Анатолий Занин - Белая лебеда
— Правильно говорил твой отец. Скоро войне конец, а там… Там начнется другая жизнь…
— Что? — встрепенулась она. — Другая жизнь? Растоптанная Германия, униженные немцы… Не хочу!
— Зачем так, Мария? А мы и не познакомились… Меня зовут Колей… Коля, понимаешь?
Я взял ее руку, узкую и слабую.
— А вы не будете мстить? — она медленно высвободила руку.
— Пойми, — я не знал, как ей понятно объяснить. — Фашизм — это война. Его нужно уничтожить. И войска распустить… А народ-то останется, и он будет жить, как захочет…
— Это вы сейчас так, — она опасливо отодвинулась от меня, — а потом в коммуну…
— Ну, да… Общие кухни, общие женщины, общие дети… Тебе отец говорил такое?
— Найн, — засмеялась Мария. — В школе… И по радио… Да и в газетах. — Она махнула рукой. Ее взгляд задержался на моем лице. — Вы много воевали, Коля? Потрогала орден, привинченный к кителю. — Это у вас такие награды? Прима…
И тут же нахмурилась.
— Они убили дядю! Все равно я найду барона! Да… Дядя Людвиг! Что я скажу папе?!.
Она заплакала и прижалась ко мне. Я обнял ее, достал платок и вытер слезы, бегущие по щекам. Мария застонала и, не открывая глаз, потянулась ко мне, обняла за шею, принялась быстро целовать.
— О, майн гот! Их либе дих… Их либе дих, Пауль…
— Их нихт Пауль!
Я резко отстранился. В ее глазах стоял ужас.
— Нихт Пауль! Их либе дих, Коля…
Мария закрыла лицо руками и еще горше расплакалась. Я машинально потянулся за жестяной коробочкой, в которой держал табак, свернул цигарку и задымил.
— Успокойся, Мария. Я сейчас…
Взял автомат и обошел склад боеприпасов. Заглянул за коровник. В темноте угадывался близкий лес. Даже слышен легкий шум деревьев. У немцев нет партизан. Народ не поддерживал фашистов. Вот тебе, Мария, и ответ на один из вопросов. Я вернулся к костру. Мария прижалась ко мне.
— Мне страшно, Коля… Я теперь всего боюсь…
— Не бойся… Хочешь, я расскажу немного о себе? Она слушала, не спуская с меня глаз, и постепенно успокоилась.
— У тебя столько сестер? И свой дом, сад? И в школе изучал немецкий?
— Изучал, — улыбнулся я. — Шлехт лернен дейч… Да, Мария, ты не сказала, в каком городе живешь? Может, в гости загляну… Только как ты доберешься до своего дома?
— А сразу за Эльбой…
Она не успела договорить, за воротами надсадно заурчало, раздались оглушительные хлопки, и во двор вкатилась наша полуторка с синими приглушенными огнями. Не доехав до штабелей несколько метров, полуторка последний раз выстрелила и замерла. Из кабины выскочил Ваня и принялся пинать скаты и ругаться.
— Чтоб ты провалилась! Ни дна тебе ни покрышки! Мучительница! Чтоб тебя разнесло в клочья!
С Ваней приехал и Фома Неминущий. Увидев его, Мария прильнула ко мне.
— Я боюсь его, Коля. Он вчера утром приходил, когда Отто колол дрова. Этот солдат попросил воды, я — в дом, а он за мной и схватил сзади…
К костру подошел Неминущий, увидел, что Мария жмется ко мне, и осклабился.
— Уже поладили? Нехорошо, товарищ техник-лейтенант. Я еще утром с ней сговорился…
— Ладно тебе… Зачем приехал?
— За минами… Да Ваня что-то совсем разобиделся на свою полуторку… Ха-ха-ха! Тебя капитан вызывает, а я тут останусь.
Неминущий прошел к складу, а затем совсем пропал с глаз, и Мария забеспокоилась.
— Я рюкзак в доме оставила…
— Ты посиди, я счас…
— Найн! Я боюсь…
Ни рюкзака, ни Фомы во флигеле я не нашел. Неужели и тут успел? Ну и нюх! И что за человек! Пулеметы ремонтирует под огнем, сам любит в немцев пострелять и на несколько дней остается в окопах, награжден за смелость и отвагу, а барахольщик, каких поискать…
Я пошел на улицу.
Крик Марии точно подстегнул меня, и еще издали увидел ее бегущую к воротам с рюкзаком в руках. Она с плачем что-то кричала. Я догнал ее и пытался успокоить.
— О, майн гот! — запричитала она. — Шлехт зольдат!
Ее стремительная фигурка мелькнула в воротах, и лишь плач и крики раздавались некоторое время. Я вернулся к костру, у которого преспокойно сидел Неминущий.
— Ты опять за свое, Фома?
Он поднял на меня маленькие прищуренные в выжидательной улыбке глазки.
— Вы о чем это, товарищ техник-лейтенант?
— Не прикидывайся дурачком. У нее немцы убили дядю, а ты ее рюкзачок, как мародер…
— Ах, вы о немочке? Ну и шо? Хотел пошутковать, а она закричала, як резаная порося… Я же ей рюкзачок тий принес…
— Эх, Фома, никак ты не можешь по-хорошему…
— Шо? — ощерился Неминущий. — Это як же по-хорошему? Пожалте, фрау? Вот ваш рюкзачок… Извините, пардон… А як энти треклятые над моей сеструхой Оксанкой изгалялись? Целым взводом снасильничали! Это як?
— Но это же фашисты…
Наконец полуторка зачихала и с подскоком подъехала к штабелям. Мы погрузили мины, я прихватил вещмешок и автомат и забрался в кабину. «Газик» дал оглушительную очередь хлопков, рванулся и тут же угодил в воронку. Я ударился головой о крышу кабины и чуть язык не откусил.
За воротами я попросил Ивана притормозить. Марии нигде не было.
Я сошел на землю и тихо позвал ее. От стены метнулась тень, и Мария чуть не сбила меня.
— Я так боялась!..
Я успокоил ее и спросил:
— Ты хочешь пробраться в Данциг? Через линию фронта?
— Не знаю… Как получится…
Мария ловко вскочила в кузов, а я подал ей рюкзак. Выбравшись на шоссе, мы помчались через хмурый темный лес.
Смутное беспокойство томило меня. На военной машине с боеприпасами везли постороннего человека, немку? Да еще к линии фронта!
Иван, правда, сказал, что контрольных постов пока не было. Пока? Но я верил Марии.
Положил на колени планшет с картой под целлофаном, посветил фонариком. До места километров пятнадцать и нужно проехать две деревни.
Будь что будет! Довезу до самого конца!
Высадил Марию у крайнего дома и попросил подождать. Вот только сгружу мины и узнаю, зачем вызывал капитан. Она стояла у железной сетчатой ограды, опустив рюкзак на снег. Я собрался сесть в машину, Мария вскрикнула, бросилась ко мне.
— Коля!.. Может, не увидимся…
Иван хмыкнул и отвернулся.
Склад располагался в просторном дворе. Штабеля ящиков выстроились вдоль длинного кирпичного сарая, из открытых ворот которого выглядывали черно-белые коровы.
Колесова я нашел в доме лежащим на кровати в сапогах поверх перины. Он курил сигару и насвистывал вальс. Сообщил, что в батарее полковушек одна пушчонка дает осечку. Рядом с фаянсовой вазой на столе лежала его сумка с инструментом. Я попросил подождать с полчаса.
Бежал по улице изо всех сил. Ни души кругом. У последнего дома огляделся.
Ее нигде не было. Во дворе виднелись свежие следы на снегу. Следы от ботинок вели к дому и обратно. Туда и назад. Что за чертовщина! Я кинулся к дому и рванул дверь. Посреди комнаты стол, и на нем надпись, выведенная пальцем на запыленной крышке:
«Treffen wir später Krieg nach Gardelegen!»[3]
10
В последнем лесу перед Данцигом кое-где еще держался серый ноздреватый снег, а в прогалинах уже зеленела трава; сырой балтийский бриз пронизывал насквозь, будто не было на мне шинели и шапки, и я посиневшими губами, не попадая зуб на зуб, как соску жадно тянул отсыревшую сигарету. За лесом уже вторые сутки тревожно гремели пушки, рвались снаряды, трещали пулеметы. Туда по высокой насыпи шоссе шли и шли войска, ползли танки, подтягивалась артиллерия.
Всю ночь немцы обстреливали окрестные леса и разгоняли тыловые части. Мы бродили от воронки к воронке (дважды в одно место снаряд не попадает) и бездумно глядели на черную весеннюю воду…
Утром противник перенес обстрел на окраины города, и Красавецкий с превеликим трудом напек блинов, вернее не блинов, а каких-то сморщенных пышек. Неминущий сварил в котелке кофе, а Лабудин после долгого раздумья вынул из своего вещмешка несколько плавленых сырков.
Колесов хмуро ходил вокруг нас и строил какие-то свои коварные планы. Впрочем, в минуту откровенности я ему сказал, что никакой он не сложный и не загадочный, а обыкновенный калужский парень с небольшой придурью. Он сильно обиделся, долго дулся и вот старался что-то доказать мне. Я склонился над котелком и втянул ароматный запах.
— Не мельтеши, старший сержант, — попытался я пошутить, превозмогая дрожь во всем теле. — Садись, погреемся…
Сегодня Борис пришил по одной лычке на погоны.
Это ему за ремонт пушки расстарался капитан. Он был строгий-то строгий, а ведь любил всех вас. Как глянет на тебя рыбьим леденящим глазом, так ты весь и воспрянешь… Долго будешь помнить этот взгляд.
Неминущий достал из своего бездонного сидора длинную банку сардин:
— Для тебя, Штрафер, изведу последнюю!
