Александр. Омильянович - Смысл жизни
Таксист окинул его внимательным, изучающим взглядом — вид Загдана не вызывал доверия. Загдан без слов достал бумажник, протянул немцу двадцать марок и попросил ехать как можно быстрее. Они помчались по улицам Кенигсберга.
Загдан то и дело бросал взгляд на указатель скорости. Ему хотелось быть как можно дальше от Кенигсберга и по возможности ближе к границам Восточной Пруссии. Время от времени ему казалось, что это сон, что невозможно, чтобы все шло так гладко…
Он решил, что пора… Сунул руку в карман, стиснул рукоятку пистолета и приказал немцу остановиться. А когда тот, удивленный, затормозил, Загдан направил на него пистолет и медленно, отчетливо, насколько умел говорить по-немецки, сказал, чтобы он довез его до Иоганнисбурга, что при малейшем сопротивлении, при попытке поднять тревогу или остановиться где-либо в городе ему грозит смерть.
Лицо немца сделалось серым, он не мог унять дрожание рук, сжимавших руль, и широко открытыми глазами, в которых застыл ужас, смотрел на Загдана. Тот заверил его, что ничего ему не сделает, не ограбит, не убьет, если за эту ночь он довезет его до предместья Иоганнисбурга. Таксист дрожащим пальцем ткнул в бензоуказатель и с трудом выдавил из себя, что горючего хватит еще только на сто километров.
Загдан задумался на минуту, но затем приказал отъехать подальше от Кенигсберга, а там где-нибудь они найдут бензозаправочную станцию.
Немец оправился от первого страха, включил зажигание и погнал машину. Загдан, держа в руке пистолет, не отрывал взгляда от рук водителя, указателя скорости, шоссе и дорожных указателей. Словно вихрь пролетели они через спящие деревни, местечки, обгоняли машины на шоссе. Каждый оставшийся позади километр отдалял Загдана от Кенигсберга и приближал его к родной земле. Но впереди еще лежало много километров, и еще многое могло произойти в эту ночь. Он видел, что лицо немца покрылось потом и что он нетерпеливо ерзает на сиденье и краем глаза смотрит на Загдана и на дуло пистолета.
Они проехали первые дома города Абшванген, сонного и тихого. У рынка Загдан увидел бензозаправочную станцию. Она работала. Он приказал немцу притормозить и объяснил, что здесь они заправят машину бензином. Полушепотом предупредил таксиста, что если он хоть малейшим жестом выдаст себя, то Загдан без колебаний застрелит его. Немец кивнул, дав понять, что ему все ясно.
Они подъехали к станции. Таксист выключил мотор и посмотрел на Загдана. Тот сунул пистолет в карман и, держа палец на спуске, кивнул, чтобы водитель вылезал.
Из будки вышел заспанный парень, и немец чуть дрожащим голосом попросил его залить в бак бензин. Загдан не отходил от таксиста ни на шаг.
Неожиданно на шоссе послышался шум мотора. Загдан увидел грузовик, который свернул с дороги и тоже подъезжал на заправку.
Немец вперился взглядом в медленно приближавшуюся машину. Она остановилась у бензоколонки в нескольких метрах от такси. Открылась дверка, и Загдан тотчас ощутил неприятный озноб от охватившего его страха.
Из кабины крытого грузовика вылез шофер в жандармской форме, а за ним с другой стороны с трудом выбрался офицер-жандарм. Из крытого брезентом кузова слышались голоса, значит, и там, видно, были жандармы.
Офицер и шофер подошли ближе, выбросили руку в нацистском приветствии и стали глазеть на Загдана, таксиста и парня с бензозаправочной станции. Загдан стоял словно на раскаленных углях. Он судорожно стискивал в кармане рукоятку пистолета, подсознательно чувствуя, что попался в ловушку, и напряженно смотрел таксисту в лицо, прямо-таки гипнотизируя его своим взглядом, приковав его к себе. Тот стрелял глазами то в сторону жандармов, стоявших в нескольких метрах сзади, то в сторону Загдана и тоже лихорадочно соображал, как спасти себе жизнь.
Казалось, что заправка не кончится. Но вот парень отвел шланг, и Загдан кивнул немцу, дав понять, что надо ехать дальше. Тот медленно закрутил крышку бака, стукнул ногой по колесу, проверил вентиль и взялся за ручку дверки.
Загдан внимательно следил за каждым его движением, жестами, выражением лица. Он знал, что критический момент наступит тогда, когда ему самому нужно будет садиться в машину.
Немец открыл дверь, быстро вскочил на сиденье и пискливым голосом закричал: «Бан-ди-и-и!..» Он не докончил. В какую-то долю секунды Загдан подскочил к нему и выстрелил два раза. Он даже не видел, как немец мягко опустился рядом с машиной. Мгновенно обернувшись, Загдан двумя выстрелами свалил онемевшего офицера и водителя грузовика.
В кузове всполошились. Но прежде чем кто-либо успел оттуда выскочить, Загдан в несколько прыжков очутился сзади грузовика и выстрелил несколько раз в сидевших там жандармов. И только после этого бросился бежать.
Он бежал наугад, лишь бы быть подальше от бензозаправочной станции, только бы раствориться в темноте и добраться до леса, который мог его спасти. В ушах у него гудело, сердце громко и часто стучало, но он все же услышал крики погони и грохот выстрелов. Загдан мчался через какие-то сады, мимо домов, перескакивая через ограды.
Из городка также донесся шум поднятой тревоги. Оттуда уже спешили на помощь местная жандармерия, воинское подразделение, боевая группа эсэсовцев и все нацисты, имевшие оружие.
Загдан заметил, что бежит не в нужном ему направлении. Он свернул вправо, перебежал через шоссе в том месте, где оно раздваивалось, но прямо перед собой увидел коричневые фигурки, услышал их крики. Тотчас же загремели винтовочные выстрелы и в небе вспыхнула ракета.
Загдан упал, но тут же вскочил, повернул назад, пробежал с минуту и с левой стороны увидел цепь жандармов. Ему уже нечем было защищаться. Две пули он оставил в пистолете для себя…
Преследователей прибывало. Загдан остановился среди деревьев какого-то сада, приложил руку к груди и, жадно глотая ртом воздух, прислушался. Шум в ушах мешал сориентироваться, идет ли погоня по его следам. Но инстинктивно он чувствовал, что его, как загнанного зверя, обкладывают со всех сторон, что он попал в западню, из которой только чудо могло его спасти.
Оглядываясь по сторонам, он в один из моментов, как ему показалось, увидел вдали черную стену леса. Крадучись, он пробежал по саду и выбежал на открытое поле. Перед ним, словно из-под земли, выросла фигура. Он выстрелил в немца.
Стена перелеска приближалась. При свете непрерывно вспыхивавших в небе ракет все отчетливее вырисовывались очертания отдельных деревьев и кустарников. Но вместе с этим все чаще раздавались за его спиной выстрелы.
Он уже добежал до перелеска, уже ощутил дуновение ветерка, долетевшего оттуда. Еще десяток-другой шагов… И тут же почувствовал, что в правый бок ему словно впилось раскаленное железо. Он упал, перекатился по земле, поднялся, но ноги не держали, словно были из ваты, а правая сторона тела деревенела, и кровь набиралась в ботинок.
Прижимая рукой одежду к ране, из которой сочилась кровь, скорчившись от боли, он медленно вошел в перелесок и свалился в кусты. Внутри у него пылал огонь, а на губах он ощущал горечь желчи, смешанную с соленым привкусом крови. Загдан провел ладонью по мокрой от крови траве, а потом приложил ладонь к пересохшим губам и вытер ею лицо.
Перелесок был небольшой, и со всех сторон были слышны, как в тумане, приближающиеся голоса немцев. Загдан, скорчившись от боли, поглубже забрался в куст ивняка, потом проверил, загнан ли последний патрон в ствол пистолета. Он решил дождаться момента, чтобы на глазах у немцев выпустить последнюю пулю в себя…
Вскоре перелесок был буквально запружен преследователями. Они пускали ракеты, светили фонарями, перекликались.
— Пришел и мой час… — прошептал Загдан сам себе. — Жалко, что так глупо попался… Погубило меня лихачество… Слишком многого хотел за раз…
Придерживаясь за куст, он с трудом поднимался с земли. Пистолет он держал в руке. Держал крепко, судорожно сжав рукоятку, потому что боялся, что не хватит сил поднять его…
И тогда его заметили. Поднялся крик, рев и целая ватага преследователей бросилась к нему. Загдан дрожащей рукой, собрав остатки сил, приставил пистолет к правому виску, закрыл глаза и нажал на спуск…
* * *Стены зала окружного военного трибунала в Кенигсберге были облицованы дубовой панелью. У передней стены возвышался массивный, сделанный из дуба судейский подиум, над которым висел вырезанный из дерева гитлеровский орел со свастикой в когтях. Несколько десятков скамеек для публики были заняты до последнего места. На них сидели преимущественно офицеры вермахта и гестапо, но и гражданских лиц было тоже много. В зале стояла напряженная тишина. Все нетерпеливо посматривали то и дело на часы и на двери. Наконец часы показали девять, и тогда раскрылись двустворчатые двери. Четыре жандарма ввели подсудимого.
