Степан Злобин - Пропавшие без вести
Наверху по краю лощины, должно быть по пешеходной тропке, проезжали мотоциклисты.
— Немцы! — шепнул Логин.
Иван побледнел от волнения, вскинул было винтовку, но старик предостерегающе положил ладонь на ее ствол.
— У них пулеметы на мотоциклах! — хрипло сказал он.
Они затаились в кустах, осторожно выглядывая, пока весь отряд в десяток машин прокатил над ними.
— А, скажем, они бы сами заметили нас да стали стреливать? — снова начал повеселевший Иван. — Я бы перестрелку. А ты что? Руки поднял бы?
— Я бы тоже вел перестрелку. «ТТ» при мне, — пояснил Логин.
— Пистолет? Откуда же он у тебя?
— Командира убили — я взял. Не пропадать ему, верно?
— Верно-то верно, а не по званию он тебе, — сказал Иван. — И не к лицу. Какой из тебя командир? Шинель не по росту, как все равно украл, каска сидит на тебе как котел…
— И что ты меня донимаешь, старший! — раздраженно сказал Логин.
— Командир отделения тебя не так еще донимал бы! Да ты, отец, не обижайся. Я вижу, что ты человек хороший… Вот выйдем к своим…
Иван не закончил фразы.
Молодой рыжеголовый боец-богатырь, без каски и без пилотки, со светлыми голубыми глазами, будто вырос из-под куста.
— Видали, ребята, фашисты-то поверху покатили? — сказал он шепотом, словно мотоциклисты могли и сейчас еще услыхать его.
— И ты видал? — вопросом же отозвался Иван.
— Ездят, сукины дети! — продолжал боец. — Нехорошо одному-то их встретить! Ты, старший сержант, дозволь уж мне с вами. А то вы бойцов растеряли…
— А ты командиров своих растерял? — спросил Иван.
— А я командиров, — просто согласился красноармеец.
— Как же ты командиров-то растерял? — усмехнулся угрюмый старик.
— А так же! — живо пояснил рыжий. — Как танки пошли — кто куды! Лежу в окопе один. А он смурыжит поверху, землей-то всего засыпал, чуть что не по горбу меня трет, а достать меня все же не смог. И дальше пошел, даже не глянул… Ведь бывает, братцы, лягушку задавишь нечайно в траве — и то поглядишь, пожалеешь: мол, эк тебя черт подвернул, пучеглазую, под сапог! А он дальше пошел без оглядки… Эх, думаю, мне бы бутылку сейчас!.. Дак что бы вы, братцы, думали? Гляжу — вот рытый след от гусеницы остался, а вот две бутылки целехонькие рядом…
— Кинул? — спросил Иван, уже в полной уверенности, что этот малый не мог сплоховать.
— Еще бы! Он соседний окоп навалился смурыжить да боком, сволочь, и топчет и топчет людей. Стоны, крик… Так мне сердце рвануло… Схватил я бутылку, вбежки к нему выбежал, да как дам, да как дам одну за другой об него…
— А дальше? — спросил Иван. Он даже остановился от радостного волнения за товарища.
— Чего же дальше! Обомлел я и сам, как огнем-то его обдало, да назад в окоп! Вот страху-то где набрался! Как заяц трясусь, думаю — тут уж теперь мне и крышка. А он ничего, не лезет. Помаленьку я выглянул. Смотрю — он далеко уже бежит. Бежит и горит, бежит и горит… Так с огнем и убег…
— Он же сгорел! — убежденно воскликнул Иван.
— Не-е, — рыжий тряхнул головой, — он убег, испугался!
— Да ты видел, когда он потух? — спросил Логин.
— До того ли! Я тоже во как напугался! Он — туды, я — сюды… Ремешок-то лопнул, и каска упала, так я побоялся поднять!
— Ты же сжег его, как тебя звать-то? — спросил Логин.
— Дмитрием звать.
— Ты же, Дмитрий, его пожег, он сгорел!
Рыжий зло усмехнулся:
— Ну, а сгорел — туды и дорога, дьяволу! Людей, как лягушек… Тьфу!
Они долго шли молча, вышли из лощины снова на дорогу, по которой по-прежнему все катили машины, брели пехотинцы.
Время клонилось уже к закату.
— Хорошо быть таким, как ты, Митя! — задумчиво сказал Логин. — Танк сжег — и сам не знаешь того. Простота!
Но рыжему послышалось что-то обидное в этих словах старика.
— Не учили меня! — огрызнулся он. — Ладно, тебя учили. Ты старый, а я молодой. Я и женат еще не был…
— Он от танка уматывал, а винтовку не бросил! — заступился Иван за Дмитрия.
— Как можно! — уважительно сказал Дмитрий. — На то ведь и дали! Она денег стоит. Казенная вещь!
— Опять ты, старший сержант, как пила, скребешь! — в сердцах огрызнулся Логин. — Десятилетку окончил? Окончил? — вдруг строго спросил он.
— Так точно, — почему-то ответил Иван.
— Вот то-то! — Логин пристально посмотрел на него и добавил: — Образованный, значит, а жизни не научился!
Иван смутился и промолчал.
Они входили в деревню, лежавшую в котловине по берегу неширокой реки. На деревенской площади скопились беженцы и до сотни телег с привязанными за рога коровами. На телегах сидели женщины и ребята среди скарба. Кучки бойцов расположились по берегу на траве. Машины с громоздким грузом обмундирования, фургоны, полные раненых, станковые пулеметы в конных упряжках — чего только не было тут!
В группе командиров у въезда в деревню слышался громкий спор о том, где выставить боевое охранение. С больших, накрытых брезентом машин старшина и несколько бойцов щедро давали всем подходившим красноармейцам по целой буханке хлеба. Четыре заночевавшие кухни уже сварили горячую пищу и раздавали всем, кто подходил с котелком.
Усталый седой полковник в длинной кавалерийской шинели подошел к одной кухне и приказал выдать пищу гражданским беженцам. Тотчас образовалась необычайно тихая, молчаливая очередь женщин и ребятишек с кастрюлями, мисками и горшками. Мужчины — колхозники и городские — не подходили к кухням, стеснялись. Да и вообще они как бы стыдились того, что они не в армейской форме…
— Хоть брюхо согреть! — блаженно выдохнул Дмитрий. — В окопе способнее спать, братцы, — сказал он своим товарищам. — Вон там, на верхушке, я примечаю, бойцы в окопах — лезем туды.
Иван и Логин без слов согласились. Они выбрались из котловины за деревню, на гребешок, где были нарыты окопы, по дну которых уже кем-то была настелена смятая солома, подыскали пустой окопчик и только тут принялись за еду.
Потом втроем покурили. К ним в окоп спустился четвертый товарищ, попросил табачку. Иван угостил его.
— Меня Николаем Шориным звать, — сказал новый боец. — Мне первому, что ли, не спать велишь, старший сержант?
— А зачем я велю не спать? — удивился Иван.
— А в карауле кто же?! — возразил тот.
— Ну ладно, с тебя начнем! — согласился Иван, довольный подсказкой, поняв, что само звание делает его среди них старшим.
Уже ночью Николай разбудил рыжего Дмитрия.
— Айда, становись дневалить, — сказал он, снимая каску со своей головы и отдавая рыжему.
— А чего ты мне каску свою даешь? — удивился тот.
— Как же ты на посту стоять будешь? Без головного убора? Тьма ты египетская! Отстоишь — тогда мне воротишь. Да утром в деревню спустись — там интендантский обоз, хоть пилотку какую возьми у них. Им ведь не жалко!
Дмитрий, с избытком отбыв свой срок на посту, хотел разбудить Логина, но Иван уследил:
— Не трогай старика, пусть себе спит. Я подневалю.
Перед рассветом Ивану всегда казалось особенно трудно и зябко стоять на посту. Зато он любил, когда настает утро и все вещи, выступая из мглы одна за другой, привлекают внимание и радуют глаз четкостью своих очертаний, яркостью своих характеров. Даже пейзаж без живых существ сам живет и с каждой минутой все более наполняется жизнью, а уж когда пролетит первая птица, пробежит собака, взревет корова и заголосят петухи, то часовой становится совсем уж не одинок.
Но на этот раз в наступающем зябком рассвете Иван ощутил не пробуждение вещей и природы, а услышал движение внизу, на поляне. В тиши проснувшегося табора беженцев зафыркали лошади, послышалось бряцанье ведра, раздался младенческий плач. Было слышно даже жужжанье первой струи молока, ударявшейся о донце подойника. Эту звуки донеслись до слуха Ивана раньше, чем ожил военный беспорядочный лагерь, стоявший по-над берегом речки, раньше, чем из рассветной мглы проступили образы людей и предметов.
Спустя минуты Иван уже явственно мог разглядеть, как помахивает хвостом та первая корова, которую начала доить самая хлопотливая из хозяек-беженок.
И вдруг, вскинув взгляд от деревни, на другой стороне гребешка, прямо против себя, Иван увидал на фоне розовеющего глубокого горизонта очертания группы бойцов. В их молчаливых перебежках была какая-то странная манера пригибаться, необычен и ритм и особый пОрыск во всех движениях…
— Фашисты! Тревога! Стреляй! — выкрикнул Николай Шорин, который успел проснуться и выглянул в этот миг из окопа.
И винтовка Ивана сама изрыгнула выстрел — первый выстрел тревоги над сонным табором. В ответ ему над деревней взлетел пронзительный женский визг. Заглушая крик, брызнули треском фашистские пулеметы, разом на площади разорвались в трех местах мины, и все покатилось и побежало вдоль речки; люди прыгали в самую речку, оставляя на берегу убитых и раненых. Деревенская улица сделалась тесной и узкой. А на противоположном гребне среди фашистской пехоты и мотоциклистов на фоне неба четко обрисовались два танка. Один из них неспешно пополз в лощину.
