Тарас Рыбас - Синеглазая
— Слышь, товаришок, — отозвался солдат, — долго так не побарствуешь. Надо что-то делать.
— Что же делать? — спросил с надеждой вконец ослабевшего человека Владислав.
Солдат повернулся к нему лицом и зашептал:
— Когда нас загоняли в загородку, я заметил мешок с подсолнухами. Стоит он у самого входа. Надо утянуть.
— Как?
— Не знаю как, но утянуть надо. Хоть подсолнухом брюха понабиваем. Со вчерашнего ж утра — ни маковой росинки во рту. Голод не свой брат.
— Там конвоир…
— Знаю.
— И собака — рядом…
— Тоже знаю. Но добыть надо.
Солдат поднялся на четвереньки, поглядел в темноту, прислушался. «Что он, рехнулся? Неужели он всерьез собирается за подсолнухами?» — с ужасом подумал Владислав и ничего не сказал.
— Пойдешь за мной, старайся не терять меня из виду, — прошептал солдат, видимо, решивший, что надо делать.
— Опасно ведь, — попробовал возразить Владислав.
— Ясное дело, опасно, — покорно согласился солдат и толкнулся в темноту.
Владислав невольно подался за ним. На ноги он не поднимался, полз боком, ныряя руками в жидкую, липкую и зловонную грязь.
— Подожди… — прохрипел он вслед уходящему, — не торопись так…
Но солдат двигался не останавливаясь, обходя кучки прижавшихся друг к другу дрожащих от холода людей. Владислав старался не терять его из виду. Темное пятно уходило все дальше и дальше. Дождь глухо барабанил по мокрой одежде. Шум падающих капель был невыносим, и, стараясь приглушить его, Владислав задрал гимнастерку, чтобы капли падали на голое тело. Еще усилие, и Владислав теперь, кажется, в полной тишине продвинулся на несколько метров вперед. Вдруг перед ним вырисовались темные столбы ограды. Солдат был уже у самых столбов. Владислав остановился. Сердце билось гулко, и удары его отдавались во всем теле. Это мешало прислушиваться к шорохам ночи, к тому, что делает возле ограды солдат. «Откуда у человека такое бесстрашие? — думал Владислав. — Ради горсти семечек он рискует жизнью».
Владислав на минуту закрыл глаза и когда открыл их, потерял из виду солдата. «Ползти к нему? Нет, не надо… Он сам приползет…» — рассуждал Владислав.
И вдруг раздался треск автоматной очереди. Блеснул огонь. Над головой фьюкнули пули. Владислав припал к мокрой земле и застонал. Несколько минут он ничего не видел и не слышал. Очнулся от хрипящего, очень знакомого голоса.
— Тов-ва-ришо-ок… слы-ышь… то-ва-ари-шо-ок…
Владислав открыл глаза. Совсем близко от него полз, подминая под себя грязь, солдат. Огромное тело его поднималось и затем падало, тяжелое, обессиленное. Владислав подался вперед и наткнулся рукой на горячее, скользкое плечо. «Кровь!» — пронеслось в сознании.
— Слы-ышь, това-оришо-ок, — прохрипел солдат, — м-меш-шок ту-ут ряд-дом… возьм-мешь… Я, в-вид-дать, кон-нчусь… — Он вздохнул и упал плашмя на грудь. Владислав приблизился к его лицу. — А-а… т-ты го-ово-ри-ил, в-все ш-шутки-и… — сказал он и затих.
Владислав потрогал пульс, прислушался к дыханию, перевернул тело, припал ухом к груди — мертв. В страхе он отпрянул от трупа и мелкой рысцой, припадая на больную ногу, подался в глубь лагеря. Упал на пустое место, начал отмывать руки, — тер их жидкой грязью, измазывал лицо. И все это молча, с одной-единственной мыслью: «Если настанет утро, никто не должен заметить на мне следов крови…»
А имени солдата он так и не узнал.
IV
Владислав лежал на твердой скамье и с отвращением вспоминал эти недавние картины своей жизни. В тесной комнате было темно. Ни теней, ни оттенков, ни отсветов со стороны крохотного оконца. Все залито чернотой. И от этого комната казалась еще теснее, как одиночная камера, изолированная от остального мира, и тоска одиночества врывалась в душу.
— Какой я слабый человек, — прошептал Владислав и застонал: ему стало больно, что это прошлое уже никогда не даст покоя.
Рано утром, после бессонной ночи, он вышел по первому требованию охранника и направился в знакомую комнату с умывальником. Там уже была Ориша. Красивое белое затворническое лицо ее показалось ему другим, не таким холодным и непроницаемым. Она была чем-то озабочена. Плечи опустились, стали покатыми, возвращая ее тонкой фигуре женственность. В руках она держала термометр. «Что бы это значило?» — спросил себя Владислав.
— Хорошо, что вы отдохнули, — произнесла она, не поздоровавшись и торопливее обычного. — Вам сейчас придется оперировать…
«Еще, наверное, один немец, — подумал Владислав и слабо махнул рукой. — А черт с ним…» Он не мог возражать Орише Гай, обнаружив вдруг, что подчиняться ей приятно и удобно. Удобно потому, что, казалось, у нее есть какие-то свои, высшие соображения, которым должен служить и он.
— Я выполню ваше требование, — сказал он и начал мыть руки.
На операционном столе лежал человек, прикрытый простыней. На правой оголенной ноге, вздутой, сизовато-багровой, Владислав сразу обнаружил признаки гангренозного воспаления. На левой он увидел грязные тесемки солдатских кальсон, выглядывавшие из-под простыни. «Кто же этот человек, — подумал он, — фашист или свой? Подстреленный партизанами каратель или свой, земляк, лагерник?»
Ориша стояла рядом. Она держалась по-прежнему спокойно. Но Владислав заметил мелко дрожавшую тонкую руку. Он поднял глаза и взглянул на ее лицо — нет, оно спокойно. Только ему показалось, что среди светлых волос появилась прядь светлее, похожая на белую изморозь. «Седина!.. Как я раньше ее не заметил? Или она появилась сегодня ночью?.. Но отчего бы?..»
— Газовая гангрена… — произнес он, опуская глаза. — Рану не обработали вовремя. Приготовьте инструмент! — сказал он, уже не думая, кто лежит на операционном столе, понимая только одно — Ориша хочет, чтобы он скорее приступил к операции и спас раненого. — Надо делать лампасные разрезы…
Ему стало дурно от запаха гниющего тела. Припомнилась загородка, ночь, сеющий дождь и подобный запах гнили.
— Скорее! — торопил Оришу Владислав.
— Он рассматривал ногу — старые, каменные мозоли, раздавшаяся пятка.
Может, такая же нога была у того самого солдата, который так и погиб тогда в дождливую ночь…
— Держись, товаришок… — прошептал себе Владислав, принимаясь за дело и чувствуя, что с этими словами к нему вернулись спокойствие и уверенность.
Больной лежал тихо, в полузабытье и, по-видимому, не чувствовал ничего. Владислав работал быстро. Случай необыкновенно тяжелый: гангренозное воспаление распространилось слишком далеко. Проще было бы ампутировать ногу. Но ему этого не хотелось делать. Он надеялся на лучший исход. «Возбудитель гангрены не любит кислорода… Он предпочитает жить подальше от воздуха, — вспоминал Владислав лекции своего учителя, любителя всяческих шуток даже в серьезных случаях. — Разрезы, разрезы… А затем дезинфицирующие повязки… Все очень и очень просто… Нога останется…» — рассуждал он сам с собою. Рассуждения ему нужны были, чтобы сохранить самообладание.
— Тампон! — потребовал он, протянул руку и не получил из рук Ориши ничего.
— Тампон! — повторил он громче и поднял недоуменный взгляд на нее.
Она стояла, выпрямившись и прислушиваясь к какому-то шуму за дверью. Белое лицо ее еще больше побелело. Ресницы упали глубокими тенями. Между бровями появились две складки. Ориша не только прислушивалась, но и лихорадочно что-то обдумывала. Дверь распахнулась, и в комнату вошел серолицый немецкий офицер, похожий на плохо отесанную длинную палку. Он обратился к Орише по-немецки:
— Кто лежит на столе?
Владислав понимал по-немецки. В тоне вопроса он заметил нотки угрозы. Это не удивило. Поразил ответ Ориши:
— Солдат… Русский солдат, господин капитан. Я разрешила операцию по настоянию вот этого хирурга, — она взглядом указала на Владислава.
«Что это все значит?» — Владислав побледнел, но не испугался. Снова наклонившись над раненым, он произнес твердым голосом:
— Передайте немецкому офицеру, что я не смогу закончить операцию только в одном случае, — если он меня убьет.
— О чем говорит этот замарашка? — спросил немец.
— Он говорит, — перевела Ориша, — что не сможет закончить операцию только в том случае, если будет убит.
— Ха-ха-ха! — резко рассмеялся немец и так же резко оборвал смех. — Скажите ему, что я всегда успею убить его. Как чувствует себя лейтенант Штраух?
— К нему возвратилось сознание, господин капитан.
— Оперировал его тоже этот? — спросил немец, указывая пальцем на Владислава.
— Да, он, господин капитан.
— Очень хорошо. — Немец прошелся по комнате, присматриваясь к лежащему на столе.
Ориша передвинулась к изголовью, закрывая собой покрытое марлей лицо раненого. Владислав заметил это движение и подумал о существовании какой-то тайны, помочь ей сохранить которую может только он. И одна эта мысль о тайне, о том, что он причастен к ней, неожиданно изменила все.
