Ладислав Мнячко - Смерть зовется Энгельхен
— Кто даст мне брезент? — спросил я без особой охоты.
Мне дали плащ, я взглянул на часы. Одиннадцать. Мне придется стоять два часа, потом меня сменит Петер.
— В час разбуди меня, — сказал он громко. — Ребята, четырех часов нам должно хватить.
Кто-то заворчал, кто-то выругался. Бегство наше длится только четыре дня, собственно, травля еще и не начиналась, только сегодня днем услышали мы немцев — и вот уже нам угрожает разложение. Нет, только бы не это. Потому что нет ничего хуже.
Петер попытался защитить свой авторитет.
— Кто сказал? — спросил он строго.
— Иди ты… спать охота!
Нехорошо все это, ох, нехорошо!
Я ходил по опушке, только с этой стороны могли на нас напасть немцы, хотя маловероятно было то, что они отважатся напасть на нас посреди ночи. Я не мог справиться с усталостью. Глаза закрывались сами собой, все время я ловил себя на том, что засыпаю на ходу, и все время ломал себе голову, действительно ли я спал миг или гораздо больше… Снова лил отвратительный дождь — если бы мы находились в нормальных условиях, все давно валялись бы по больницам с крупозным воспалением легких, дизентерией или какой-нибудь другой болячкой.
Я все ходил, в сапогах хлюпала вода, я решил, что так не услышу, если кто-нибудь подойдет, и остановился у тропы, по которой мы взобрались на гору. Если немцы решатся идти ночью, они придут только отсюда, надо сесть, так будет лучше слышно.
Я уселся под разлапистое дерево, оперся спиной о ствол, завернулся в плащ-палатку. Возможно, я снова заснул на минуту. И тут же почувствовал, что около меня кто-то есть. Я открыл глаза и увидел чью-то неясную тень на краю поляны. Сердце заколотилось с бешеной силой, осторожно, не производя шума, я старался снять предохранитель с пистолета.
— Кто идет? — спросил я без особого раздражения.
В ответ засмеялась женщина. Иожина.
— Иожина!
— Хорош часовой! Дрыхнешь?
— Вовсе нет. Ты с ума сошла? А если бы я выстрелил? Что тебе?
— Спать что-то не хочется.
Вот чертовка! И ничего ей не делается!
— Стану с тобой караулить. Авось не заснешь!
Я разозлился. Тогда сама бы и называлась в часовые. Она угадала мои мысли.
— Одной-то мне страшно, — продолжала она скалить зубы. — И кавалер же ты, у самого плащ, я а стою на дожде.
Я дал ей место под плащ-палаткой. Пусть. Может быть и хорошо, что она пришла. Сразу стало теплее, от нее шел жар, как от печки. Я обнял ее горячий стан. Она по-своему объяснила себе это.
— Если хочешь…
Я вскочил. Не хочу! Сбесилась она, что ли?
— Сука ты!
Она не оскорбилась, только голос ее стал печальнее.
— Гордый ты, не такой, как мы, — барин ты, что ли?
Я зло рассмеялся. Знала бы она, что я за барин.
— Если бы ты знала, что я за барин, Иожина…
— Но ты так ведешь себя. И образованный.
— Никакой я не барин, но и не зверь.
Ну и положение! Дождь, холодно, зуб на зуб не попадает, земля холодная и мокрая, на сердце тяжело, у нас за спиной два страшных дня бегства, смертельная усталость, перед нами смерть — и эта… грязная, голодная, вымокшая…
«Но ведь это же возвышенно», — вдруг мелькнула у меня мысль.
Ведь не только же о себе она думает. Ей грустно, а она подумала, наверное, что и мне нехорошо. И захотели утешить меня доступными ей средствами. Все спят, только я бодрствую. Может, ей просто страшно, а может, она пожалела человека, который в такую вот ночь вынужден нести напрасный караул и дрожать от холода.
— Сумасшедшая ты, Иожина! Ведь за это расстрел.
— А… и так все погибнем…
Погибнем? Если бы все были как она — мы выдержали бы…
— Иди спать, Иожина. Я на посту.
— А если бы не был? А если бы не был на посту?
«Если бы не был на посту, — захотелось мне ответить, — я спал бы как убитый».
Но я не сказал этого. Немцы, эта ночь… Мне пришлось не раз видеть, как белеют в темноте ее крепкие круглые ноги. Я считал, что они у нее слишком велики — но разве был у меня выбор? И почему, собственно, нет? Почему нет? Что еще имеет цену в нашей жизни? И когда так все…
«Вот дурак, — говорил я себе, — что за философия? Бери и будь благодарен».
— А я хочу тебя, Володя, — услышал я ее голос. — Потому что ты такой, как есть… Да ты знаешь…
Почему нет? Почему нет? Утро для нас всех может и не наступить, у нее мягкое, упругое тело, она молода… Она может согреть, отогнать страх, тяжелые мысли. Так мало у нас радости, так много горя… и ведь она красивая девушка…
— Теперь иди, Иожина. Как только сменюсь, приду к тебе.
— Только приходи, Володя, буду ждать…
Ушла. Я остался один. Спать не хотелось. И усталости, и безразличия больше не было. Я почувствовал огромное желание жить.
Нет, ты еще не догнал нас, Энгельхен, мать твою так…
Я подарил Петеру еще полчаса, разбудил его только в половине второго. Усталость моя прошла, Иожина ее отогнала. И я захотел ее. Я взобрался на сеновал, лег на то место, где лежал Петер, хранящее еще тепло его тела. Рядом лежала Иожина. Дыхание ее было ровное, спокойное. Ждет меня? Случается, женщины ждут именно так.
— Я здесь, Иожина, — тихо позвал я.
Она спала. И ее сморило. Я был и рад и не рад. Я положил ее голову себе на плечо, она повернулась ко мне, обняла за шею. Я стал слушать ее дыхание. Она спала спокойно, крепко.
Эта Иожина — соль, соль жизни, так успел я подумать, засыпая.
— А потом ты спал с ней еще?
— Нет, ее убили немцы.
Ее убили немцы…
Петер разбудил нас в четвертом часу. Он тоже дал нам полчаса сверх обещанного. Мы выходили хмурые, недовольные.
— Все?
Нет, не все. Четверых не хватало.
— Они, наверное, в самом дальнем сарае, в том, что у леса.
Я пошел будить их — может быть, они не слышали сигнала?
— Подъем, ребята, выступаем.
Ответа не было. Я полез наверх, стал будить их.
— Что случилось? Вы оглохли?
— Не встанем, — послышалось откуда-то из угла.
Я узнал голос Франтика.
— Дальше не пойдем. Какой смысл?
Началось. Пришел Петер, мы стали уговаривать их, чуть не умолять, мы убеждали, грозили — напрасно.
— Можете расстрелять нас, все равно не заставите. Сегодня вы нас убьете, завтра вас немцы. Мы не можем идти. Не пойдем, — мрачно говорил Франтик.
Остальные молчали — еще мрачнее. Плохо было наше дело, гораздо хуже, чем мне представлялось ночью. Деморализация. Весь отряд был здесь, они все слышали. Подобная зараза распространяется быстро.
Я отозвал Петера в сторону.
— Не трогай их лучше…
Он взглянул на меня с недоверием — неужели и я?
— И не требуй ничего, увидишь, что будет.
— Эх, лучше бы я их…
— Не надо их винить. Завтра, послезавтра с нами со всеми может случиться такое. Они не выдержали. Не требуй ничего ни от кого. Это единственное, что можно сделать в такой момент.
— Дураки. Немцы ведь найдут их.
— И пусть найдут, — это говорил другой, не Франтик. — Они и не остановятся, пойдут за вами.
Это уже безобразие. Это было сказано не сгоряча. Значит, они договорились заранее. Это так оставить нельзя! Какой подлый расчет…
— Теперь действуй, Петер, потому что у них могут найтись единомышленники.
Петер более не размышлял.
— Я освобождаю вас от повиновения. Дисциплины больше не существует. Отряд выступает, но я никого не обязываю идти с нами. Одного не забывайте: вместе нам будет легче.
Он говорил, а я думал, не придется ли через день-два издавать другой приказ — расходимся, и пусть каждый уходит в одиночку, может, хоть кому-нибудь удастся спастись…
Я смотрел на партизан. До чего же они измучены! Они нерешительно переминались с ноги на ногу. Не знали, как им поступить. Они могут идти куда хотят — но куда они хотят? Куда пойдут? Теперь самое важное — кто будет говорить первым и что он скажет.
Первым заговорил Фред.
Это сказал Фред! Именно он — а Петер совсем еще недавно хотел собственными руками повесить его. Как же все перепуталось, все мы мечемся…
— И я, — сказал Конечный.
— И я, — усмехнулась Иожина.
В решении Димитрия никто и не сомневался.
— Я тоже иду, — сказал раненый Ондрей. После этого никто не мог сказать ничего иного. Кризис миновал. Никто не присоединился к тем, кто спрятался в сарае. Пусть поступают, как знают.
Мы выступили. Больше времени не было. Как только мы углубились в лес, нас догнал Франтик.
— Уходи, Франтик. Ты подговорил тех троих, больше ты нам не нужен, — сказал я ему.
На него жалко было смотреть.
— Это не я, — почти плакал он. — Это они. Еще вечером договорились, только они боялись…
Мы не могли прогнать его, да и незачем было. Его слова даже как-то согрели нас. Все-таки он идет с нами, а бывают моменты, когда даже такая мелочь способна поднять настроение.
Подъем на вершину был крутой. Мы поднимались в трудом, совсем обессиленные добрались до цели. Петер тоже как будто устал. У меня шумело в голове.
