Любовь Буткевич - Солдаты милосердия
Шура после семи классов окончила двухгодичную школу медсестер и была направлена в хирургическое отделение районной больницы.
На вопрос Шуры — как я оказалась здесь — коротко ответить было сложно. Хотела стать детским врачом, да окончить успела только семилетку. Наверное, быстро взрослела, потому что все чаще задумывалась о трудностях и недостатках в семье. На шесть человек был один работник — отец. Решила пока пойти поработать, чтобы учебу продолжить поздней. С большим трудом уговорила родителей. И стала я регистратором-статистиком в медпункте заводского рабочего поселка. Научилась не только составлять отчеты, но и делать перевязки и уколы.
И вдруг война!
Почему-то больше стали болеть взрослые и дети. Детский врач не успевала после приема больных ходить по всем вызовам на своем участке. Приходилось зачастую помогать ей. Она подробно рассказала мне о детских болезнях, научила их распознавать. Но основной моей обязанностью была, конечно, статистика.
Я тогда думала: идет война, а я тут отчитываюсь за какие-то единички-палочки. Что за работа! Пойду на фронт.
Но не так скоро и легко осуществилась мечта. Первое заявление в военкомат отнесла в начале сорок второго года.
— Пока не требуется, — ответил военный.
Некоторое время спустя вновь напомнила о себе. Окошечко, куда подавала заявление, было расположено высоко, не по моему росту. Я каждый раз подтягивалась на цыпочки, чтобы повыше казаться военному. Но он все равно приподнимался с места, чтобы посмотреть на меня, и с улыбкой отвечал: «Пока не требуется». Да так бесконечно.
В последний раз я не выдержала:
— Каждый день отправляете на фронт, а мне все отвечаете, что не требуется, — и заплакала.
— Ух ты! Зайди-ка сюда.
Зашла. В кабинете сидело человек пять военных.
— Посмотрите на нее. На фронт собралась, — сказал сидящий у окошечка.
— Сколько лет?
— Семнадцать.
— Когда исполнится?
— Уже исполнилось.
— Неужели? А я бы сказал, что ты учишься еще в третьем-четвертом классе. Что же ты, на фронт собираешься, а растешь плохо? Что думаешь делать на войне?
— Раненых перевязывать.
— Документ есть о том, что медсестрой работаешь?
— Нет.
— Вот видишь, документа нет, и лет мало, и рост неподходящий. Так что советуем тебе еще подрасти и подучиться.
От слез не видела дороги. Злилась на свой рост и на тех военных, которые посмеялись надо мной. И с отчаянием думала: что же теперь делать?!
Несколько дней спустя увидела объявление:
«Идет набор на краткосрочные шестимесячные курсы медсестер».
Тут же зашла и написала заявление. Приняли. «Теперь-то у меня будет документ!» — торжествовала я.
В нашем далеком от фронта уральском поселке жизнь текла своим чередом. Эшелонами прибывали эвакуированные из юго-западных областей, испытавшие ужасы войны. Многие из них лишились крова, потеряли при бомбежках и обстрелах в пути своих детей, родных и близких.
Прибывающие размещались в каждую семью жителей поселка. Хозяева, сочувствуя, принимали пострадавших, помогали чем могли, хотя и сами с началом войны жили скудновато. Население поселка увеличилось больше чем втрое. Стало гораздо шумней, оживленней, чем в мирное время. Особенно вечерами становилось шумно и многолюдно около общежитий, где разместили эвакуированную молодежь — учащихся школ ФЗУ. Ребята после трудового дня выходили с гитарой, пели, плясали. До поздней ночи, а то и до утра разносились по поселку веселые голоса, шутки, смех. Они создавали такое веселье, какого раньше не было. А ведь повидали войну. Побывали под бомбами. Многие не знали о судьбе своих семей, оставшихся на оккупированной территории. Возможно, легче было переносить душевную тоску и тревогу, заглушая их показной бравадой. Пожалуй, и взрослые — как коренные жители, так и эвакуированные — таким образом оборонялись от горьких раздумий.
Всяческие неудобства, теснота, жизненные недостатки, сдружили людей — хозяев и квартирантов, — и у них все стало общим. В том числе радости и печали. Вместе провожали на фронт комсомольцев-добровольцев. Вместе горевали, когда почтальон кому-то приносил похоронку. Радовались каждому письму, пришедшему с передовой, или когда у кого-то из эвакуированных объявлялся потерявшийся в дороге член семьи.
Шли тревожные известия: «…оставили город…», «бомбили Москву…» Разговоры велись такие, будто фашистские самолеты могут прорваться и на Урал. В связи с этим, на всякий случай, на оконные стекла наклеивали полоски бумаги крест-накрест, чтобы уменьшить вибрацию от взрывной волны. Повсюду стали соблюдать тщательную светомаскировку. Поселок погрузился во мрак. Стало тихо и тоскливо.
Жильцы поочередно дежурили с наступлением темноты и до рассвета. Наблюдали, не мелькнет ли в чьих-то плохо замаскированных окнах огонек. Если замечали, сразу же предупреждали об этом.
Начались учебные воздушные тревоги. Медицинских работников перевели на казарменное положение, освободив для этого один из кабинетов медпункта.
Меня перевели на ставку медицинской сестры, хотя я еще не имела соответствующего образования. Сидела с врачами на приемах и аккуратно выполняла все, что полагалось, но постоянно думала: все равно уйду на фронт! Решение свое держала в тайне.
Шли практические занятия в госпитале. Учили ухаживать за ранеными в палатах, перевязывать, снимать и накладывать гипсовые повязки. Запомнился день, когда вся группа присутствовала на первой операции — ампутации нижней конечности.
Некоторые из девчат не выдержали, ушли из операционной. Руководитель группы просил и меня, побледневшую, выйти, но я отказалась. Решила до конца проследить за ходом операции. Нужно привыкать ко всему сейчас, думала я, там некогда будет падать в обмороки.
Учеба подходила к концу. Преподаватель, который вел в группе военное дело, сообщил, что после окончания курсов, с получением удостоверения, нас поставят на военный учет, что могут отправить и на фронт.
— Ура! — не выдержала я.
После окончания занятий, получив положенные документы, я в тот же день отправилась в военкомат. Подала в окошечко знакомому военному и спрашиваю:
— А теперь сколько еще ждать придется?
— Вот так история! — удивился он. — Теперь-то, пожалуй, скоро вызовем.
Повестка пришла через день — восьмого марта сорок третьего года…
Моя старшая сестра Нина, с которой я вместе жила, заметив необычно приподнятое настроение, недоуменно произнесла:
— Чему ты радуешься? Это же повестка!
По рассказам мужа она уже представляла, что такое война.
— В том-то и дело, Ниночка, что это повестка, которую я ждала целый год.
— Глупая, что ты наделала?! — сокрушалась она.
…Ближе к фронту больше разрушений от налетов и бомбежек вражеской авиации. Вдоль железной дороги чаще встречаются сгоревшие хаты, на месте которых остались лишь полуразрушенные печи с торчащими трубами.
На одном из разрушенных полустанков заметили одинокого мальчика лет семи. Странно было видеть ребенка среди развалин.
Эшелон остановился у семафора. Мальчик спрятался за печь.
— Малыш, подойди сюда, — позвал кто-то.
Но он стоял, выглядывая из засады.
— Иди, не бойся. Гостинцы тебе дадим.
Он подошел, недоверчиво посматривая на людей.
— Что ты здесь делаешь?
— Играю.
— Ты один?
— Не, с мамкой.
— А где вы живете?
— Там, в огороде, в землянке.
Там, куда он показал, мы увидели землянку и женщину с лопатой в руках. Мать обрабатывала землю.
— Мальчик, вот возьми.
Кто подавал сахар, кто — сухари и шпиг. Мы с Шурой, кроме продуктов, отдали по куску мыла.
— Вот правильно. Молодцы, девчата! — похвалил замполит. — У них сейчас ничего этого нет. Начинают жить заново. Вот передайте еще.
Он протянул мыло и сахар.
— Да, война — это трагедия, — произнес замполит Таран, — разруха и голод, людские страдания и несчастья. И все же, несмотря ни на что, мы должны победить. Непременно. Иначе нельзя. И скажу вам прямо, девчата, что страшновато будет на войне и опасно. Только это не значит, что вам надо бояться, бросаться в панику. Конечно, предстоит побывать вам и под обстрелом и под бомбами, но я верю, что вы сильные и смелые и все невзгоды перенесете хладнокровно. Главное в вашей работе в прифронтовой обстановке — спокойствие и выдержка…
— По-ско-рей, по-ско-рей! — отстукивают колеса.
Вдоль железнодорожного полотна установлены зенитные батареи с вытянутыми вверх длинными стволами.
Около каждой зенитки хлопочут девушки-зенитчицы. Смотрю на них и завидую: шутка ли, доверен воздушный пост — защита от нападения гитлеровских стервятников.
На одной из остановок бежим к ближайшей зенитке. Наспех знакомимся с девчатами. Узнаем, что на счету этой батареи уже четыре сбитых вражеских самолета.
