Юрий Белостоцкий - Прямое попадание
Елизавете Васильевне поблагодарить бы этого услужливого подполковника, улыбнуться бы ему самым сердечным образом за такую весть, а у нее от этой вести и слов уже не стало, и губы плохо слушались, и надо было еще глаза промокнуть, потому что и глаза тоже стали вдруг некстати мокрыми и ничего почти не видели, а тут как на грех и платок где-то в сумке запропастился и вместо платка в руки лезла всякая ненужная мелочь вроде зеркальца, записной книжки, гребенки и шпилек. А когда наконец платок отыскался и глаза были приведены в относительный порядок и можно было что-то этому милому человеку сказать, поблагодарить от души, она вдруг почувствовала, что в комнате за то время, пока она рылась в сумочке, что-то произошло, что-то изменилось, и она, еще не зная, что это такое, но явственно, почти физически ощутив тревогу, искательно посмотрела подполковнику прямо в глаза.
Подполковник уже не улыбался, как мгновение назад, а наоборот, теперь был хмур, растерян и старался не смотреть на нее. Подполковник смотрел сейчас только в черный зев телефонной трубки, будто там можно было что-нибудь увидеть, болезненно жмурился и машинально, почти не раздвигая губ, не то уточнял, не то переспрашивал у своего далекого Захара:
— Так, так, понятно. Так. Зенитки. Ясно. Уже как пятый день? Данные, конечно, точные? Ну, ясно, откуда же им быть неточными, раз такое дело. Не знаю, не знаю, да, видно, придется. Как же иначе.
Потом подполковник медленно и осторожно положил трубку на рычаг, выжидательно посмотрел на нее, словно она могла еще добавить что-то к сказанному или переиграть все заново. Но трубка молчала упорно, и тогда он оторвал наконец от нее этот выжидающий взгляд, поднял его на Елизавету Васильевну, и, стараясь голосом и улыбкой смягчить то, что должен сказать, произнес ту фразу, от которой у Елизаветы Васильевны тут же поплыли круги перед глазами и она, чтобы не свалиться со стула, должна была ухватиться рукой за столешницу.
* * *И вот уже здесь, на аэродроме, сразу же после митинга-опять неожиданность. И хотя не такая ужасающая, но все равно неожиданность, которая тоже поставила Елизавету Васильевну в тупик — у нее, оказывается, здесь, в БАО, есть племянница. Причем узнала Елизавета Васильевна об этом вовсе не от летчиков, а от начальника штаба полка, который в качестве гостеприимного хозяина не отходил теперь от делегатов ни на шаг. Летчики, конечно, тоже не преминули бы сообщить ей об этом, но сейчас они находились в воздухе, на задании, а с утра это сделать им было просто невозможно-т-митинг начался по существу сразу же как только члены делегации вылезли из машин и немножко размяли кости, и даже лейтенант Козлов, который был по письмам знаком с Елизаветой Васильевной, не смог с нею перемолвиться и словом.
После митинга, перед тем как пойти завтракать, члены делегации и сопровождавшие их люди, всего человек восемь, по пути завернули в Ленинскую комнату, чтобы посмотреть стенгазету, над которой накануне как раз пыхтели Настя с Раечкой. Замполит специально пригласил их туда, чтобы дать возможность Елизавете Васильевне посмотреть на фотографию сына и прочитать о нем заметку. Он видел, как она, несмотря на все свое мужество, была подавлена свалившимся на нее несчастьем, и хотел этим хоть чуточку сгладить остроту ее переживаний. Правда, увидев на фотографии сына, Елизавета Васильевна снова переменилась в лице и полезла в сумочку за платком, но до слез, к счастью, не дошло, и замполит остался довольным и на радостях, что все обошлось без истерики, пообещал Елизавете Васильевне узнать у Насти Селезневой, нет ли где второго экземпляра этой фотографии, чтобы Елизавета Васильевна могла увезти его домой.
— Сержант Селезнева — наш редактор, — пояснил он.
Вот тут-то начальник штаба полка, слушавший этот разговор, и спросил с проснувшимся интересом:
— Селезнева, говорите? Синоптик? Это та, что на метеостанции?
— Она самая, — подтвердил замполит.
— Подождите, дорогие товарищи, так это же, если я не ошибаюсь, лейтенанта Башенина двоюродная сестра и, следовательно, племянница нашей уважаемой Елизаветы Васильевны, — уже обрадованно подхватил он. — Ну да, сестра, об этом у нас в полку все говорят. — Потом, с недоумением поглядев на Елизавету Васильевну, полюбопытствовал с шутливой укоризной — Вы что, даже не знаете, что у вас тут племянница отыскалась? Причем, говорят, весьма пригожая…
— Первый раз слышу, — растерянно ответила Елизавета Васильевна, затем, как-то угнетенно помолчав, добавила: — У меня есть племянница, но я точно знаю, что она не на фронте. Боюсь, тут что-то не так.
— А вдруг, пока вы сюда ехали, она взяла да и удрала на фронт? А? Тогда как? — ввернул с забавной гримасой начальник штаба, чтобы, верно, вызвать улыбку на ее лице, потому что во все время этого разговора Елизавета Васильевна ни разу не улыбнулась. — Теперь, говорят, это в моде, — разошелся он. — Бегут девчата на фронт, особенно в авиацию. Как же — голубой цвет…
— Но здесь, право же, какое-то, видимо, недоразумение, — повторила Елизавета Васильевна, хотя и понимала, что насчет фронта начальник штаба просто пошутил. — Тем более, моя племянница вовсе не Селезнева, а Демина, — уточнила она.
Теперь пришел черед удивляться уже начальнику штаба, и это удивление он выказал тем, что, как только Елизавета Васильевна замолчала, начал растерянно перебирать пальцами пуговицы на кителе, как будто пуговицы могли оторваться. Неловко почувствовали себя и остальные, потому что действительно получалось что-то не так, а как бы шиворот-навыворот. Да и сама Елизавета Васильевна, повторив это свое утверждение насчет ошибки, вдруг засомневалась: а ну как это и впрямь какая-нибудь племянница, о существовании которой она не подозревала, а если и не племянница, то, может быть, какая-нибудь дальняя родственница, которых не всегда знают, а когда узнают, то уже начинают откапывать через них еще целую дюжину новых родных — и так вплоть до адамова колена. А потом ей было уже не безразлично, что могли подумать те же ее земляки из делегации и сопровождавшие их люди вместе с этим простодушно-смешливым начальником штаба, если бы она даже не сделала попытки разобраться в этом деле. И она вдруг насильственно улыбнулась и спросила:
— А можно мне ее сейчас увидеть? Ну хотя бы для того, чтобы выяснить это недоразумение? Это не трудно?
Начальник штаба посмотрел на замполита БАО. Замполит выступил вперед, объяснил:
— Сержант Селезнева сейчас на дежурстве. Метеостанция рядом. Но, может быть, оставим это на после завтрака? Вы же с дороги, а потом сразу этот митинг, а завтрак уже готов. А потом надо будет встречать полк.
Довод замполита был резонный. Но Елизавете Васильевне уже захотелось увидеть эту родственницу, если только та действительно доводилась ей родственницей, прямо сейчас: что-то на нее вдруг нашло. И это был не каприз, а скорее всего какое-то смутное и потому заставившее ее насторожиться чувство, что за всем этим должно что-то крыться, крыться не совсем, может, обычное и, возможно, даже связанное с ее сыном Виктором, и ей об этом конечно же следует непременно знать. А потом услужливая память тотчас же подсказала ей, как на стоянке во время митинга на нее что-то уж не совсем обычно, если не сказать странно, смотрела какая-то рослая военная девушка, и эта девушка как будто еще порывалась с нею заговорить, но что-то ей помешало, кажется, команда становиться в строй. И девушка эта к тому же была пригожа собой, и это тоже сейчас насторожило Елизавету Васильевну — начальник штаба как раз упомянул об этой пригожести, когда начал разговор. Значит, тут что-то все же было, и это что-то требовало своего скорейшего разъяснения, иначе потом, может, будет поздно. И хотя внешне Елизавета Васильевна ничем не выдала этого охватившего ее нетерпения и тревоги, по-прежнему с виду оставалась удручающе спокойной, начальник штаба все же угадал это ее состояние, а может, просто посчитал, что раз зачинщиком разговора о племяннице Елизаветы Васильевны был он, то в его же интересах было и довести этот разговор до конца, и предложил, чтобы это устроило всех вместе и каждого в отдельности:
— Давайте сделаем лучше так: мы все тихонечко отправимся в столовую, а Елизавета Васильевна и вы, товарищ замполит, зайдете по пути на метеостанцию, тем более что она рядом, и все выясните вместе с этой девушкой. Я думаю, это не займет много времени, да и мы вас стеснять не будем. Такое предложение вас устроит?
Такое предложение устроило всех, и через несколько минут Елизавета Васильевна, испытывая самые противоречивые чувства, уже вступала по шатким наклонным ступенькам в царство, на дощатых вратах которого было нацарапано мелом: «Посторонним вход воспрещен» — в этом царстве «делалась погода».
… Так вот, рядышком, уронив руки на колени, они могли сидеть уже, наверное, целую вечность, а может, для них и вечности не хватило — время ровно бы перестало существовать для них, растворилось в этом мягком полумраке, что окутывал их сейчас будто облаком. Они уже находились как бы вне времени и пространства, в каком-то ином мире, надежно защищенном от того, другого мира, который яростно бушевал где-то совсем рядом за толстыми стенами землянки и этой вот умиротворенностью, что мягчила их, заволакивала глаза и навевала дрему. Они сидели вот так рядышком, недвижно, почти касаясь плечами друг друга, сидели как мать и дочь, и ни о чем не говорили, потому что уже все, что надо, было сказано, все, что требовалось, обговорено, все, что было неясно, выяснено. Слова теперь были бы совершенно лишними и ненужными, они бы только нарушили эту вот безмятежную тишину и благостную слитность двух женских душ. Где-то позади остались настороженность, недоверие, враждебность, особенно охватившие Елизавету Васильевну в первый миг, забылись резкие, полные горечи и упреков слова, взгляды, жесты, рассеялись сомнения, высохли соленые слезы. А может, их и не было, этих соленых слез и волнений, этого недоверия и враждебности, не было обидных взглядов и резких слов, а сразу вот эта благостная тишина и умиротворенность, от которой не хотелось ни говорить, ни двигаться, а только сидеть неподвижно и неотрывно смотреть в одну точку немигающим взглядом и чувствовать близость друг друга, чувствовать мир, уют, покой.
