Юрий Бондарев - Мгновения. Рассказы (сборник)
Сергей остановил лошадь в пяти шагах от них, неловко, но быстро спрыгнул на землю и, пошатываясь, точно преодолевая порывы ветра, двинулся к ним, помахивая плетью.
– А меня послали за вами! – преувеличенно громко и весело сказал Сергей и, больше не говоря ни слова, приблизился, мельком глянул на заплаканное лицо Лиды, на брюки Банникова, потом решительно переложил плеть из правой руки в левую и этой свободной рукой ударил Банникова в подбородок. Этот короткий и сильный удар оглушил того, сбил с ног в траву. В ту же минуту Банников вскочил и, потирая подбородок, выговорил отрывисто:
– За что? За что? А?
Но Сергей, не обращая на него внимания, стоял возле Лиды и говорил возбуждено, хрипло:
– Давно бы мне сказали, я бы ему раньше морду набил! Давно бы сказали!..
А Лида, будто захлебнувшись, в бессилии опустилась на землю, закрыла лицо, повторяя со слезами шепотом:
– И меня! И меня!
– Уйди, Сержик, уйди, – неуверенно сказал Банников. – Слышишь, уйди сейчас.
Сергей, как слепой, пошел к лошади, но тотчас остановился и, усмехаясь скованными губами, добавил ожесточенно:
– А ты, сволочь, на глаза не попадайся!..
В середине ночи Сергей, пробродив несколько часов вокруг лагеря, озябший весь, вошел в палатку; не раздеваясь, сел на свой топчан, долго смотрел на огонь «летучей мыши» – ночные мотыльки, треща крыльями по проволочной сетке, вились вокруг фонаря, падали на стол, сквозь тугие удары ветра было слышно, как одиноко тыркал сверчок в полутьме палатки. В колыхающееся слюдяное окошко просачивался каленый лунный свет, лежал полоской на земле, мешался с желтым дремотным огнем «летучей мыши».
Абашикян и Сивошапка не спали, сидели за столом, перебирая породу в лотке. Банникова не было.
– Ты что? – спросил Сивошапка с усталой сипотцой в голосе. – Где пропадал?
– Это мое дело, – ответил Сергей.
– Банников где? – спросил Сивошапка, сдвигая брови. – С тобой был?
Молча Сергей повалился на спину и так, лежа, не мигая, следил за тенями на потолке. Эти тени то поднимались, то опускались под брезентовой крышей, брезент звенел от ветра, несущегося с гор. Зябко кричали птицы в тайге, их крики рваными отголосками бросало над палаткой, и почему-то казалось Сергею: по брезенту жестко бились, шуршали их крылья, точно в беспокойстве слетались они с гор на тусклый огонек «летучей мыши», мелькавшей в оконце среди пустоты ночи. И, как сквозь дремоту, чудился ему в этом гуле тайги захлебнувшийся жалкий голос Лиды: «И меня! И меня!..»
– Эх, какую несерьезность своротил! – проворчал Абашикян, отложил кусочки породы на лоток и лупой почесал переносицу. – Зачем сюда приехал, Сергей? Нефть искать или ерундой заниматься? Где Банников? Свалится в пропасть, кто ответит? Советский геолог называется… Ишак высшей марки! Теперь искать надо.
Он резким движением подтянул гирю ходиков, говоря раздраженно:
– Забот не хватает! – и спросил: – Где видел Банникова?
А Сергей все неподвижно глядел в потолок, вытянувшись на топчане, худой, мальчишески бледный, затем сказал через силу:
– Не знаю… А если искать, то ищите возле пятого шурфа. Я никуда не пойду.
– Меня, что ли? – раздался громкий голое, и в палатку шагнул Банников в распахнутой куртке, скулы докрасна накалены ветром, светлые глаза тоскливо смеялись, освещенные «летучей мышью». – Действительно искать меня не стоит, сам найдусь! – сказал он и повернулся к топчану Сергея, по-прежнему смеясь одними глазами.
Он снял кепку, швырнул ее в угол, присел на топчан к ногам Сергея, крепко сжал рукой ему колено. Сказал низким незнакомым голосом:
– На, бей, Сержик, бей! Чую, виноват перед тобой! Бей морду, я вытерплю… Не то терпел! Ну что смотришь – бей, может, легче обоим станет.
Сергей с удивлением и неприязнью видел тонкий, решительный рот Банникова, его сильную шею, открытую расстегнутым воротом, и сбросил его руку с колена, как бы не желая понимать этого тоскливого смысла слов, которые отчетливо выговаривал Банников.
– В чем дело? – спросил Сивошапка, вставая и загораживая своим широким телом огонь «летучей мыши». – Это що за мордобитие?
– Подожди! – властно остановил его Банников. – Наше дело – разобраться. Ваше дело – не вмешиваться! Сережка не мальчик! Это мужской разговор. Так вот, Сержик. – Он опять с упорством сжал его колено. – Так вот, Сержик. Из-за некой женщинки я однажды бросил все: институт, семью, дочь, – все бросил к черту. И остался на бобах. Ясно или нет? Подробности нужны?
– Убери руку, – сказал Сергей.
– Ладно. – Банников встал, поспешно вынул папиросу, помял ее в твердых пальцах, снова заговорил. – На Лидии Александровне я, конечно, не женюсь, была игра. Об этом я и сказал ей сейчас. Говорю и тебе. И советую: забудь все это, понял? На кой дьявол тебе ветреная бабенка, которая не знает, чего хочет! Пустит она твою жизнь под откос, ведь не любит она тебя, не понимаешь разве?
Банников, болезненно кривясь, стал чиркать зажигалкой, прикуривая. Ветер с силой сотрясал крышу, давил на брезентовые стены палатки – скрипел, вибрировал натянутый, как струна, шест. Сивошапка и Абашикян молчаливо и мрачно следили за выражением неприятно сморщенного лица Банникова, за Сергеем, который лежал, отвернувшись к стене.
А Сергея трясло мелкой дрожью, он сдерживал ее и никак не мог сдержать. Он, застонав, вскинулся, блестя темными сухими глазами, быстро сел на топчан, сказал предупреждающе и зло:
– Уйди отсюда… и замолчи! У меня кулаки чешутся на твою морду! Ты-то с ней что сделал, тоже все рассчитал? Как она может такую сволочь любить?
– Эх, Сережка, Сережка, – печально сказал Банников. – Ни черта ты не понял!
Тогда Абашикян, оскалясь даже, подошел к Банникову, толкнул его в плечо с несдерживаемой горячностью.
– Выйди прогуляйся! Кто просил вмешиваться в чужую жизнь?
– Выйди, выйди ко всем псам бисовым! – крикнул Сивошапка и ударил кулаком по столу так, что задребезжал, моргая, фонарь.
Сергей лег на топчан, уткнувшись щекой в подушку, затих.
А через месяц она уезжала из партии.
В ветреную сентябрьскую ночь Сергей вез Лидию Александровну на станцию. Она попросила проводить ее. Не было видно ни крупа лошади, ни звезд, ни деревьев, тайга по-осеннему текуче шумела. Они сидели на телеге, оба накрывшись одним брезентом: сухие листья – первые предвестники холодов – летели из тьмы, ударялись, скреблись в брезент, сильно дуло по ногам, и от этого было еще неуютнее, холоднее, тревожнее. Лида молчала. Молчал и Сергей в запутанном чувстве любви, жалости к ней, жестокой обиды и горького непонимания. Почему она попросила его проводить ее и почему он согласился – он не знал, не мог объяснить этого самому себе.
Потом так же молча они ждали поезда, стояли под фонарем на пустынной платформе. Ветер рвал ее плащ, заносил полы, они задевали колено Сергея. Это будто живое прикосновение Лиды сближало их, и он видел, что в маленьких ее ушах не было уже сережек, которые она надевала ради Банникова.
В ночных гулких лесах, пронзительно отдаваясь, закричал гудок паровоза, змейка огней выскользнула из-за горного кряжа – оттуда шел поезд.
– Прощай, – почти беззвучно сказала Лида и протянула руку, спросила тихо и жалко: – Ты что, Сережа, по-прежнему любишь меня?
– Зачем же уезжать? – выговорил Сергей чужим голосом. – Не надо…
И она что-то ответила ему – он не расслышал. Налетел с нарастающим шипением, с железным грохотом поезд, обдал теплой водяной пылью, смял все звуки, сумасшедше зачастил свет желтых окон, и то пропадало, то появлялось в этом мелькании странно поднятое к Сергею лицо Лиды, ее шевелящиеся губы.
– Передай Банникову, что я его ненавижу, – с трудом разобрав слова, услышал он ее голос. – А я дура, тряпка, девчонка! Я ненавижу себя! Понимаешь, Сережа? А я дрянь, глупая дрянь! Если бы снова быть чистой, если бы снова!..
И, не соглашаясь, готовый в каком-то исступленном порыве нежности и прощения обнять ее, успокоить, сказать что-то оправдывающее, защитительное, он смотрел в ее ожесточенные глаза и чувствовал, как в горле тихой болью давило, и он не мог ничего выговорить.
«Так зачем она? – подумал он с отчаянием. – Она добрая, умная, красивая. Но зачем она играла в какую-то странную легкомысленную женщину?»
Потом он остался один на платформе. Дальний шум поезда затихал в лесах, давно уплыла в ночь красная искра последнего вагона, и дико, неотвратимо, словно радуясь бешеной своей скорости, закричал в чаще паровоз, рождая мощные звуковые перекаты: «Проща-ай!»
– Прощай, – прошептал Сергей, только сейчас поняв, что он больше никогда ее не увидит.
Он сошел с платформы, сел в телегу и вдруг, как бы опомнившись, бешено погнал лошадь в черноту ночи, подальше, подальше от этой станции.
1950
Последние залпы
Повесть
Завещаю в той жизни
