Герхард Грюммер - Скитания
Друзья решили поехать на трамвае. Старый вагон со скрежетом тащился по кривым улочкам. Окна трамвая были замазаны синей краской, только на уровне глаз оставалась узкая щель, сквозь которую можно было видеть улицу. Герхарду пришлось слегка нагнуться, чтобы хоть что-нибудь разглядеть.
Внешне город не изменился. Прежними казались рыночная площадь с живописными постройками эпохи Ренессанса, городские ворота, башни, церкви. Так же приветливо встречала посетителей кондитерская, в которой они еще гимназистами общались с лейтенантом Тецлафом. С тех пор прошла целая вечность, и где теперь Тецлаф — неизвестно.
Хельмут показал Герхарду на дощатую перегородку. Она была сверху донизу оклеена плакатами: «Будь бдителен, враг подслушивает!», «Сначала победить, потом ездить!».
***Мать нежно погладила Герхарда по щеке.
— Ты стал совсем большой, — сказала она, — и форма тебе идет. — Она вдруг всхлипнула, но сразу побежала на кухню что-нибудь приготовить.
Гербер-старший подарил сыну новый бумажник с двадцатью марками, сопровождая вручение подарка речью о том, как трудно теперь достать изделия из натуральной кожи.
Герхард поблагодарил, заметив про себя, что старик совсем стал скупердяем. Если в магазинах в самом деле пусто, что же он тогда делает со своими деньгами?
За столом мать стала жаловаться на плохое снабжение. Она просто с ног сбивается, чтобы раздобыть необходимые продукты.
— И с каждым днем становится все труднее! — заключила она свои жалобы.
— Хуже всего наше мыло, — мрачно сказал отец. — Оно не мылится. Это просто глина, сынок. Так сказать, отечество в чистом виде!
Родителям однажды уже пришлось пережить подобное. Пока мать вспоминала «свекольную зиму»1917/18 года, Гербер-старший строил мрачно-саркастические прогнозы.
— В будущем году наверняка станет еще хуже. И чем хуже будет, тем скорее станет лучше.
Герхард нашел недовольство родителей мелочным. На столе-то, во всяком случае, стояла не свекла, а мясо.
***Со своим другом он договорился пойти вечером слегка поразвлечься. Поскольку танцевальные вечера были все еще запрещены, они направились в «Летучую мышь» слушать женскую капеллу. Хельмут по совету отца захватил с собой бутылку вина, которую сдал в гардеробе. За небольшую плату кельнер подал ее им на стол.
У входа фенрихи небрежно козырнули и двинулись к свободному столику. В конце концов, они были не новобранцы, а солдаты с фронта.
— Эй вы, двое, что, не умеете честь отдавать? — раздался чей-то резкий голос. Это некий штабной казначей счел, что ему не выказали достаточного уважения.
Друзьям пришлось, вытянувшись в струнку, еще раз пройти мимо него. Это не осталось в кафе незамеченным. «Вот бы Хайнца сюда! — с обидой думал Герхард. — Он бы ответил этой надутой жабе».
Но Хельмут Коппельман не хотел никому спускать. Он жестом подозвал кельнера, сунул ему в руку пять марок и шепнул на ухо несколько слов. Старый кельнер ухмыльнулся и подошел к женщине-дирижеру. Шесть девушек тут же взялись за инструменты и заиграли мелодию «Разве это может задеть моряка…».
За многими столиками весело подхватили знакомую мелодию. Казначей покраснел как помидор, встал и вышел из кафе. Моряки сумели тонко отомстить за себя. Старый кельнер вдруг начал по собственной инициативе рассказывать им, что это за человек. Он, оказывается, работал в конторе одного из лагерей для военнопленных и завел для себя на его территории большой сад. «Его собственные» русские копают землю, сеют, сажают, удобряют, полют сорняки, носят воду, собирают урожай. Все это не стоит толстяку не пфеннига. Часть продуктов он бесплатно предоставляет хозяину кафе и за это выпивает в неделю несколько бутылок вина из хозяйских запасов.
Герхард вложил кельнеру в руку еще пять марок. Он решил, что эта история стоит того.
***На следующее утро Герхард хотел разыскать своего старого знакомого, доктора Феттера, однако отец остановил его:
— Пойдем-ка прогуляемся. — Он говорил строго, властно, и Герхард подчинился. — Слушай, сын, будет нехорошо, если тебя, фенриха военно-морского флота, увидят у доктора Феттера. С тех пор как ты уехал, здесь кое-что изменилось. Тотальная война, — эти слова получились у отца иронически растянутыми, — требует мобилизации всех рабочих рук. Поэтому доктору Феттеру больше не разрешили заниматься репетиторством. Он выполняет свой долг на вагоностроительном заводе в качестве простого рабочего, что ему, конечно, нелегко дается…
Герхард был потрясен. Он вообще-то видел территорию завода только издали, но все в городе знали, что работа там тяжелая.
— Но он же там пропадет! Доктор Феттер все-таки умный человек, он мог бы работать где-нибудь в конторе. Он же твой коллега… то есть был…
Гербер-старший смотрел прямо перед собой.
— То, что сейчас происходит с людьми вроде доктора Феттера, зависит не от меня — это решают другие люди. Недавно в его дом подселили человека, который следит за ним и сообщает о каждом, кто к нему заходит. И известные органы, таким образом, имеют точную информацию. Мне, конечно, жаль доктора Феттера. Но если говорить об уме, то надо было использовать его, чтобы устроиться получше, или уж по крайней мере молчать. Ты знаешь, что мне тоже многое не нравится. Но я не пытаюсь пробить стену лбом. В этом отношении ты, надеюсь, уже приобрел опыт? Ведь мы не можем выбирать время, в котором живем. Поэтому мы должны выполнять свой долг, каждый на своем месте. Самое главное — оставаться чистым перед самим собой.
Герхард молча слушал. Первый раз отец говорил с ним серьезно, как мужчина с мужчиной.
— Ты прав, наверное, — медленно произнес Герхард. — Я не буду доставлять тебе неприятности. Я только хотел спросить у доктора Феттера кое-что из военно-морской истории.
Гербер-старший тоже преподавал историю. Его всегда обижало, что сын со всеми вопросами обращался к кому-то другому. И поэтому он сразу выразил готовность ответить на все его вопросы.
— Чем торговала Бранденбургско-Африканская компания?
— Рабами, мой дорогой. Работорговля была выгодным предприятием в течение столетий после открытия Африки. Арабские торговцы приводили закованных негров на побережье. Британские, голландские, испанские и португальские суда отвозили их в Новый Свет. Тысячи погибали, но многие тысячи работали потом на плантациях. Их потомки населяют теперь Америку между Аргентиной и Алабамой. Великобритания обязана «черному золоту» своим былым мировым господством.
Теперь Герхард ясно представил себе все. В Бранденбургском княжестве кое-что смыслили в подобных делах. Казна пуста, средства забирала торговля с Польшей и Швецией, и кому-то из придворных пришла идея пополнить тощие финансы государства с помощью работорговли.
Отец кивал соглашаясь.
— Однако дело оказалось не слишком прибыльным: мешала конкуренция. Бранденбургу достались только крохи от пирога.
Это звучало уже несколько иначе, чем высокопарные речи о «прозорливости» великого курфюрста и его «выгодных договорах» с вождями африканских племен или о «порядочности» бранденбургских «колониальных методов». А в учебниках военно-морской истории это вылилось прямо-таки в хвалебные гимны великому Фридрихсбургу.
Герхард был благодарен отцу. Старик все-таки много знал, может быть, даже и о событиях 1917 года. Он никогда не рассказывал о положении в его артиллерийской части, о плохом снабжении, о воровстве и мошенничестве начальства, и Герхард напомнил ему об этом. Но лицо отца стало сразу холодным и отчужденным. А когда Герхард произнес слово «революция», Гербер-старший взорвался:
— Это был бунт! Бунт, и ничего больше! Армия истекала кровью во Франции, а эта матросня думала только о своем брюхе!
Герхард понял, что говорить с отцом на эту тему бесполезно. Может, все-таки сходить к доктору Феттеру? Впрочем, нет, не стоит. Он хорошо помнил, как выгоняют из военного училища. Это соображение несколько успокоило его совесть.
***Первая неделя отпуска заканчивалась. Уже три дня друзья не виделись. Семья, конечно, должна быть на первом месте, а Хельмут Коппельман принадлежал к весьма многочисленному семейству. Наверное, все родственники сбежались посмотреть на его погоны. Герхард решил, что пора разрушить эту семейную идиллию. В конце концов им предстояло еще выполнить печальный долг.
В девять часов утра он появился у Коппельманов. Ради него аптекарь даже снял свой белый халат, это было свидетельством того, как сильно вырос Герхард в его глазах. Фрау Коппельман подала крепкий ликер, приготовленный по особому рецепту. Хельмута пришлось звать несколько раз. Наконец он явился, невыспавшийся, с всколоченной головой и воспаленными глазами.
У Герхарда на языке вертелось колкое замечание, но он промолчал: его заботило другое.
