Милош Крно - Лавина
— Пощадите, товарищи! — захныкал он.
Акакий процедил сквозь зубы:
— Власовец, — и бросился к нему. — Откуда ты? — спросил он его по-русски, и тот ответил ему умоляющим голосом:
— Из Киева, насильно меня…
— Покажи бумаги!
Тот вытащил из кармана несколько документов, протянул их Акакию, а сам остался стоять на коленях.
— Нас двести человек здесь, в деревне, и мы посланы в дозор. Смилуйтесь, товарищ!
— Ты не служил в четвертом Украинском? — спросил его злым голосом Акакий.
У власовца загорелись глаза:
— Так точно! Служил, товарищ командир!
— Встать! — закричал на него Акакий и поднял автомат.
Власовец затрясся всем телом и заскулил:
— Нет, вы не имеете права, я советский гражданин. Кто вам дал… — Он не договорил. Страх стиснул его горло.
Глаза Акакия загорелись ненавистью.
— Ты изменник народа! — прозвучал его сильный, гордый голос. — А по закону советского народа…
Затрещал автомат, и Акакий вернулся к товарищам.
— Так мы расправляемся с изменниками, — сказал он нахмурившись, — видите, и среди нас нашлись… И у вас такие есть. Но тот, кто любит свой народ, ненавидит предателей.
Эти слова, произнесенные несколько торжественно, глубоко запали в сердца партизан. Только Пудляк вздрогнул, услышав их. Им овладел невыразимый страх. Что, если этот грузин узнает о его прошлом? Пудляк задрожал, вспомнив власовца с вытаращенными глазами, и едва не стукнулся головой о сосну.
Но через полчаса Пудляк чуть было не запрыгал от радости. А дело было так. Грнчиар споткнулся о труп. Трупов в горах было много, никто уже не обращал на них внимания. Но Пудляк был любопытен («Любопытен, как старая баба», — сказал о нем Грнчиар) и осветил мертвеца карманным фонариком.
— В жандармской форме! — закричал он.
Какая-то неведомая сила заставила Пудляка взглянуть в лицо мертвого. И тогда он закричал:
— Так ведь это немецкий командир из Погорелой!
— Ну и что? — пожал плечами Грнчиар.
— Ничего, — ухмыльнулся Пудляк и начал молиться про себя. Господь бог благоприятствует ему. О его прошлом никто не узнает. А в будущем он станет человеком что надо.
Он постоял над трупом, посмотрел на небо и вздохнул про себя:
«Благодарю тебя, господи, но если ты и в самом деле любишь меня, избавь еще и от того, последнего… Ведь он скупец и к тому же все равно болен…»
В этот момент Пудляк был полон решимости. Если бы ему приказали отправиться в Погорелую, чтобы застрелить немецкого командира, он сразу же бросился бы туда.
Они обошли сторожку «На холме» и спустились в долину. Из боковой долинки прозвучали два выстрела. Душан, Акакий и Грнчиар поднялись на холм. Их ноги утопали в сыпучем, глубоком снегу.
— Это, наверное, наши охотятся, — рассуждал Душан.
Акакий слушал его одним ухом, напевая какую-то грустную песню. Вдруг он вздрогнул и остановился.
— Смотри, что это за провод? Из сторожки он идет туда, — показал он рукой на столб у дороги, залитый лунным светом.
Из-за поворота послышалось:
— Ого, вот это меткость! Прямо в пугало…
В ответ раздался какой-то вскрик, и первый голос разразился смехом. Партизаны прибавили шагу, и за поворотом их взгляду предстала чудесная долинка, занесенная пушистым снегом. В глубине ее светился огонек.
Телефонный провод не давал Акакию покоя, и Акакий бормотал на каждом шагу, что вот он и здесь проходит, и здесь.
С пригорка с громким смехом спрыгнул какой-то мужчина. Следом за ним полетел снежок, и женщина в лыжных брюках скатилась в снег.
— Пуцик, осел, сейчас же подними меня! — пропищала она.
Молодой человек в белом свитере остановился у ручейка, поправил ружейный ремень и широко расставил ноги.
Он два раза икнул и сказал:
— А что будет, если я тебя не подниму?
Душан старался разглядеть лицо девушки: оно было довольно красивым, несмотря на несколько деланную улыбку. У нее были узкие, миндалевидной формы глаза, чувственные губы. Из-под шапочки выбивались светлые волосы. В молодом человеке Душан узнал Петера Яншака, сводного брата Мариенки.
«Что он здесь делает? Откуда он взялся?» Душан слышал, что в сторожке «На холме» лечит ногу Луч. Можег, эти двое относятся к его компании?
Пуцик между тем подошел к девушке и повторил свой вопрос:
— А что будет, если я тебя не подниму, Еленка?
— Не знаю, — ответила она взволнованно, — или нет, знаю. Сегодня ночью я буду с Эрвином…
Душан невольно сплюнул. Значит, и Эрвин Захар здесь, а этот огонек вдали наверняка их землянка. Золотая молодежь дом свиданий в горах устроила.
Он шагнул вперед и закричал:
— Яншак!
Пуцик вздрогнул. Повернувшись, он увидел перед собой своего бывшего одноклассника.
— Это ты? Здесь, в горах? — Язык его заплетался. — Партизанишь, значит?
От него несло перегаром. Душан сделал шаг назад и строгим тоном спросил:
— А что, собственно, делаешь здесь ты?
— Ну, партизаню, ты ведь видишь. И у нас есть отряд. — Он икнул и добавил: — У нас есть…
— Скажи лучше — домик свободы, — прервала его девушка.
— Помолчи, Солнышко, когда я говорю! — одернул ее Пуцик и обратился к Душану: — Вот, скрываемся мы, партизаним, есть у нас связь со сторожкой… Телефон… Ты ведь знаешь, осторожность фарфор бережет…
Душан улыбнулся:
— Ты и в самом деле фарфоровый. Выдающийся экземпляр. Кукла из фарфора.
Грнчиар за его спиной расхохотался и тихо поправил его:
— Скорее уж свинья…
— Почему же мы о вас ничего не знаем? — спросил Душан.
— Это уж ваше дело. Мы о вас знаем, а вы…
Душан покраснел от злости:
— Яншак, не глупи… Почему вы не явились в Стратеную? — Он не дождался ответа и сказал: — Ладно, оставим это. Скажи, кто еще с тобой и с этой? — он показал рукой на блондинку.
— Кто? Ну, поэт Луч, а еще, если это тебя так уж интересует, Мишо Главач, Эрвин. — Он глубоко поклонился и показал на себя: — Моя скромная особа, наше Солнышко, — кивнул он головой на Елену. — А еще у нас есть Луна… Тоже красавица, смугляночка, она и тебя вспоминала, но почему-то уже перестала. Наша Мариенка.
Душан схватил Пуцика за грудь так, что у того свитер лопнул на спине. Притянув его к себе, он посмотрел ему в глаза и процедил сквозь зубы:
— Что ты говоришь? Мариенка с вами?
— Само собой разумеется! — весело закричал Пуцик.
Душан заскрипел зубами, нахмурил лоб и брови и со всей силы швырнул Пуцика в снег.
— Идем! Завтра же пошлем туда людей, — сказал он Грнчиару и поискал глазами Акакия, который, склонившись над ручьем, ругался, не видя в нем рыбы.
Значит, они знают о партизанах, наверняка знают и о нем, а Мариенка связалась с этой бандой. Не пришла за ним в Стратеную, отдала предпочтение этим типам. Ну и хорошо. По крайней мере он знает, что к чему. А эта блондинка какая гадость! И Мариенка с ними, а он связывал с ней свои надежды, любил ее. Напрасно. Эти негодяи ей по душе. Он так ждал ее, а ей, видно, больше подходит такая компания, иначе она пришла бы к нему.
«Нет, и видеть ее больше не хочу, — сказал он про себя, — лучше я ей напишу. Да чего там писать…»
Когда они вышли к долине, где их ждали остальные, Душан подумал с сожалением:
«Похоронил я свою милую. Одна Мариенка умерла в моей душе, а другая не имеет с ней ничего общего».
Ему припомнились слова грузинской песни «Сулико», и он попросил Акакия:
— Спой мне «Сулико», Акакий! Мне так хочется послушать эту песню!
Акакий кивнул головой, бросил на Душана понимающий взгляд, и грузинская песня зазвучала над Литовскими горными лугами. В длинных черных ресницах прижмуренных век спрятался огонь темных, глубоких глаз. Высокий, стройный Акакий стоял, положив руку на перила моста, и шедшие из его груди непонятные благозвучные слова сливались в отрывистую нежную мелодию.
— Спой ты мне ее по-русски! — попросил Душан.
Песня Акакия говорила о большой любви, которая пылает в сердцах людей под солнечным небом Грузии, а Душану казалось, что и его милая умерла, как Сулико, а он ищет ее могилу на кладбище воспоминаний.
Я могилу милой искал.
Но ее найти не легко.
Долго я томился и страдал,
Где же ты, моя Сулико?
Душан перевел про себя на словацкий первый куплет песни, и перед глазами его встали кроваво-алые розы и большие ослепительные звезды. Конечно, звезды над Грузией должны быть большими.
Он увидел, что Акакий смотрит на небо, уже багровеющее на востоке, и подумал:
«Может быть, и его Тамара смотрит на звезды».
Он услышал тихий шелест пальм, почувствовал горьковатый аромат апельсинов. Высоко, как будто над звездами, пел соловей. Душану показалось, что он видит грузинского поэта, идущего по обсаженной кипарисами дороге в поисках своей потерянной милой.
