Анатолий Сульянов - Расколотое небо
Лида и ребята уехали. Геннадий на ужин не пошел. Лежал с закрытыми глазами, и горькие мысли теснились в голове. «Неужели все? Отлетался? Неужели никогда больше не взлечу, не услышу в шлемофоне знакомого голоса Горегляда: «Посадку разрешаю. Проверь заход».
Словно затем, чтобы ему вольготнее было думать, приползла бессонница. Считал до ста, до тысячи, мысленно повторял чьи-то советы, убеждал себя: «Мне тепло, уютно… я засыпаю. Я сплю. Отяжелели веки… Слипаются глаза». Но глаза не слипались — сон отступил куда-то, его сменила гнетущая пустота. Геннадий не хотел говорить об этом, но, промучившись несколько ночей, сдался. Врач выписал пилюли. Снотворное действовало два-три часа, потом сон исчезал.
Однажды под утро Геннадий непроизвольно смежил веки и почувствовал, что засыпает. Приятная истома охватила тело, исчезла боль в ноге, стало хорошо и покойно. Но где это он? На аэродроме. Садится в кабину, надевает парашют, пристегивает кислородную маску, запускает двигатель и выруливает на взлетную полосу. Слышит голос Горегляда: «Взлет разрешаю». Самолет начинает разбег и — о, ужас! Он хочет подвернуть машину, пытается нажать на педаль, но чувствует, что у него нет правой ноги. Меховой унт пуст. Щупает штанину комбинезона — ничего нет… Слышит в шлемофоне испуганный голос врача: «Куда же вы? У вас же ампутирована нога!..» Хочет прекратить взлет, тянет рычаг двигателя на себя, но обороты турбины не уменьшаются, и самолет мчится на лес. Снова слышится голос Горегляда: «Отсекай двигатель! Отворачивай вправо!» Он пытается доложить, что отвернуть не может — нет правой ноги, и кричит: «Не могу! Не могу!»
Геннадий проснулся в холодном поту. Рядом стоял сосед и тряс его за плечи.
— Генка, проснись! Что с тобой! Чего ты так громко стонешь?
— Извини. Сон такой страшный…
После завтрака пришел массажист. Рассказал о городских новостях, вымыл руки, принялся за работу.
— Много ходишь?
— Много.
— Пора и бегать. Мышцы стали упругими, как у спринтера. Как говорят, мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Мне здесь делать больше нечего. — Посмотрев на покрасневшую ранку, удрученно покачал головой. — На этом участке фронта без перемен. Но ничего, Гена, до свадьбы заживет.
— До чьей свадьбы, Валя!
— До моей. Скоро женюсь! Приглашаю обоих.
— Спасибо. Говоришь, бегать пора?
— Конечно! Сначала трусцой по аллее, а как выпишут — на стадион.
Геннадий проводил массажиста до ворот, попрощался, постоял, затем побежал по усыпанной ракушкой аллее. Боли он почти не чувствовал и бежал с удовольствием, стараясь сохранить ритм. Дважды пробежав по аллее, прихрамывая, направился в палату.
— Ну, как дела? — поинтересовался танкист. — Бегал?
— Бегал, но недолго. Болит.
— Лиха беда начало. Дальше лучше будет.
Геннадий присел на кровать. Снял тапочку, посмотрел внутрь и с досадой бросил на пол.
— Снова? — спросил танкист.
— Да, — глухо уронил Геннадий и повалился на кровать.
В тот день он, словно в воду опущенный, безотлучно сидел у окна и смотрел на север, в сторону, где находились аэродром и его родной полк. Опоясанное перламутровыми лентами самолетных инверсий небо светилось голубизной. «В такую погоду наши обычно летают в две смены, — подумал Геннадий. — Спешат. Последний месяц лета».
Неожиданно до его слуха донесся характерный свистящий звук — так бывает, когда самолет летит на малой высоте. Геннадий поднялся со стула, вытянул шею, стараясь заглянуть туда, откуда неслись знакомые звуки, и увидел силуэт снижающейся машины. Машина выровнялась и, покачав крыльями, стрелой ринулась в небо. «Испытательные полеты на малой высоте, — подумал Геннадий. — Кто-то выбрал маршрут в сторону города».
Свистящий звук постепенно растаял — самолет скрылся из виду, а в голове Геннадия все еще стоял неумолчный, призывный гул реактивного двигателя. «Ему там, в кабине, хорошо, — позавидовал он. — Рука на ручке управления, ноги на педалях…»
Мысль о ноге внезапно ударила изнутри, и он почувствовал, как отхлынула от лица кровь, побледнели и вмиг отяжелели руки. Вместо сини неба увидел серое, расплывшееся пятно больших, с переплетами окон. Привстал, тяжело качнулся, не сдержавшись, с силой ударил палкой о спинку кровати и зло закричал:
— Не можете вылечить! Медицина хваленая! К черту ваши обещания! Я летать хочу! — Бросил на пол обломок палки, обхватил руками голову и словно подкошенный рухнул на кровать — его душили слезы.
Танкист растерянно тронул его за плечо:
— Ты что психуешь? Не сможешь летать — найдут тебе другую работу.
— Да что ты несешь?! Замолчи!
— Хватит! — крикнул танкист. Он выскочил в коридор и вскоре вернулся с начальником отделения.
— Что с вами, Геннадий Александрович? — спросил тот.
— Надоело, доктор, глотать пилюли и дырявить кожу уколами. Бесполезно все это. И вы знаете, что бесполезно. Знаете… И продолжаете назначать. Зачем?
— Маресьев полгода терпел и тренировался, — отрезал врач.
— Маресьев знал, что у него нет ног. Знал! А ни я, ни вы не знаете, что сделать, чтобы не гноилась ранка. Не знаете ведь? Чего глаза отводите? Вот так-то, доктор! Хвастаться успехами медики горазды. А где эти успехи? Ранку величиной с гривенник не можете одолеть! — Геннадий вытер платком покрытый испариной лоб и, заметив, как потемнело лицо майора медслужбы, негромко произнес: — Извините, — и отвернулся.
— Что ж, я вас понимаю, — помолчав, сказал начальник отделения. — Ранка превратилась в свищ, закрывается он трудно, а терпения у вас маловато. Но мы применили самые новые антибиотики.
— Что же мне делать дальше? — настороженно спросил Геннадий.
— Лечиться. Попробуем применить облепиховое масло. Правда, его и взять-то негде, но мне позвонил Сосновцев, сказал, что генерал Кремнев пообещал раздобыть флакон через друзей. Обождем денек-другой…
Облепиховое масло не помогло: из ранки по-прежнему сочился гной. Настроение у Геннадия ухудшалось с каждым днем. Он все реже и реже выходил на улицу, перестал бегать по утрам; ему казалось, что медицина и в самом деле бессильна. Книг почти не читал — не хотелось…
6
В госпитале генерал Кремнев и полковник Сосновцев появились сразу после обхода врачей.
Услышав знакомый голос, Геннадий насторожился. У входа в палату стояли командир дивизии и начальник политотдела. Их приезд был для него полной неожиданностью. Как только Кремнев и Сосновцев вошли в комнату, он попытался встать, выпростав из-под одеяла здоровую ногу, но тут же услышал предостерегающий голос генерала:
— Лежите, лежите!
Кремнев подошел к кровати, наклонился над Васеевым и осторожно пожал ему руку.
— Ну, теперь здравствуйте!
Поздоровался и Сосновцев. Оба присели.
Геннадий снова, в который раз, рассказал об аварии.
Комдив дотошно выспрашивал подробности. Он отвечал, а сам с нетерпением ждал паузы, чтобы начать разговор о весне сорок пятого. Ждал и боялся: а вдруг ошибка? А вдруг не тот Кремнев?
— Товарищ генерал, — волнуясь, спросил он. — Вам знакома такая фамилия: Устякин? Устякин Иван Макарович?
Геннадий выжидательно посмотрел на Кремнева. Заметил, как сузились глаза генерала, словно тот напряг память.
— Постой, постой, — потирая виски, проговорил Кремнев. — Устякин… Устякин… Да, да, припоминаю. Был у нас в полку механик Устякин. Ходил всегда в начищенных до блеска сапогах. Да, помню его отчетливо. Ванюшей звали, точно. А откуда вам Устякин известен?
— Извините, товарищ генерал, но я боялся ошибиться. Вы же знамя спасли! — Геннадий приподнялся на локтях, всматриваясь в сосредоточенное лицо комдива. — Я был у шефов на вагоноремонтном заводе и встретил там бригадира Устякина. Он рассказал мне о том, как лейтенант Кремнев спас знамя полка.
Лицо Кремнева начало розоветь. В глазах вспыхнули искорки. Медленно, словно превозмогая боль, он встал и подошел к окну.
— Давно это было.
— Что же это ты, Владимир Петрович, так? Столько лет вместе работаем, а не рассказал! — Сосновцев подошел к Кремневу. — Нехорошо. Ей-ей, нехорошо.
— Стоит ли ворошить то, что пережил? В том ночном бою я столько товарищей потерял…
…Война вступила на территорию Германии. Наши войска, взломав сильно укрепленную оборону немцев, частью сил вырвались далеко вперед. Среди передовых дивизий оказался гвардейский истребительный полк.
О том, что полк был на острие клина, рвавшего глубоко эшелонированные укрепления врага, знали немногие, и командир укрепил БАО — батальон аэродромного обеспечения — сводным отрядом механиков, мотористов и оружейников, собранных из эскадрилий. Днем рыли траншеи, восстанавливали блиндажи, ночью несли охрану аэродрома, стоянок самолетов, штаба и казарм.
