Ладислав Мнячко - Смерть зовется Энгельхен
Мы не могли прогнать его, да и незачем было. Его слова даже как-то согрели нас. Все-таки он идет с нами, а бывают моменты, когда даже такая мелочь способна поднять настроение.
Подъем на вершину был крутой. Мы поднимались в трудом, совсем обессиленные добрались до цели. Петер тоже как будто устал. У меня шумело в голове.
«Еще шаг — и все, еще шаг — и упаду», — говорил я про себя.
Но пришлось сделать еще много шагов — и я не упал.
— Отдых, — скомандовал Петер.
Он сел первым. Рассвело окончательно.
Иожина подошла ко мне, села рядом и сказала шепотом:
— Я проснулась, но ты так хорошо спал…
Далекая стрельба подняла нас на ноги.
Иногда не требуется ни взгляда, ни слова. Ребята поснимали шапки. Да… теперь нас уже двадцать восемь. Еще двадцать восемь. Те трое были в общем хорошие ребята, несмотря ни на что, они были хорошие. Возможно, сейчас решается наша жизнь.
Снова остановились мы на третьем горном гребне. Таков уж этот край — гора, за ней другая, а за той — снова гора, и так до бесконечности. Петер сел. Теперь у нас снова преимущество — немцам придется искать следы, они не могут идти так же быстро, как мы. Мы поставили, вернее, посадили караульных с обеих сторон. Фред прибежал переполошенный.
— Кто-то идет сюда… штатские…
Мы залегли. Ничему нельзя верить. Шли два человека. Теперь нам все равно не уйти незамеченными. По крайней мере узнаем, кто они, зачем идут.
— Нечего вам прятаться, — громко сказал тот из них, что был пониже ростом, когда они подошли ближе.
По ружью за плечами, по охотничьей шапке да еще по усам мы угадали в нем лесника. Лесник хорошо знает свой лес, ничто не скроется от него.
Они подошли еще ближе. Лесник опустил на землю свой мешок. Из него выглядывали два каравая хлеба. Это был хлеб! Хлеб для нас! И еще два огромных куска свинины.
Два хлеба, два куска мяса — много ли это, когда столько голодных ртов? Мало это? Это больше, чем стол, уставленный яствами. В минуту все было уничтожено. И тут чудесный лесник достал откуда-то еще две бутылки.
— Как вы нашли нас?
— Вы прошли мимо меня, у меня там внизу сторожка. Я услышал, как кто-то из вас говорил: «Поднимемся на вершину и там отдохнем».
Ну конечно же — это был не человек, это сказочный лесной дух, покровитель партизан, появился среди нас.
— Уходите, лесник, они гонятся за нами.
Усач рассмеялся. Немцы-то?..
— Вот этот парень хочет идти с вами.
До этой минуты человек, который был с лесником, не сказал ни слова. Он был похож на русского, даже не на русского, но говорил по-русски. Мы быстро с ним договорились. Он бежал из плена. Звать его Беньямин.
— Еврей?
— Нет, армянин.
Ну конечно, мы возьмем его с собой, если он только захочет. Захочет он? Черные глаза армянина сверкали ненавистью.
— Вот возьми, — лесник протянул ему свою винтовку. — Война кончится — отдашь.
В самом деле, странный лесник. Замечательная винтовка, клад!
Лесник рассказал нам, как Беньямин хотел начать партизанить на свой страх и риск. Все время он хотел к партизанам.
— Дождешься, Беньямин, придут они сами сюда, вот посмотришь, — утешал его лесник.
— А знаете вы, лесник, что объявлено осадное положение?
Знает.
— А знаете, что случилось в Плоштине?
Он нахмурился. Знает.
— Мы из Плоштины.
Он посмотрел мне в глаза. Я не выдержал его взгляда.
— Да, неладно это. Неладно.
Его слова были точно самый острый скальпель. Ведь говорил их человек, который протянул нам руку помощи в самые тяжелые минуты.
— Куда уж хуже, лесник…
И все же после встречи с ним мы не чувствовали себя столь отверженными и одинокими.
Нет, Энгельхен, ты еще не догнал нас, мы еще не твои.
Нас двадцать восемь человек, а нынче утром нас стало на одного больше Еще может идти Ондрей, раненный в плечо, и уже не так пугает голод, мы даже готовы забыть о нем…
— Ты бы должен пойти к нему, когда выздоровеешь.
— Конечно, пойду, мне нужно отдать ему винтовку. Беньямин не может сделать этого, его убили на второй же день. Винтовку он доверил мне и строго наказал — обязательно вернуть леснику.
В этот день мы не слышали собак. Но беспокойство не проходило. Немцы так легко не откажутся от нас. Слишком далеко они зашли в своей погоне. Как видно, у них возник какой-то план. И так хорошо, что у нас был хоть день покоя. Конечно, какой уж это был покой… Мы не знали, где находимся. Лесник показал дорогу, но никто из нас не бывал в этих местах, все было нам незнакомо.
Мы миновали незнакомый хутор. Перепуганные крестьяне натравили на нас собак. Одну мы убили. Позавтракать-то мы позавтракали, будет ли ужин? Но не имело смысла торопиться, когда немцев не было слышно. Мы берегли силы.
Вечером мы зажарили на костре собаку. Соли не было.
То, что мы не слышали немцев, само по себе было тревожно. Может, они потеряли след? Или же готовят нам западню? Три дня уже мы ведем с ними неравную игру, игру в кошки-мышки. Устали они? Не надоело им? Не отказался ли Энгельхен от погони? Но ведь не вернется же он в Злин к своему страшному шефу с докладом — бандиты недосягаемы!
Нет. Тишине доверять нельзя. Немцы от погони не отказались. Скорее можно предположить, что они пытаются взять нас в кольцо, что они совсем близко. А потому — вперед, все время вперед, пока еще есть силы.
Недолго посовещавшись, мы с Петером решили, что немцы что-то готовят нам. Но тогда и нам нужно приготовить им встречу, сделать все, на что мы способны. Граница близко, Гришка приказал нам увести их как можно дальше. Мы перейдем границу и пойдем еще дальше.
Это было роковое решение. Именно на него рассчитывали немцы. Им известно было, что мы вычерпаны до предела, что нам нечего есть. Что мы могли сделать? Только перейти границу. А там — фронт. Они разгадали наш план…
Мы выворотили пограничный столб; эти пограничные столбы всегда вызывали у нас ярость, и мы выворачивали их, не думая о том, к чему это может привести. Только выворотили этот столб — раздалась стрельба. Кто-то из залегших немцев не выдержал. Выстрелил еще до команды. Так это началось.
— Ондрик, Ондрик, что с тобой? — вскрикнула Иожина, бросаясь к нему.
С лесной опушки застрекотал пулемет. Иожина свалилась.
— Иожина, Иожина! Сюда!..
Она не тронулась, только слабо застонала. Я подполз к ней, оттащил ее в лес. Она очень страдала. Я разорвал ее блузу. Белая грудь ее, столько раз дававшая приют и утешение, была прострелена в трех местах.
Я гладил ее по волосам.
— Больно, Иожина?
Она отвечала только взглядом.
Очень, очень больно… Открытым ртом она ловила воздух. Старалась побороть боль. Она не могла дышать.
Потом привстала, опираясь на руку, и тут же снова опустилась на землю. Глаза потускнели. Из уголка рта потекла струйка крови. Она умерла молча.
Я опомнился и обнаружил, что остался один. За спиной и с другой стороны леса слышалась бешеная стрельба. Отряд отступал. Я услышал голос Петера, его крик: «В собак, ребята, стреляйте в собак!»
И в тот же миг на меня бросился огромный взбешенный пес. Я выстрелил в него из пистолета. Пес завыл, перевернулся в воздухе, снова упал на землю и начал яростно рыть ее лапами. Показались немцы, я был к ним ближе всех. Откуда-то звал меня Димитрий:
— Володя! Отступаем!..
Я пополз назад, к своим. И натолкнулся на плавающего в луже крови Беньямина.
— Возьми винтовку, отдай… обязательно верни ее хозяину после войны.
Ему нельзя было помочь, волкодав перегрыз ему горло. Пес издыхал рядом, Беньямин успел разрезать ему брюхо.
Нам пришлось бросить там убитых товарищей — Ондрика, Беньямина.
Немцам не удалось доконать нас неожиданным ударом: мы вырвались.
Атакуй они нас сразу, нам бы не уйти. Я слышал злобную немецкую ругань. Командир эсэсовцев грозил подчиненным отдать их всех под суд. И собак отдаст под суд? Наверное, и собак. Ведь и они отступили, они теперь боялись русских автоматов.
Я спускался вниз от дерева к дереву. Лес был хорошим прикрытием. Немцы не прекращали стрельбы, но чувствовалось, что стреляли они без всякой охоты, несмотря на страшные угрозы.
Кто-то крикнул:
— Нас настигают!..
Я догнал своих, они шли, сбившись в кучку.
— Петер, нас окружают… — кричал Фред нашему командиру в самое ухо.
Петер низко склонил голову.
— Это конец… Придется сдаваться…
Тут же его сбил с ног страшным ударом Димитрий. Петер встал. Он вытирал рукавом кровь с лица и с испугом смотрел на грозного Митю, который стоял над ним, готовый убить его наповал.
— Ты что сказал? Что сказал, скот? Вставай и командуй, не то душу из тебя вытрясу!
Димитрий был страшен, страшен в эту минуту! Я знал, что он ненавидит Петера, но теперь в нем говорит не ненависть, а только разум.
