Тарас Рыбас - Синеглазая
После полуночи они добрались до места, густо заросшего молодой сосной, и спустились в землянку, освещенную слабым фитильком.
— Вот мы и пришли, — сказала Ориша, обращаясь не то к Владиславу, не то к самой себе, не то еще к кому-то третьему.
В землянке пахло корневищной прелью, керосиновым дымом и свежей сосновой доской. Владислав сел на низкую, грубо сбитую скамеечку, с облегчением вздохнул и вытер рукавом потный лоб. Глаза постепенно привыкали к полумраку. В правом углу он увидел что-то похожее на нары и лежавшего на них человека.
Ориша приблизилась к нарам.
— Пришли мы, Степан Павлович, — сказала она тихо и устало опустилась рядом на комлевый обрубок сосны.
— Слышу, — ответил человек слабым голосом.
— Я пойду, а он останется, — сказала Ориша.
— Хорошо.
Скоро рассвет, некогда засиживаться, — продолжала Ориша, внимательно глядя на лежащего неподвижно человека, а затем спросила: — Болит?
— Ничего, теперь легче…
— Петрович вернулся благополучно… В больнице никого не осталось.
— Надо осторожнее…
Человеку было трудно говорить. Ориша положила свою тонкую руку на его большую, неподвижно лежащую на сером одеяле руку, пожала ее легонько и встала, стряхивая с себя усталость.
Владислав понял, что попал в партизанскую землянку, а привычным глазом хирурга определил, что Степан Павлович лежит с перебинтованной ногой.
— Не мой ли пациент? — обратился он к Орише.
— Да, вы оперировали его, — сказала Ориша и впервые за все время посмотрела на него ласково, как смотрят только на близких людей. — Здесь есть медикаменты и пища… Выходить из землянки не следует. Я замаскирую вход. А теперь я пойду, — просто и неожиданно сказала она и пошла, ссутулившись, тоненькая, маленькая, как девчонка.
— Подождите, куда же вы?.. — воскликнул Владислав.
Ориша не остановилась.
Степан Павлович окликнул его:
— Не задерживайте ее, наверно, уже светает…
Владислав слышал шуршание веток наверху, хотел услышать еще ее голос. Но Ориша работала молча. Потом шуршание прекратилось. Ориша, должно быть, ушла. И Владислав, все еще не пришедший в себя после случившегося с ним, провожал ее мысленно как героиню еще не закончившейся для него сказки.
VII
Время тянулось медленно. Говорили о многом, но ничего так не волновало Владислава, как разговор об Орише. Степан Павлович понимал это, хотя и не подавал виду. Рассказывал охотно обо всем, что знал.
— Здешняя она? — спросил как-то Владислав, все больше проникаясь тревогой, что никогда больше не встретится с ней.
— Не знаю. Должно быть, все же не здешняя. Фамилии такие в этих краях не встречаются. Работала в медпункте на химкомбинате. А приехала, кажется, из Днепропетровска. Стало быть, приезжая. Но это значения не имеет, — закончил Степан Павлович и почему-то вздохнул.
— Я не потому, что имеет значение, — поспешил сказать Владислав.
— Понимаю, понимаю, после войны в гости к ней собираетесь.
— И не потому, что в гости… Совсем другое… — Владислав помедлил, подыскивая нужные, слова. — В жизни иногда встречаются люди, которые заставляют много думать о себе, о других, о времени и будущем. Встречаются они редко. Иному могут вовсе не встретиться. Но если такая встреча произошла, она никогда не забудется. Мы очень мало с ней говорили. И обидно, что я ее подозревал в чем-то плохом. Мне бы очень хотелось встретиться с ней еще.
— Все обойдется благополучно, встретитесь.
— Меня многое удивляет. Почему, например, она не могла завести откровенный разговор со мной? Ведь я бы сразу ее понял.
— А я думаю, она сразу угадала в вас друга и помощника.
— Если Ориша угадала во мне друга и помощника, почему же она тогда не отправила меня прооперировать вас здесь, в землянке, а решилась на риск тянуть вас в свою больницу, где всегда шатались немцы?
— Так, к сожалению, получилось. Ориша считала, что оперировать должен опытный хирург. А за вами внимательно присматривали, сразу вывести вас из больницы не удавалось. Ждать с операцией уже нельзя было. Поэтому Ориша пошла на риск. Все равно без операции я бы не был жильцом на свете. Наши ребята там были — санитары. В случае чего, помогли бы…
— Но и Штрауха я спас из-за нее.
— Вы спасли, а другие подкараулили.
— Как?!
— Да так. Самолетик-то разбился, не долетел до госпиталя.
Владислав обиделся, заговорил быстро, не скрывая обиды:
— Я должен был это сделать. Мне было проще, И она, по-моему, догадывалась. Нельзя же так. И зачем подвергать риску других людей! Устроить аварию самолета ведь не так-то просто. Ну, скажите, правильно ли это?
Степан Павлович кашлянул, промолчал.
— Он прежде всего передо мной в ответе. На моих глазах Штраух убивал пленных. Я должен был его казнить. — Владислав позабыл о своих колебаниях и раздумьях во время и после операции.
— А ведь, наверно, не об одной казни она думала.
— Я понимаю, готовились и другие операции… Вот вас пришлось спасать. Больница, должно быть, являлась каким-то партизанским опорным пунктом. Но если я туда попал, я обязан был сделать больше. Я мог бы…
Степан Павлович остановил его жестом жилистой руки.
— Много вы о себе говорите… Я извиняюсь, конечно. И думаете, наверно, частенько о себе. Так тяжело жить. Мой дед говорил: подумай о брате, а о тебе пускай мерин подумает, он привык к тяжелой работе. Я извиняюсь, конечно, что говорю по-простому.
— Пожалуйста, пожалуйста… Но объясните самое непонятное: зачем Ориша подговорила пленных на безрассудный риск со льдом?
Степан Павлович почесал кривым указательным пальцем заросший черной щетиной подбородок.
— А ведь она не подговаривала, — сказал он, глядя вприщур на Владислава.
— Ну, это уж положим! — вспыхнул Тобильский. — Я сам видел и слышал. Я был свидетелем трагической картины…
— Всякое бывает, — уклончиво заметил Степан Павлович.
Владислав не понимал, и было трудно объяснить ему всех сложность возвращения людей к борьбе, и то, что не Ориша, а они сами хотели этого.
Через час после того, как они снова заговорили о лагерной жизни, Степан Павлович по этому же поводу сказал больше:
— Знавал я таких людей, которые после тифа никак не могли снова научиться ходить. Так вот фельдшера советовали прыгать с госпитального крылечка. Помогало будто. Человек ведь от всего может отвыкнуть. А вот другое дело, опять же, как снова научить его. Тут он и сам стремится, и помощь должна быть. За льдом, я думаю, сами пошли — от тоски.
— Ориша ведь попросила…
— То неважно. Все равно пошли бы сами. Чего же на него глядеть, слюни глотать… А что касаемо Ориши, то она смелых любит. Сама отчаянная, и чтоб рядом с ней были отчаянные.
— А почему ей немцы так доверяли?
— Видишь ли, не о доверии речь. Их госпиталь где-то завяз в дороге, и Оришина больница была на какое-то время им необходима.
— Но она так чувствовала себя свободно. Ей верили больше, чем другим.
— Верят тому, кто не попался на обмане. А они — глупы, не по нашей Оришке тулупы. Умеет она и по-немецки, и по-французски, и по-всякому другому. Любого вокруг пальца обведет. Попробуй не поверь.
Степан Павлович говорил об Орише с гордостью — он не верил в то, что ее может постигнуть неудача.
Дни тянулись один за другим в неторопливых беседах и ожиданиях. Ни самой Ориши, ни посланцев от нее не было.
Прошло, наверно, больше двух недель, когда наконец явился посланец. Это был молоденький паренек, безусый, круглолицый и очень серьезный. Недоверчиво поглядывая на Владислава, он сообщил Степану Павловичу, что партизанский отряд выдержал тяжелый бой и вынужден был отступить вверх по реке. Орише пришлось уйти из своей больницы. Где она теперь — никто не знает. Командир партизанского отряда передал адреса новых явок в деревнях возле Изюма и предложил, когда дело пойдет на поправку, пробираться туда.
— Где же Ориша? — спросил Владислав.
— Нам это неизвестно, — ответил важно паренек. — Говорят, ушла. А куда ушла, нам не положено знать.
— Словом, ушла, обманула немцев, — заключил с довольной улыбкой Степан Павлович.
Паренек выбрался из землянки. Владислав проводил его, возвратился и снова, как и в первый раз, долго прислушивался к шуршанию веток наверху. Он думал об Орише. Ушла, исчезла… Встретит ли он ее когда-нибудь?
Еще несколько суток они прожили в землянке. Заживали раны. Появлялись силы. Можно было идти. Но Владислав все просил Степана Павловича остаться на денек, втайне надеясь — может, появится Ориша.
Приближалась осень. Начались дожди. В щели подул холод. Старая, худая кровля землянки протекала.
— Пора идти, доктор, — решительно заявил Степан Павлович.
— Да, дождемся вечера и пойдем, — согласился Владислав.
