Герхард Грюммер - Скитания
Седого слугу назвали Тобиасом. Старомодными оборотами речи он произвел на Герхарда впечатление сказочного существа из далеких времен.
— Господин фенрих, позвольте мне почтительнейше осведомиться, когда вы, господин фенрих, будете готовы, чтобы быть принятыми госпожой графиней?
Какой графиней? Ведь Гребены бароны! Тобиас тактично просветил его: мать Гребена — урожденная графиня, и она придает большое значение тому, чтобы и в замужестве именоваться этим титулом.
Графиня с седыми волосами, в черном парчовом платье, выглядела очень импозантно. Герхард низко склонился и поцеловал ей руку в соответствии с мюрвикскими инструкциями. Он осторожно присел на край кресла, пригубил предложенный ликер. Высокий серебряный кубок имел крошечное углубление для жидкости.
Герхард с трудом подыскивал выражения, подобающие для беседы в столь благородном доме:
— Позволит ли госпожа графиня выразить мою глубочайшую признательность за исключительно любезное приглашение в замок госпожи графини?
Он явно нащупал нужный тон, поскольку госпожа графиня милостиво кивнула.
Гребен представил Гербера своему старшему брату. После смерти отца тот вел хозяйство. Братья были очень похожи.
Вошел Тобиас и объявил, что кушать подано. Герхард помог графине подняться и предложил ей руку. Его торжественно подвели к громадной картине, висевшей в столовой. Она изображала сиятельного предка, основателя Гросс-Фридрихсбурга, в фантастически пестром мундире.
Герхард счел необходимым указать на сходство обоих молодых господ с их предком, хотя этого сходства не было и в помине. Графиня была восхищена столь удачным комплиментом. Гость не мог доставить ей большего удовольствия, и только строгое воспитание не позволило ей выразить свое удовлетворение открыто.
Герхард вспомнил разговор с отцом. Если бы он сказал сейчас хоть одно слово о работорговле, его бы тут же вышибли.
В столовой висел еще один портрет. Это был прусский генерал в форме, какую носили в середине прошлого века. К удивлению хозяйки, Герхарду было известно кое-что и о нем. Генерал был прадедом обоих Гребенов. Он служил адъютантом у Фридриха Вильгельма IV. Поэтому и обоих сыновей звали Фридрихами Вильгельмами. Правда, у одного первым именем было Вильгельм, а у другого — Фридрих. В принципе такие вещи не разрешались, и добиться позволения на это удалось с большими трудностями.
— Сегодня мы объезжаем поля, — сказал Фридрих Вильгельм Вильгельму Фридриху после еды. — В штатском, конечно.
Герхард испугался: он вообще не подумал, что надо взять штатское платье. Братья засмеялись:
— Мы найдем что-нибудь для вас.
На чердаке стояли бесчисленные шкафы и сундуки, битком набитые одеждой и обувью. Здесь, казалось, берегли все — попался даже кавалерийский шлем, какие носили до 1914 года. рядом лежали относительно новые вещи.
Сапоги, брюки и куртка подходящего размера были быстро найдены. Из запасов своего чердака Гребены могли одеть хоть целый полк в мундиры или в штатское, смотря по надобности.
На полях прореживали репу. Люди в оборванной коричневой одежде сидели на корточках и выдергивали лишние ростки. Их обувь была в плачевном состоянии. У многих ноги были обмотаны старым тряпьем, на которое сверху налипли комья коричневой глины.
— Наши русские, — сказал старший Гребен. — У нас рабочая команда из шестидесяти человек, они живут в казарме. Местные жители в основном на фронте, а оставшиеся работают на военном заводе. Там можно заработать получше, чем в деревне. Ужасная нехватка людей!
Герхард подумал об обуви на чердаке. Здесь никому не приходило в голову выдать пленным по паре старых сапог или башмаков.
К молодым людям широкими шагами спешил управляющий. Он почтительно снял шляпу и во время разговора держал ее в руке.
Старший Гребен разрешил ему говорить. Заболел конь. Гребен подробно расспросил о симптомах болезни, о принятых мерах. Последовала длительная дискуссия, из которой Герхард не понял почти ни слова. Под конец Гребен подозвал какого-то мальчишку, велел ему съездить на велосипеде в соседнее местечко и привезти ветеринара.
— Еще что-нибудь? — спросил Гребен.
— Да, господин, — ответил управляющий и замялся. — Сегодня ночью опять умер один русский — это уже четвертый за месяц.
— Так позвоните и скажите, что нам нужно больше людей! И пусть присылают сразу несколько человек. — С этими словами Гребен повернулся и направился к экипажу.
Герхарду стало не по себе. Разговор о больном коне длился четверть часа, а четыре умерших человека занимали мысли фон дер Гребена не больше чем полминуты.
Глава 11
СНОВА СЕН-МАЛО
В этот раз Герберу не пришлось долго разыскивать портовую комендатуру. Он уже чувствовал себя как дома в старом бретонском городишке.
Герхард попытался осторожно расспросить о командире корабля, на который его направляли.
— Мы вам не завидуем, — последовал ответ.
Эта короткая веская фраза отнюдь не способствовала возникновению розовых надежд у новоиспеченного фенриха.
Командира на месте не было, поэтому Гербер доложил о своем прибытии старшему офицеру. У того были умные глаза. Несколько вежливых вопросов, рукопожатие.
Вскоре раздался сигнал к построению на борту. Затем послышалось сердитое ворчанье командира. Оно относилось к какому-то унтер-офицеру, попавшемуся командиру на глаза.
Старший офицер улыбнулся и небрежно поднял вверх три пальца. Глядя на удивленное лицо Гербера, объяснил:
— Сила ветра три балла. Мы измеряем ярость командира по десятибалльной шкале. При пяти-шести баллах возможны аресты, при семи — откомандирования, при восьми-девяти баллах можно твердо рассчитывать на штрафные роты.
— А что будет при десяти баллах и выше? — полюбопытствовал Гербер.
— Костей не соберешь, — произнес лейтенант.
Командир, обер-лейтенант Рау, обладал, собственно говоря, весьма ровным характером. Целыми неделями он пребывал в состоянии ярости.
Лейтенант Адам, старший офицер, был во всех отношениях полной противоположностью командиру. Гербер не мог понять, каким образом они вообще уживаются друг с другом. Адам происходил из обеспеченной семьи с Рейна, его отец торговал вином. Годами Адам совершенствовал свои знания о различных марках французских вин. Он был незаменим при закупках для кают-компании и вполне мог бы выполнять особые заказы командира, но Рау их не делал. Вино было для него просто вином, в лучшем случае он делил его на белое и красное.
В то время как командир орал и употреблял самые непристойные выражения, Адам даже в сложнейших ситуациях оставался спокойным и сдержанным. Однажды вечером из машинного отделения раздался громкий стук — там продолжался ремонт. На следующее утро Рау вызвал к себе старшего офицера и прорычал:
— Этот идиот машинист развел в своей вонючей дыре шум, как сто укушенных обезьян! Если это повторится, я вставлю этой свинье такой клистир, что он вылезет у него из носа. Скажите эму это, Адам.
Лейтенант пригласил к себе машиниста и вежливым тоном попросил:
— Господин обер-машинист, попробуйте все же уменьшить шум и по возможности совсем его прекратить.
В общем, лейтенант был неплохой человек. Команда его любила. Он всегда был справедлив, и не его занятиях было интересно. А командир, напротив, производил на команду впечатление грома и молнии, шторма и урагана.
Герберу лейтенант был симпатичен. Прежде всего он восхищался его целеустремленностью. Адам смотрел на свою службу на флоте как на неизбежное, но преходящее зло. Перед войной он несколько семестров был студентом, изучал физику и математику — хотел стать преподавателем в институте или университете. Его каюта была битком набита книгами, и он каждую свободную минуту использовал для занятий.
Гербер увидел, что он может узнать у своего начальника массу полезного по баллистике и навигации. Адам изучал в это время книгу по метеорологии и с удовольствием прочел любознательному фенриху небольшую лекцию. Преподавание ему давалось прекрасно: оно было его второй натурой.
Как-то в момент затишья, когда командира не было на борту, Гербер спросил:
— Почему же все-таки Рау такая скотина?
Адам с минуту подумал, потом объяснил:
— Раньше Рау был рулевым на рыболовном судне и уже тогда вел себя так же. Когда началась война, лов рыбы в Северном море прекратился, а Рау попал в военно-морской флот. Перестраиваться ему не пришлось, поскольку в казармах в ходу не меньшая грубость, хамство и нецензурная брань. Но он совершил одну ошибку: он сохранял свой тон и там, где это было неуместно. Он просто по-другому не умеет. Посыпались замечания, предупреждения, взыскания — никакого эффекта. Тогда его сняли. Но поскольку квалификацию рулевого он все-таки имеет, рулевым его и оставили, а вскоре снова повысили — в войну легко стать обер-лейтенантом даже с такими манерами. Мне жаль, дорогой Гербер, что я не могу предложить вам лучшего командира. Нужно подумать, как нам к нему приспособиться. Рау примитивный человек, который мало что знает и ничем не интересуется. За его грубостью кроются неуверенность и слабость. Вы бы видели его, когда он не знает, что делать, и тайком спрашивает у меня…
