Яков Кривенок - За час до рассвета
Он, конечно, чувствовал, отлично понимал, что Надежда Илларионовна интересы своих детей ставила превыше всего, и потому безропотно вместе с ними взвалила на свои плечи тяготы и опасность подпольной работы. Знала, что ждет ее в случае их провала. Но поступить иначе не могла. Она сама прививала сыновьям и дочери честность, порядочность. Теперь они повели ее по ею же указанной дороге.
Сказывались одиночество или переутомленность, только жалость к матери все больше и больше овладевала Константином. На короткое время он забывался сном. Тогда приходило к нему светлое, волнующее. Он видел свой двор с клумбами цветов, беседку, заплетенную виноградными лозами, мать во всем белом, разливающую чай. Она всегда почему-то снилась ему в белом платье.
Просыпался он в холодном поту, подолгу лежал не шевелясь, с открытыми глазами, тяжело переживая возвращение к ужасной действительности.
В один из таких тяжких часов вспомнил он, как схваченный комсомольцами Рейнхельт торговался в подвале гастронома: «Я освобожу арестованных, если их место займете вы». Костя хладнокровно прикинул: «Интересно, выпустил бы он из тюрьмы заложников, если бы взорвавшие док выдали себя? Скорее всего, обманул бы, — думал Костя. — Фашист есть фашист, — говорил он. — Ему верить — себя под пулю ставить». И все-таки предложение гауптштурмфюрера не выходило из головы.
Последние дни нахлынула такая гнетущая тоска, что места себе не находил. Сегодня он с особым нетерпением ждал Михаила Полякова: скопилось шесть готовых мин.
Однако Миша не появлялся: уж не беда ли какая с ним? Еще ни разу он не оставлял его одного на такое продолжительное время.
Выходить из подвала строжайше запрещено. В его положении оставалось одно — ждать!
В ту роковую ночь сон бежал от него. Вконец измучившись, приподнялся на постели, громко сказал:
— Ладно, пусть будет что будет!
Склонив голову, как бы прислушивался к тому, что делалось в его душе, долго не шевелился. Вдруг повеселел: всегда легче, если принято окончательное решение. А раз так, надо действовать.
В темноте Константин привычно нащупал спички, зажег свечу, пододвинул к себе ученическую тетрадь. Пальцы левой руки забрались смолистые волосы, судорожно сжав их в тугой пучок.
Не двигаясь, просидел несколько минут. Потом принялся торопливо писать, писал быстро, без единой помарки. Один исписанный листок положил на стол, другой — аккуратно сложил и сунул в карман.
Вытащил из-под подушки ТТ, разобрал, тщательно почистил, смазал, собрал и завернул в тряпочку. Из банки, стоящей под топчаном, достал патроны, набил две запасные обоймы. Со стороны могло показаться, что Костя готовится к бою. Однако оружие и полные обоймы сунул на старое место, под подушку.
Приблизился к горящей свече, осмотрел сапоги: местами обнаружил засохшую грязь. Наклонившись над умывальником, натер их до блеска.
Долго возился с брюками, пиджаком, каждую пылинку с них снял. Неделю тому назад выстирал и выгладил белую рубашку. Распятая на плечиках, она висела на гвоздике. Отлично, что не надевал, — пригодилась. Галстук оказался несколько помятым, слегка потягивая, разгладил его пальцами.
«Будто на свидание собираюсь, — подтрунивал над собой. — Впрямь на свидание, только не с девушкой. Пусть знает: мы не побеждены, мы при полном параде».
Взглянул на часы — удивился:
— Ого! Ночь миновала.
Скинув черную спецовку, нарядился во все лучшее, вычищенное, вымытое, с какой-то поспешностью покинул подвал. И без колебаний зашагал по центральной улице. У многоквартирного дома остановился, посмотрел на безликие окна. Дом казался необитаемым.
Войдя в парадный подъезд, поднялся на второй этаж. У одной из трех дверей остановился. Звонка не было, он осторожно постучал. «А вдруг на Рейнхельта напорюсь? — опалила мысль. — В такую рань — какие гости?» — успокоил себя.
Постучал увереннее.
— Что надо? — спросил женский сонный голос из-за двери.
— Клава, открой, — попросил Костя.
— Голоса что-то не узнаю. Кто ты?
«Остерегается, — догадался Трубников, — не каждому открывает». И четко выговорил:
— Друг детства, повидаться завернул.
Щелкнул внутренний замок, дверь, придерживаемая цепочкой, образовала небольшую щель. Трубников отступил на шаг, давая возможность разглядеть себя.
— Это ты? — удивилась Клава. — Уходи, я не хочу тебя видеть.
— Клава, сжалься, я ненадолго, по очень важному делу.
Лунина торопливо сняла цепочку, распахнула дверь:
— Заходи. Только на минутку.
Костя шагнул через порог, его качнуло от тепла, запаха духов. Тут же запер на ключ дверь, осмотрелся. В комнате, захламленной мебелью, по углам висели клетки с канарейками, щеглами. На подставках — горшочки с гортензиями.
— Ну, я тебя слушаю, — отчужденно проговорила хозяйка. — Выкладывай свое дело.
Костя попытался приветливо улыбнуться:
— Ты, видимо, догадываешься, зачем я пришел?
Клава ничего ему не отвечала.
— Не знаешь ли что-нибудь о маме, Ирине?
Повернувшись к зеркалу, Клава с раздражением спросила:
— Что я — следователь? И вообще, с арестованными я не общаюсь!
Костя знал, что она врет, но продолжал умолять:
— Клава, прошу, очень прошу, помоги установить связь с мамой или Ириной. Ну ради прежней нашей дружбы. Пожалуйста!
Клава быстро подошла к нему, в упор спросила:
— Ты отдаешь отчет, о чем просишь? И кого?.. Я седьмая спица в колеснице, простая переводчица.
— А я так надеялся. — Трубников взял ее за руку.
Стремительно вырвав руку из Костиной ладони, она резко сказала:
— Довольно! Я о твоих родных слышать не хочу.
— Хватит так хватит, — покорно согласился Костя. — Еще одна и последняя просьба: дай, пожалуйста, конверт.
— Зачем?
Он достал из кармана листок, написанный в подвале.
— Письмо отправить.
— Интересно, кому?
— Рейнхельту.
— Да ты в своем уме? Что тебе от него нужно?
— Не волнуйся, о тебе — ни слова.
— Не дам, ни в коем случае. Поди, донос настрочил?
— Я не из той породы. Не капризничай, Клава, и конверт дашь, и письмо Рейнхельту лично вручишь: за такое письмецо он наградит тебя.
— А не врешь? — недоверчиво спросила Клава.
— Ты меня знаешь…
— Теперь люди мгновенно меняются.
— Только не я.
Клава достала из ящика конверт. Трубников надписал:
«Господину Энно Рейнхельту. Лично в руки».
— Вот, передай.
— А что все-таки в нем? — продолжала допытываться Клава, но письмо взяла.
— Клава, я хоть и бывший друг, но подлости тебе никогда не сделаю. Я искренне привязан к твоему отцу, Петру Петровичу, брату Николаю и матери. Поверь, Рейнхельт обрадуется моему письму.
— А если спросит, где я его взяла?
— Ответь: мол, подброшено в почтовый ящик. Клянусь, о тебе ни слова.
— Хорошо, рискну, передам.
— Спасибо, Клава, прощай.
Он быстро оделся, бесшумно вышел из комнаты.
Клава какое-то время вертела конверт в руках. Как ей хотелось вскрыть его, узнать, что в нем, но, вспомнив Рейнхельта, одумалась: за такое не милуют.
Пересилив себя, сунула конверт в сумочку, выглянула в окно: Кости нигде не было.
□Клава Лунина с озабоченным видом шла к бывшему Дворцу пионеров. Ей казалось, что в сумочке не письмо, а мина замедленного действия, которая вот-вот взорвется. Велико было искушение уничтожить его, разорвать и выбросить, будто ничего ей не передавали.
А если Костя, не дождавшись ответа, ухитрится переслать другое? Он из таких: что в голову втемяшилось — не отступит, пока не добьется. Тогда Рейнхельт спросит ее, где письмо, ему адресованное?
А вдруг Трубников сообщает что-нибудь о ней? Надо было не впускать в комнату, следовало бы дверь захлопнуть перед его носом!
Так бы и поступила, если бы это был не Костя. Он прямой, открытый, на удар из-за угла не способен. Каким был — таким остался, потому письмо приняла… Неужели сама несу свой смертный приговор?..
Не находя ответа на свои вопросы, она затопталась на месте, не решаясь войти в здание. В это время, как нарочно, возле нее остановилась машина «ганомак», из которой вышел Рейнхельт. Он подошел, взял Клавдию под локоть, и они вместе проследовали мимо часовых.
Когда поднимались по лестнице, Клавдия отдала письмо. Рейнхельт пригласил ее в кабинет. Удобно усевшись в кресло, он вскрыл конверт и стал читать. Клавдия следила за выражением его лица, похолодев от страха.
Наконец Рейнхельт встал, потер от удовольствия руки, улыбнулся. У нее отлегло от сердца: значит, Костя не обманул!
Пройдясь по кабинету, гауптштурмфюрер спросил:
— Каким образом письмо попало к тебе?
— В почтовый ящик кто-то подбросил, — не моргнув, соврала Клавдия. — Смотрю, оно вам адресовано. Вот я и принесла.
