Милош Крно - Лавина
— Видел, а ты говоришь, слепой… У меня, братец, глаза получше, чем у барсука.
— Штук десять, — обрадовался Янко.
— Это, наверное, все. Возьмем и пойдем обратно, — пробормотал было Пятка, но Янко набросился на него:
— Ты был солдатом, а ни черта не понимаешь. Один груз не сбрасывают…
Меток с автоматами они завернули в парашют, место хорошо запомнили и разошлись по лесу. Договорились, что соберутся самое позднее через два часа на полянке около автоматов.
Сохор направился вправо, туда, где лес был наиболее густым. Он блуждал между елями, а его взгляд непрестанно бегал по сторонам. Неожиданно на мху что-то забелело, и Сохор вздрогнул.
«Это, должно быть, второй, — мелькнула в голове мысль. — Но этот предмет что-то слишком мал. Наверное, мешок с боеприпасами».
Он осторожно приблизился к подозрительному месту и на белой материи отчетливо разглядел человеческую фигуру. По его спине прошла дрожь, кровь застыла в жилах, и, чтобы придать себе храбрости, он закричал:
— Эй!
Мгновение стояла тишина, а когда Сохор сделал два шага, он увидел, что человек на белой материи задвигался, опершись на локти и держа в руках автомат.
— Стой! Кто ты? — загремел бас по-русски, и Сохор остановился как вкопанный. Колени его затряслись, но потом ему сделалось стыдно, что он ведет себя как баба, и он закричал даже слишком громко:
— Скажи сначала, кто ты, а потом и я тебе…
— Черт тебя побери, разве ты не видишь? — ответил ему незнакомец и сердито добавил сквозь зубы: — Я парашютист, партизан, понимаешь?
Сохору сразу все стало ясно: перед ним на сложенном парашюте лежит русский партизан, первый советский человек, которого он встретил в своей жизни.
Рот его от удивления открылся, сердце заколотилось от невыразимой радости. В первый момент он хотел закричать, броситься к нему, но потом верх взяло любопытство. Он подошел к парашютисту и, заикаясь, сказал:
— Не бойся, братец, убери это ружье. Я — рабочий, коммунист… — А потом, наклонившись к нему, продолжал: — Почему ты не встаешь? Мы увидели парашют, вот и пришли.
— Не могу, нога у меня сломана, понимаешь? — сказал русский и показал на свою ногу.
Сохор понял: неудачно приземлился, сломал ногу, еще бы — с такой высоты!
— Послушай, — спросил русский, — ты один или вас много здесь?
Сохор не понял вопроса. Тогда русский показал ему один палец, а потом все десять. Сохор начал объяснять, что его товарищи здесь, рядом, он их позовет, и они отнесут его в сторожку.
Русский понял и пожал ему руку.
— Скажи мне, где я нахожусь? Прешов близко?
— Понимаю, понимаю, — обрадовался Сохор и покачал головой. — Нет, Прешов далеко. В двадцати километрах отсюда Погорелая. Вы слыхали о ней? — Он быстро перешел на «вы», поскольку «тыкать» показалось ему неподобающим.
Русский с усилием сел и расстегнул стеганый ватник. Но это далось ему с большим трудом. Он застонал и сердито скрипнул зубами.
— Ладно! — сказал он, когда боль в левой ноге немного утихла. — После разберемся. Погорелая, значит…
4
Когда доктор Главач вышел из сторожки, колени его дрожали. Он остановился у колодца, скрытого лопухами. В темной воде отразилось его лицо. Изображение было искаженным: лицо длинное, невероятно узкое.
Он почувствовал, как под пиджаком и рубашкой бьется его сердце, и улыбнулся. Улыбнулся так, как улыбался своим пациентам, когда хотел пробудить в них волю к жизни.
Он был очень возбужден и в то же время испуган. Впрочем, чувство страха было мало известно этому невысокому, энергичному человеку. Он вытер носовым платком вспотевшее лицо и поспешил на дорогу, где стояла его старая, видавшая виды машина. Аккумулятор сел, и мотор не заводился.
Из сторожки выскочил Имро Поляк и, увидев, что доктор вышел из машины с заводной ручкой, закричал:
— Подождите-ка, пан доктор, сейчас мы поможем!
Вскоре они оба уже сидели в машине. Доктор ловко крутил руль, объезжая попадавшиеся на дороге ямы, а Имро не спеша курил папиросу.
— Закурите, пан доктор, — предложил он Главачу.
— Спасибо, эти русские папиросы не для меня, хотя некоторым они нравятся. Сигареты — дело вкуса… Я предпочитаю «Липы»… Но, послушайте, — взглянул он на Имро, — это образованный человек, вы заметили?
Имро отбросил со лба непослушную курчавую прядь, передвинул языком папиросу в правый угол рта и усмехнулся:
— А вы думали, что русские…
Доктор покосился на него маленькими глазками и оборвал на полуслове:
— Ну-ну, пан Поляк… Русские всегда были мне симпатичны. Но дела складываются так, что они непрестанно воюют или строят фабрики, поэтому я думал, что им не хватало времени на то, чтобы получить образование.
Когда машина проехала деревянный мост, доктор снова заговорил. Ему было трудно свыкнуться с мыслью, что советский парашютист, на ногу которого пришлось наложить гипс, образованный человек. Когда Имро позвал его рано утром, доктор задрожал от страха: партизан, появившихся, как он слышал, в Восточной Словакии, он представлял себе дикими, обвешанными гранатами. Но этот русский был совсем другим. Он сообщил, что родом из Тулы, что под Тулой, в Ясной Поляне, жил Лев Толстой. Рассказывал, что немцы разорили там музей, что то же самое сделали и в Клину, в музее композитора Чайковского. На паркетном полу разжигали костры. Партизан сказал ему, что его сестра — тоже врач, и подробно расспрашивал о том, как словацкие врачи лечат туберкулез.
— Он тебе говорил, что он учитель? — спросил доктор Главач и, когда Имро в знак подтверждения кивнул головой, ошарашил его вопросом: — А словак, который переводил, не тот ли это Приесол, который учился вместе с моим Мишо? Правда, тот был похудее…
— Да нет, не тот, — соврал Имро, — хотя очень похож на него.
Когда машина выехала из долины на укатанную дорогу, вдоль которой тянулись поля, а вдалеке забелели дома Погорелой, Имро поблагодарил доктора за помощь и тут же предупредил его, что о партизане он никому и ничего не должен рассказывать.
— Не надо меня благодарить, — ответил врач, молча выслушав Имро, — ведь вы сами хорошо знаете, дружок, что я всегда был хорошим чехословаком и никогда не поддерживал немцев.
Машина остановилась перед домиком доктора у верхнего конца деревни. Главач пожал Имро руку, оставил автомобиль на улице и поспешил в дом. Из кухни навстречу ему вышла высокая, крепкая рыжеволосая женщина и начала его упрекать за то, что он где-то был так долго, в то время как его ждет гость.
— Пусть подождет, — ответил ей муж, — ты же знаешь, что я был в лесной сторожке, жена лесника вывихнула ногу…
Доктор Главач открыл дверь и вошел в гостиную. В низком кресле, обтянутом темно-красным бархатом, сидел депутат Жабка, нетерпеливо посматривая на часы. Он быстро спрятал их в карман, любезно улыбнулся, поздоровался с доктором и сразу же начал расхваливать погоду.
— Мне надо бы полечиться, — улыбнулся он из-под тронутых сединой усиков и провел ладонью по тщательно причесанным волосам. — Да-да, пан доктор. Печень меня мучает, а я к вам прихожу совсем по другому делу…
— Да? — удивился Главач и бросил на Жабку холодный взгляд.
Жабка закашлялся, схватился рукою за сердце, потом, высоко подняв брови, кивнул:
— Да. Порядочных людей не забывают.
Доктор недоверчиво покачал головой. Что замышляет Жабка? Чехословак [4], а перекинулся к фашистам.
Доктор принес бутылку можжевеловки и две тяжелые зеленые рюмки. Чокнулись, выпили за здоровье. Жабка напрасно ждал, что доктор Главач поинтересуется, ради чего он его посетил, и начал разговор сам:
— Вы ведь слушаете радиопередачи из-за границы? Так вот, я пришел шепнуть вам, что у нас в округе уже существует революционный национальный комитет. Вместе с коммунистами, — улыбнулся он виноватой улыбкой и беспомощно пожал плечами. — Что делать?
Чертя указательным пальцем правой руки круги по стеклу в золотой раме, покрывающему круглый столик, он незаметно окинул взглядом комнату. Ну да, все современное, полированное, практичное. Он чуть не улыбнулся, подумав, что и сам доктор Главач такой же, как и его мебель: добротный, современный.
— Что касается меня, — продолжал он, — я не являюсь членом этого комитета, ибо формально, — он подчеркнул слово «формально», — я еще остаюсь депутатом словацкого сейма, но фактически я руковожу работой наших кругов. Знаете, демократия… — Он заметил, что врач украдкой ухмыльнулся, и потому всем телом навалился на стол, добавив тихим голосом: — Знаете, пан доктор, многие были в народной партии Глинки [5], надо было отстаивать народные интересы. Теперь настало время покинуть эту партию. Я, например, вчера послал письмо председателю сейма и сообщил ему, что отказываюсь от мандата.
