Александр Медведев - По долинам и по взгорьям
— Почему вдвоем? А мастеров помощник?
— Фь-ю! — присвистнул Федя. — Эк чего захотел… Станет тебе мастеров помощник последний день масленки пропускать! Не будет он дежурить, и думать нечего. Вдвоем чертоломить придется, брат.
На заводе стояла непривычная тишина. Она изредка нарушалась лишь звоном колоколов Успенской церкви.
Дежурить сговорились по очереди. Федька, завернувшись в полушубок, заснул. А я подкинул топлива, чтобы сохранить нужную температуру, прислонился спиной к теплой стенке ванны и, осторожно вытащив из-за пазухи взятый в библиотеке роман «Три мушкетера», тронулся по дорогам Франции вместе с беспокойным д’Артаньяном.
Пурга утихла, в широкое, во всю стену, окно пролета заглянула бледно-зеленая с серебринкой луна. Долго странствовал я с мушкетерами, но после полуночи меня стал морить сон. Я растолкал Зотина. Он очухался, посмотрел в топку и предложил:
— Ложись, Сань, запись потом сделаем, когда в пять часов первый гудок перед сменой прогудит. А за меня не бойсь: не засну.
Я сунул под голову березовую плаху и лег. Начало сниться чудное. На высоком бугре стоит поп Иван и орет:
— А-н-а-ф-е-м-а!..
А внизу лихо отплясывает вприсядку Гришка Отрепьев. Рыжие кудри его так и подскакивают на лбу, и он раскатисто, как Шпынов, смеется. Сзади к попу на конях подъезжают Стенька Разин и Емелька Пугачев. Громко поют:
Поминайте добрым словом
Атамана казака!
Потом вдруг я сам в шляпе с огромным пером, как у барыни Чубарихи, в белых фетровых пимах со звездчатыми шпорами, как у Бибикова, большого заводского чина, поддерживая на нырках д’Артаньянову миледи, похожую с лица на соседку Варюшку, качу на санках с крутой горы. А сбоку наперерез скачет верхом на трубе в кардинальской мантии наш начальник цеха и, открыв рот, гудит: «У-у-у-у!»
«Ведь это пять часов утра уж!» — мелькнуло где-то в подсознании. Я вскочил. Ванна была чуть теплой, а Федька сладко посапывал на дровах у топки. Не жалея кулаков, я растолкал его, и мы принялись разогревать металл.
Дежурство сдали как будто бы в порядке, но, заступая в свою смену под унылый трезвон вечерни, выслушали мы с Зотиным от начальника такой «акафист», что уже не чаяли и на заводе остаться. Градусник имел автоматическую запись, которая и подтвердила начальнику, что с трех до пяти часов утра металл остывал, а с пяти до шести наскоро разогревался. Вот за что, оказывается, прозвали этот прибор ябедником!
И в очередную получку за Разина и Пугачева, за ночное катание с миледи вычли у меня три рубля, а у Зотина, как у старшего, — вдвое больше.
Много было для нас с Федьшей премудростей в этом новом цехе. О химии я в пятиклассной школе ничего и не слыхал, а Федор, кончивший всего два класса, — и подавно.
Вскоре появились у нас два франтоватых студента из Питера — практиканты. Они часто стояли около опытной малой ванны со сплавом и разговаривали, то и дело употребляя непонятные, таинственно звучащие слова: «Натрий хлор», «Хлористый аммоний».
Шпынов заходил в наш цех каждый день. Он дотошно изучал записи, задавал быстрые, точные вопросы. Когда студенты при нем начинали произносить «ученые» слова, Шпынов рассерженно фыркал в усы и пренебрежительно бурчал: «Алхимики». Федя, услышав это слово, начал употреблять его в качестве нового, фасонного ругательства. Вслед за Зотиным стали поминать алхимиков и другие рабочие цеха. Студентов не любили за барскую манеру держаться, за белые перчатки, за то, что они не были похожи на сына Шпынова — Сергея, который дни и ночи практиковал в прокатке на правах простого рабочего.
Однажды Шпынов зашел в цех и осведомился у одного из студентов — Юрия Михайловича:
— Ну, как?
— Не выходит, Николай Николаевич! — пролепетал тот.
— Так-с… А что, позвольте вас спросить, вы прибавляли к сплаву?
— Хлористый аммоний, натрий хлор, — торопливо ответил Юрий Михайлович.
— Н-да-с… Значит, нашатырь, виноват, — хлористый аммоний и соль, то бишь натрий хлор, всыпали вы, а квашня все же не выкисла?
— Нет, к сожалению…
Шпынов повернулся в мою сторону, поманил меня пальцем и, вынув из кармана двугривенный, шепнул:
— Слетай в лавку, купи дрожжей.
— На все?
— На все.
Через пять минут, запыхавшись, влетел я в цех и отдал покупку. Шпынов подошел к ванне и провозгласил торжественна:
— Так вот что, господа! Коли вы и нашатырь, и соль поваренную сыпали — насыпьте-ка уж и дрожжей! Авось квашня-то и укиснет! — он сунул растерявшемуся Юрию Михайловичу в руки пачку дрожжей, пошевелил усами и закончил: — Алхимики!
После такого срама студенты дня через два уехали.
А работа в цехе шла полным ходом. Шпынов подолгу простаивал над записями, хмурил брови, раздумывал. Мастера «секретного» цеха делали все новые и новые опыты.
И вот как-то в начале лета, работая уже за помощника сменного мастера, я вытащил из ванны с расплавленным цинком первый лист железа, оцинкованный по новому, уральскому способу.
— Отец, правду ль бают люди, будто к нам царица приехала? — спросила однажды за ужином мать.
Я насторожился. Слухи о царицыном приезде ходили и у нас в цеху, но толком никто ничего не знал.
Отец не спеша зачерпнул ложкой щи, так же не спеша проглотил их и только тогда ответил:
— То не царица. Царицу, поди, калачом маковым сюда не заманишь. Она по богомольям ездит. Русского духа немка набирается. Приехала старой царицы сестра, вдовица Елизавета Федоровна.
— Чего же это она сюда припожаловала?
— Да, говорят, у их там, в царском доме, тесно стало, — усмехнулся отец, — места, значит, на всех баб не хватает, ну и, конечно, раздоры, ссоры идут. Отдохнуть надо — свежий воздух, значит, требуется. А наш-то куда как свеж!
— Экой ты, право, — досадливо нахмурилась мать, — все шутки на уме. Я его дело спрашиваю, а он смешки строит…
А сутра по всему заводу началась суета: туда-сюда бегали несколько десятков человек с шерстяными половиками. Я спросил мастера, зачем половики. Он усмехнулся:
— Чтобы государева тетя высочайшие ножки свои в заводской пыли не замарала.
Посмотреть на царицыну сестру нам так и не удалось: в наш цех она не заходила, а искать ее в других цехах было некогда — мы честно зарабатывали свои шестьдесят копеек.
После смены сбегали на заводской пруд искупаться. На углу распрощались, и я заспешил домой, опасаясь нагоняя за опоздание. Но ни мать ни отец меня не пожурили. У стола сидел зять Илья и рассказывал, как он отбывал ссылку в Сибири.
Илья с хрустом раскусил огурец и обратился ко мне:
— Ну как дела, Саня? Устаешь, поди?
— Проробь сам одиннадцать-то часов, небось тоже устанешь.
— Слыхал? — повернулся Илья к отцу. — Одиннадцать часов — смена тяжкая. Да ведь и не в одном только новом цехе она такая. И в сортировке, и во всех вспомогательных то же самое. А велика ль оплата?
— Оно, конечно, — задумчиво отозвался отец, — так-то оно так… Да вот… Санейко, ты пообедал, что ли? Сходи-ка на улицу…
Пришлось уйти. А жаль. Разговор шел какой-то интересный, было занятно, куда он повернет…
На другой день, задолго до смены, часов в пять, загудел гудок. Я выбежал на улицу узнать, не пожар ли где. Но дыма видно не было. На углу повстречал Витьку Суворова:
— Сано, ты куда?
— Вышел посмотреть, нет ли пожара. Не знаешь, почему гудит?
— Говорят, забастовка, — ответил Витя.
— Айда, сбегаем узнаем…
На заводской площади, у главной конторы, стояли группы рабочих. Около проходной я увидел машиниста Давыдова, Николая Сивкова, нашего Илью и еще кое-кого из знакомых. Илья, заметив меня, окликнул:
— Санейка! Ты чего тут?
— Как чего? Насчет работы узнать пришел.
— Какая теперь, чудак, работа, иди в бабки играть или рыбачить. Бастует завод!
— А как же начальство?
— Ныне один забастовочный комитет — начальство.
— Где же он, комитет?
— Да вот тут, около нас. Если что по цеху надо, спроси у Пьянкова: он уполномоченный комитета.
Мы отошли в сторонку. Откуда-то сбоку вывернулся сияющий Сенька Шихов:
— О-ва, ребя! Вот жизнь настала: не работай, бастуй знай, а поденщина все равно идет!
— Слышь, Семен, а по какому случаю забастовка-то? — спросил Суворов.
— Случаев много, всех не перечтешь. А требований всего два: первое — чтобы рабочим горячих цехов жалованье повысить, второе — чтоб вспомогательным цехам и сортировке время работы меньше сделали. Понятно?
Я вспомнил вчерашний разговор — так вот, значит, о чем советовался с отцом Илья.
— Кто же этого требует? — снова задал вопрос Виктор.
— Забастовочный комитет! — гордо заявил обо всем осведомленный Сенька. — А Шпынов недавно к рабочим прокатки на поклон ходил. Толкует, что дело, мол, стоит, золотое время теряется зазря. Тут к нему и Волокитин, эдак бочком-бочком и что-то на ухо шепчет.
