Милош Крно - Лавина
12
Когда старший лейтенант Шульце доложил майору фон Кесселю, что собирается немедленно арестовать пекаря Веверицу из Погорелой и крестьянина Богуса из Средней Дубравки, майор посмотрел на него с удивлением и поправил повязку на глазу.
— Католический декан обещает спокойствие, — процедил он сквозь зубы, — но партизаны, как мы видим, продолжают свою деятельность.
— Так точно, господин майор, — ответил Шульце, почтительно глядя на своего начальника, любившего во всем полную ясность. — Я обнаружил, что Веверица выпекает хлеб, а некий Богус из Дубравки отвозит его потом в лес партизанам.
Фон Кессель зевнул, вытер ладонью губы, и лицо его перекосилось. Он прошелся по канцелярии, жадно втягивая в себя дым сигареты, сделал рукой знак Шульце, чтобы тот садился, и сам развалился на стуле.
— Herrgott, noch einmal! [40] — простонал он, лицо его вытянулось. Желчным тоном он добавил: — Полковник принимает меры к тому, чтобы выпустили каких-то авантюристов… Пардон, — поправился он, ухмыльнувшись уголками рта, — генерал. Господин генерал фон Биндер… По тону, каким были произнесены эти слова, Шульце понял, что майор завидует Биндеру, произведенному неделю назад в генералы. Он пожал плечами и тихим плаксивым голосом сказал:
— Не понимаю, не понимаю. Я ожидал, что повышение получите вы, господин майор. На месте фюрера…
Он недосказал, ибо фон Кессель расстроенно махнул рукой и пробормотал:
— Оставьте, Шульце. Вот увидите, кое-кто сломает себе шею, но это буду не я. — Ухмыльнувшись, он добавил: — И не вы, Шульце, вы дельный молодой человек. Ну а теперь займемся делом. Генерал предпринял кое-какие шаги в гестапо, этих людей наверняка выпустят. А декан поручился, что они будут помогать нам. Посмотрим… — Он уставился в пустоту, потом взял со стола хлыст и принялся похлестывать себя по голенищу вычищенного до блеска сапога. — Нет, — покачал он головой, и рот его остался на некоторое время открытым. — Мне пришла гениальная мысль. Пекаря оставьте на свободе…
Шульце выпучил на него глаза:
— Но, господин майор!..
— Помолчите! — отрезал фон Кессель. — У вас еще недостаточно опыта. Молодость, знаете ли, иногда мешает… Мы повторим то, что однажды уже проделали в Белоруссии. Само собой разумеется, я отдам вам приказ арестовать пекаря, но не сегодня и не завтра. Понимаете? Einmal [41], — ткнул он пальцем в стол.
Шульце снова пожал плечами, и фон Кессель принялся что-то шептать ему, потом зажмурил глаз, нахмурил пересеченный черной повязкой лоб, встал со стула и, склонившись к старшему лейтенанту, снова принялся что-то шептать ему. Шульце рассмеялся, покачал толовой и произнес:
— Fabelhaft! [42] Гениальная идея…
Фон Кессель стукнул кулаком по столу и закричал:
— Уничтожим их! Если не оружием, то так!
Он снова уселся на стул и строгим, но уже более спокойным голосом добавил:
— Постарайтесь, чтобы этот ваш, как его там…
— Богус, господин майор, Богус.
— Хорошо, чтобы этот Богус смог отвезти хлеб. Но охрану усильте, чтобы никто другой из села не вышел. Вы лично отвечаете за то, чтобы все прошло гладко.
Шульце был хорошим организатором, и уже через час он докладывал майору о результатах:
— Приказ выполнен. Хлеб выпекается.
Еще через четыре часа Шульце нашел майора на квартире Линцени и доложил: сын Богуса явился за хлебом с повозкой и в эту минуту он уже находится на пути в Дубравку.
Майор окинул его недоверчивым взглядом, как будто уколол шилом в лицо, и строго спросил:
— Никто ничего не заметил? Хорошо! Теперь конфискуйте весь хлеб из этого теста, который остался. Скажите, что это для солдат. — Майору показалось, что старший лейтенант не понимает смысла его приказа, поэтому он добавил — Не бойтесь, я не сентиментален. На население мне плевать. Важно, чтобы операция прошла успешно. Понимаете? Никто из местных людей ничего не должен заподозрить…
— Никто ничего и не заподозрит, — успокоил его Шульце, и лицо его просияло, как у человека, у которого вдруг перестали болеть зубы. Он был бесконечно рад, что майор доволен его «чистой» работой.
В политическом отношении фон Кессель был более активен, чем генерал. Шульце знал, что в молодости он занимал ведущее место в берлинской организации гитлерюгенда. У майора были тесные связи и с гестапо, поэтому Шульце уже давно делал ставку на майора, а не на генерала.
Гитлеровцы думали, что население слепо и глухо, и молчаливость людей принимали за покорность. Стоял светлый февральский день, и могло показаться, что вся Погорелая у немецкой комендатуры как на ладони. А ведь Погорелая отнюдь не была такой прозрачной, как воздух в лучах солнца. Люди не были ни слепыми, ни глухими, ни покорными. Немецкой комендатуре противостояла колоссальная сила, пока еще скрытая. Коммунистическая партия сплотила людей для борьбы с врагом, протянула крепкие нити к сердцам людей. И все эти нити сходились к Имро Поляку.
Едва воз с хлебом отправился из Погорелой, как к Марке Приесоловой прибежал запыхавшийся Людо Юраш. Он нашел ее в кухне. Тряхнув растрепанными волосами, он лукаво сверкнул глазами и затараторил:
— Я повсюду искал вас, тетя. Был у Яна Веверицы, а туда пришли немцы, все в доме перерыли. — Он оперся об угол стола и нагнулся к Приесоловой. — Ну а я смотрел через замочную скважину в пекарню и увидел, что там один немец что-то насыпал в тесто. Я-то ведь хорошо знаю, что там пекут для партизан.
— Когда это было? — спросила Приесолова, сильно встревоженная, сама не зная почему.
— Да уж часа три прошло.
— Спасибо тебе, — сказала она и погладила Юраша по голове.
Не мешкая, она взяла корзину для картофеля, открыла сбитый из досок люк в полу сеней и по лестнице спустилась в погреб. Через маленькое замерзшее окошко скудный свет падал на две бочки и кучу картофеля, свеклы и моркови. В погребе пахло кислой капустой и влажной землей.
Она поставила корзину на бочку, закрытую чистым камнем, и четыре раза постучала по тяжелому дубовому столу на двух ногах, прислоненному верхом к стене. Она схватила стол за ногу, он скрипнул, и Приесолова исчезла за ним в отверстии, где светился слабый огонек.
Она оказалась в продолговатой нише с точно таким же окошечком, как и в основном погребе. Эту нишу старый Пашко, сразу же после того как в Погорелую вошли первые немцы, замуровал, чтобы спрятать от них зерно и сало. Рядом с наполненным ячменем корытом стояла железная кровать, покрытая армейским одеялом, а на стуле возле стены сидел у зажженной свечи Имро Поляк.
— Что случилось, Марка? — удивленно спросил он, а когда она ему все рассказала, тотчас же приказал: — Сразу же отправляйся в Дубравку. Речь идет о жизни всего отряда. Они могли подсыпать яда.
Он покачал курчавой головой, расстегнул кожаное пальто и выругался:
— Ну и гады! Не бойся, — обратился он к Приесоловой, — сдыхающий конь всегда дрыгает ногами.
Через час Приесолова снова прибежала к Имро. Она была озабочена и вместе с тем подавлена.
— Невозможно, — сказала она и только теперь с ужасом осознала, что это значит.
Невозможно! Значит, ребята в горах погибнут, погибнет и ее Янко. Она предприняла все, что было в ее силах, но немецких солдат всюду как собак нерезаных. Она говорила им, что идет к родным в Дубравку, что ее тетка умирает. Ничего не помогло. Вся Погорелая окружена солдатами.
— А пекарь Веверица, говорят, умирает, кишки у него выворачивает, — добавила она. — Это он того хлеба наелся.
Имро молча выслушал ее и склонил голову к ладоням, как будто отчаяние придавило его. Да, ему было невероятно тяжело. Он чувствовал себя беспомощным, но в то же время знал: он должен предотвратить неслыханное преступление гитлеровцев. Ведь они хуже зверей, не могут победить с помощью пороха, так хотят воевать отравленным хлебом. Нет, он должен их перехитрить. Иначе товарищи ему никогда не простят. От него сегодня зависит жизнь товарищей. Он, старый коммунист, и не знает, что делать?
Он долго думал, напряженно глядя перед собой, а когда Приесолова упомянула о телефоне, лицо его просияло и в глазах зажглись радостные огоньки.
— Есть! — воскликнул он. — Не бойся, Марка, мы не поддадимся! — Он резко встал и положил руку ей на плечо. — Мы должны рискнуть. Послушай, Марка, ты знаешь, где перерезали телефонный провод. Когда стемнеет, возьми с собой Людо Юраша, и пусть перед домом Главача он бросит кусок проволоки, лучше всего пружину от старого дивана, в линию электропередачи. — Он закурил сигарету и продолжал: — Таким образом мы получим короткое замыкание. Ну, а остальное будет зависеть от тебя. Да, — улыбнулся он, — от твоего языка. Слушай, ты пойдешь за электриком. Юричек — славный парень. И тут ты должна сыграть в открытую. Надо, чтобы при ремонте электропроводки он незаметно соединил телефонные провода. Тогда Милка сможет позвонить.
