Мартин Нильсен - Рапорт из Штутгофа
С 29 августа по 2 октября 1943 года все дни были заполнены тревожным ожиданием: как же решится наша судьба? Несмотря на непроницаемый заслон, который был немедленно создан вокруг лагеря, мы узнали, что в ночь с 28 на 29 августа с необычайной силой проявилась воля датчан к сопротивлению. Остатки датского флота были либо затоплены собственными командами, либо ушли в Швецию. К нам в лагерь проникали более пли менее достоверные слухи, из которых можно было сделать только один вывод: чем чаще немцы чинят произвол и насилия, тем твёрже становится решимость датского народа бороться за свою свободу и независимость. Доходили до нас также слухи о новом, успешном наступлении Красной Армии.
Принимая во внимание все эти факторы и зная о бегстве наших товарищей из Хорсерэда, мы нисколько не сомневались в том, что рано или поздно нас отправят в Германию.
Но когда и как?
На второй или третий день после того, как немцы заняли Хорсерэд, сам генерал Ханнекен приехал инспектировать лагерь. Когда он появился, мы сидели в столовой И завтракали. Здесь мы впервые увидели воочию весь этот бездушный и закостенелый прусский церемониал, всю систему механического подчинения, с которой впоследствии так хорошо познакомились.
Когда генерал вместе со своим штабом вошёл в столовую, один из офицеров щёлкнул каблуками и гаркнул:
— Achtung!
При этом обе его ладони взметнулись вверх, и мы поняли, что должны встать. Фон Ханнекен вышагивал вдоль длинных столов с холодным, непроницаемым лицом. Он смотрел на наши тарелки такими же голодными глазами, как и его солдаты, когда они дежурили в столовой.
— Вы живёте, как боги, — вот и всё, что он сказал, но с того самого дня наш пищевой рацион стал неуклонно ухудшаться.
А вскоре разнёсся слух, будто, инспектируя женский лагерь по другую сторону дороги, генерал заявил, что немцы не воюют с женщинами. Через несколько дней наших девушек перевели в тюрьму Вестре, и почти одновременно они узнали, что их увезут в Германию.
Немецкое подразделение, которое непосредственно осуществляло захват лагеря, оставалось в нём всего дня два. Это было одно из боевых армейских подразделений, и его заменили новобранцы, то есть юнцы от шестнадцати до восемнадцати лет. Их офицеры, правда, были гораздо старше.
Уже на этом этапе войны мы получили довольно ясное представление о том, что такое боевой дух и моральная стойкость немецкой армии. Эти мальчики, с которыми нам приходилось говорить, уже отбыли одно— и двухгодичную трудовую повинность, после чего на них надели военную форму. Сначала их послали на несколько месяцев в Польшу для военной подготовки и несения караульной службы. К нам они прибыли из Норвегии. Их обязанности оставались прежними: караульная служба и дальнейшее изучение военного дела. В свободные часы, которых было совсем немного, они маршировали, занимались строевой подготовкой, отрабатывали ружейные приёмы. Ни сами новобранцы, пи их офицеры не скрывали, что в самое ближайшее время их пошлют на Восточный фронт.
В лагере они пробыли недолго, но этого было достаточно, чтобы мы поняли, что происходит сейчас в третьем рейхе. Однажды, когда в лагерь пришла полевая почта, мы наблюдали следующую картину. Молодой солдат, ещё совсем мальчик, сидел на лестнице, ведущей и караульное помещение, и читал письмо. Вдруг он уронил голову на колени и расплакался, как только может плакать очень одинокий ребёнок. Один довольно славный молодой фельдфебель, который в этот день был начальником караула, сел рядом с юношей, обнял его за плечи и стал утешать. Постепенно тот успокоился, и оба они пошли в караульное помещение. Как оказалось, в письме было извещено о том, что вся семья молодого солдата погибла по время бомбёжки.
Другой солдат сказал кому-то из заключённых, что лучше умереть или быть расстрелянным на месте, чем жить так, как живёт он.
Ему семнадцать лет, а жизнь уже потеряла для него всякий смысл!.. Да, по-видимому, расшатывался самый фундамент третьей империи.
Многие солдаты совершенно серьёзно заявляли, что предпочли бы быть на нашем месте, на месте заключённых Хорсерэда.
На другой день после прибытия новобранцев молодой фельдфебель разрешил заключённым, которые раньше жили в старом лагере, пойти туда под конвоем и забрать вещи, брошенные там, когда их перегоняли в новый лагерь.
— И заберите вещи, оставленные вашими бежавшими товарищами. Берите всё, что вам может понадобиться. После нас придут зелёные полицейские отряды, а там, где ступит их нога, уже трава не растёт, — сказал фельдфебель, провожая нас в старый лагерь.
Через несколько дней, стоя возле ограждения, я увидел, как большие грузовики с полицейскими в зелёной форме сворачивают с дороги на широкую площадку перед лагерем.
— Чёрт побери, — пробурчал фельдфебель, который стоял по другую сторону ограждения, — чёрт побери! Я думал, что мы хоть несколько недель отдохнём здесь, а теперь чёрт принёс этих проклятых полицейских. Значит, нас отправят на Восточный фронт.
Он оказался прав. На следующее утро, часа в четыре, может быть в пять, нас безжалостно разбудили и построили во дворе лагеря. За ограждением прохаживались небольшими группами полицейские в зелёных мундирах с винтовками в руках.
Зачем они нас построили?
Я сразу подумал: нас отправляют в Германию. Многие товарищи решили, что ночью опять кому-то удалось бежать и кто-то из заключённых поплатится за это головой.
На самом же деле армия просто передавала лагерь полицейским войскам.
Через несколько часов юные новобранцы строем уходили из лагеря на Восточный фронт. Многие из них даже не пытались скрыть своих слёз. Когда их колонна повернула на дорогу в Хельсингер, раздалась команда: «Три-четыре!» Это означало, что надо запевать строевую песню. Так с песней плачущие юноши третьего рейха покидали Хорсерэд, направляясь на Восточный фронт.
Уже через несколько дней после того, как немцы заняли Хорсерэд, они снова начали заселять опустевший старый лагерь. На этот раз речь шла о гораздо более видных политических фигурах, чем мы. Это были всем известные личности. Особенно много собралось там консервативных политических деятелей, членов ригсдага и журналистов. Среди них было несколько социал-демократов, по этих вскоре освободили. Постепенное заполнение старого лагеря означало, что нам придётся работать. Ибо, как сказал жирный, похожий на Геринга начальник полицейских отрядов:
— От работы ещё никто не умирал; работа — благословение божие.
Прошло полтора-два месяца, и мы ежедневно могли видеть, как люди падают замертво от непосильного труда.
Однако этот приказ позволил нам установить связь с остальными заключёнными нового лагеря, о чём мы отнюдь не жалели. Вся наша работа, если только это можно назвать работой, заключалась в том, что мы убирали и чистили бараки в старом лагере как для новых заключённых, так и для полицейских отрядов, которые один за другим прибывали в Хорсерэд из Копенгагена. Насколько мы могли судить, немцы решили превратить лагерь Хорсерэд в своего рода полицейскую базу для Копенгагена и всей Северной Зеландии.
Таким образом мы получили возможность познакомиться с солдатами гитлеровских полицейских подразделений. Сначала можно было предполагать, что в военном и моральном отношении это настоящая элита третьего рейха. Но при ближайшем рассмотрении всё оказалось далеко не так. Почти всем солдатам перепалило за сорок. У многих, на рукаве была нашивка с надписью «Холм». Это были остатки немецких войск, которые зимой 1941–1942 года Красная Армия окружила в городе Холм, к югу от озера Ильмень. Потом их отправили в тыл, чтобы они отдохнули и набрались сил. И вот они прибыли в Данию.
От них мы впервые услышали выражение, которое во время войны стало крылатым. Оно было очень характерно и для немецкой армии и для всего немецкого народа; в Штутгофе мы слышали его на каждом шагу и в меру своих сил старались ему следовать:
— Не надо торопиться, времени достаточно.
Когда во время работы в старом лагере нам надо было, скажем, перенести из одной комнаты в другую стол шириной в полметра и в метр длиной, полицейские считали, что нести его должны минимум два человека, не считая, разумеется, солдата, который будет приглядывать за ними:
— Не надо торопиться, времени достаточно.
Во время работы я говорил со многими солдатами полицейских отрядов. Наедине со мной они были очень откровенны, но в обществе друг друга замолкали.
Они были убеждены в том, что война проиграна и окончится ещё в этом году. Я спросил одного немца из Рура, бывшего хозяина гостиницы, все ли немецкие солдаты думают так же.
— Все, — категорически ответил он. — Война кончится, и мы вернёмся домой. А вы соблюдайте спокойствие и не делайте глупостей, тогда вас отпустят ещё до рождества.
