Мартин Нильсен - Рапорт из Штутгофа
Мною овладевает тяжёлое, гнетущее чувство.
Итак, вот они…
Уже в который раз за эту ночь взгляд мой медленно скользит по стене и останавливается на фотографии моего маленького сына, которая висит над кроватью. Фотографии его матери я сжёг ещё в прошлом году, когда гестапо вместе с датской полицией начало преследовать её. Я смотрю на улыбающееся мальчишеское лицо: таким я сфотографировал его и зоопарке, когда он впервые увидел забавные проделки обезьян; потом истаю и выхожу в коридор.
Большинство наших товарищей собралось в большой комнате барака. По радио какой-то новый голос объявил, что в 6 часов вечера будет передано важное сообщение. Наконец его передали. Оно не было для нас неожиданностью. Верховное командование германской армии заявило о введении на всей территории Дании военного положения.
Это было именно то сообщение, которого мы ждали. Мы перебросились несколькими словами и замолчали. Каждый был занят своими мыслями.
А время идёт. Пока всё остаётся по-старому. Наверное, прошло часа два. Скоро восемь. Уже светло. Внезапно двери барака распахиваются от могучего удара ногой, и в коридор врывается целая орава вооружённых до зубов немецких солдат, которыми командует совершенно ошалевший от злости офицер.
Направив на нас автомат, он не просто идёт по коридору, а врезается в пол стальными подковами своих каблуков. При этом он, как обезьяна, сгибает ноги в коленях и не говорит, а рычит:
— Н’raus, h’raus. Кто говорит по-немецки?
В коридоре толпятся почти все заключённые нашего барака, но оказывается, никто из них не знает немецкого языка.
— Значит, вы не хотите говорить по-немецки? Ну, так мы вас научим, — рычит он, лягая ни в чём не повинный дощатый пол.
Глядя на него, каждый, наверное, думал: «Господи, да у него, бедняги, с нервами ещё хуже, чем у нас».
— Гоните их во двор, а если будут медлить, поторопите прикладом по хребту, — приказал он своим солдатам, вооружённым карабинами и гранатами. Солдаты мгновенно разбежались по комнатам, проверяя, не прячется ли там кто-нибудь из заключённых. Лишь один наш товарищ не смог выйти в коридор. Он был болен. И на него тут же обрушился поток брани и проклятий, потому что он не успел быстро одеться.
Выкрикивая ругательства, солдаты выгнали нас па открытое место между двумя бараками в новом лагере.
Товарищи из другого барака уже были построены здесь в колонну по два. Что-то с нами будет?
За колючей проволокой, в проходе между новым и старым лагерем, стояла шеренга вооружённых немецких солдат. Кроме того, на нас нацелили свои стволы два пулемёта. Что же с нами будет?
Наконец главные лагерные ворота открылись. Раскачивающееся и орущее обезьяноподобное существо проревело, что всякий, кто попытается бежать, будет застрелен на месте — шагом марш!
Несколько товарищей и среди них элегантный Ове, очевидно, выполнили команду недостаточно проворно. Во всяком случае, каждый из них получил прикладом по спине и поток ругательств в придачу.
Как только мы вышли на открытое место между двумя лагерями, к нам подъехал броневик с тяжёлым пулемётом. Стрелок держал палец на спусковом крючке. Ствол пулемёта был направлен прямо на нас. Человек— обезьяна, которого мы уже научились отличать от остальных немцев, приказал пулемётчику:
— Пусть только попробуют выйти из строя — убивай их, как собак.
Не замедляя хода, броневик проехал вдоль нашей походной колонны, не очень соблюдающей равнение, и занял такую позицию, что одной очередью мог моментально скосить всех до одного.
Возле здания лагерной администрации в старом лагере стояли датские полицейские из лагерной охраны, а также матери, сёстры и жёны заключённых с детьми. Рано утром они выехали из Копенгагена и окрестных городов, чтобы попытаться узнать, что произошло этой ночью с их родными и близкими, брошенными в Хорсерэд. Они видели и слышали всё, что происходило на площадке между двумя лагерями. Мне сразу бросилось в глаза, какая здесь царит сумятица, но я никак не мог понять, зачем нас, собственно говоря, вывели из лагеря. Вдруг у меня промелькнула мысль: «Сейчас они нас всех убьют».
В то августовское утро я ещё почти ничего не знал об излюбленных методах представителей расы господ. С этими методами мне пришлось довольно близко познакомиться в последующие двадцать месяцев моей жизни. Нет, они вовсе не собирались убивать пас сразу.
Всю нашу группу отвели в старый лагерь, где заключённых уже построили в две шеренги. Мы встали па левом фланге и едва успели оглядеться, как нам стало ясно, что многие наши товарищи отсутствуют.
Теперь мы были уверены в том, что они бежали.
Как только нас построили, появился человек-обезьяна с каким-то ещё более высокопоставленным представителем расы господ и датским начальником лагери. Датчанин был бледен, но в общем спокоен. Немецкий унтер-офицер начал ощупывать его карманы и вытащил револьвер. Ни один мускул не дрогнул па лице начальника лагеря.
Высокопоставленный офицер разразился площадной бранью. Правда, понял я но слишком много, ибо он тоже не говорил, а невнятно рычал. Я лишь уловил, что начальник лагеря снюхался с беглецами, что все мы сборище бандитов, которых нужно расстрелять на месте, и вообще датчане ещё хуже поляков.
Пока он изрыгал проклятья и угрозы, наши родные и близкие, а также датские полицейские из лагерной охраны стояли возле здания администрации и слушали. Когда же запас его ругательств в конце концов иссяк, началась перекличка заключённых. Перекличку проводил начальник лагеря, но поскольку иностранных языков он, очевидно, не знал, в качестве переводчика он использовал одного лагерного полицейского. Кстати, этот полицейский проявил необыкновенное умение приноравливаться к обстоятельствам.
Медленно и монотонно читал начальник лагеря наши имена. Услышав своё имя, заключённый отвечал «Та» и делал несколько шагов вперёд. Когда ответа не было, немецкие офицеры начинали неистово ругаться. Это повторилось раз сто, и всякий раз, когда отсутствующим оказывался кто-либо из наших самых известных товарищей, строгое лицо датского чиновника чуть светлело.
Во время переклички он пару раз пропустил ярко выраженные семитские имена, которые принадлежали нашим еврейским товарищам. Это уловка была разоблачена, и комендант лагеря, злорадно потирая руки, рявкнул:
— Ага! Jude![12]
После переклички комендант прокричал:
— Предупреждаю: за каждого, кто попытается бежать, будет расстреляно трое заключённых.
Переводя слова немецкого коменданта, датский полицейский кричал так же громко и, по-видимому, испытывал при этом такое же глубокое удовлетворение, как и его новый начальник.
По меньшей мере девяноста заключённым удалось совершить побег. После переклички мы разбрелись по лагерю и, прежде чем нас отвели обратно в бараки, все уже знали о том, что здесь произошло. Примерно в половине третьего ночи немцы заняли новый лагерь. Немецкий комендант решил, что весь Хорсерэд теперь в его руках. А когда они спохватились и бросились занимать наконец старый лагерь, около сотни наших товарищей успели бежать. Это произошло за несколько часов до рассвета. У коменданта были все основания прийти в бешенство.
Последним из бежавших удалось перебраться через ограждение лишь в половине шестого утра, что было очень рискованно.
Когда через некоторое время нас отвели обратно в новый лагерь, мы впервые познакомились с изобретённым нацистами понятием «организовать», что на всех других языках означает просто «украсть». Авторучки, часы и другие вещи, которые мы оставили в новом лагере, бесследно исчезли. Их «организовали» солдаты расы господ.
Шли часы; мы убивали время за разговорами, собираясь небольшими группами по три-четыре человека в одной комнате. Кое-кто получил посылки. Одному из товарищей разрешили подойти к ограждению и поговорить с женой. В столовую мы ходили сомкнутым строем, а справа и слева на нас смотрели стволы пулемётов. Между столами прохаживались два унтер-офицера, вооружённые автоматами.
Прошло ещё несколько часов. Наши усталые, напряжённые нервы требовали покоя. Наконец мы улеглись. И, наверное, в эту ночь спали почти все заключённые… в эту первую ночь, проведённую под непосредственной «защитой» расы господ.
2. ТРЕВОЖНЫЙ АНТРАКТ
С 29 августа по 2 октября 1943 года все дни были заполнены тревожным ожиданием: как же решится наша судьба? Несмотря на непроницаемый заслон, который был немедленно создан вокруг лагеря, мы узнали, что в ночь с 28 на 29 августа с необычайной силой проявилась воля датчан к сопротивлению. Остатки датского флота были либо затоплены собственными командами, либо ушли в Швецию. К нам в лагерь проникали более пли менее достоверные слухи, из которых можно было сделать только один вывод: чем чаще немцы чинят произвол и насилия, тем твёрже становится решимость датского народа бороться за свою свободу и независимость. Доходили до нас также слухи о новом, успешном наступлении Красной Армии.
