку Землячке. Но та отклонила его руку и легко спрыгнула на мягкую насыпь. Вслед за нею спустился Маметов, и они вдвоем помогли Гавену и Лиде.
Гурьбой они прошли к пока ещё вздыхающему паровозу. Впереди увидели искорёженные взрывом рельсы, а внизу возле высокой насыпи суетилось множество людей, стояли телеги, повозки, тачанки, и среди них возвышались два потрепанных грузовых «форда».
Это было поле недавнего жестокого боя. По нему ходили санитары, склонялись над ранеными. Похоронная команда сносила в одно место убитых, и аккуратно укладывала их рядышком, накрывая лица шинелями, фуражками, конскими попонами — всем, что попадалось под руки.
Члены крымского правительства по пологой, недавно вытоптанной тропинке, спустились с насыпи вниз. Лиде и Гавену помогал Дмитрий Ульянов.
Землячка решительно подошла к санитару, который только закончил перевязывать раненого и, ожидая, когда поднесут следующего, старательно вытирал тряпкой окровавленные руки. Операционным столом служил стоящий на обочине дороги обычный крестьянский большой дубовый стол. Он стоял рядом с палаткой, потому что в палатку не помещался.
— Когда? — коротко, начальственным тоном спросила Землячка.
— Вчера по полудни. Кубанцы Фостикова и наши, Тридцатая стрелковая.
— Грязнов? — вспомнила фамилию комдива Тридцатой стрелковой дивизии Землячка. — Что ж так долго возитесь?
— А что ночью сделаешь? На голос ходили, потом с факелами. Фостиков так быстро отсюда сбежал, что не только убитых, но и раненых своих здесь оставил. И убитые и раненые, в основном, казаки.
