Тимофей Чернов - В те дни на Востоке
— Нет, товарищи. До войны я служил в Забайкалье. Так мы все-степи вдоль и поперек измерили. А во время войны, в училище, тоже-гимнастерка от пота не просыхала. Думаю, что и здесь не придется сидеть сложа руки.
Арышев не ошибся — взвод в наступлении действовал вяло. Вместо-быстрой перебежки бойцы трусцой переносили ружья, ставили их на» сошки и ложились около них, не окапываясь. А Шумилов даже не вынимал лопатку из чехла.
«А еще на фронт просился, — сердился Арышев. — Значит, надеется, что и так сойдет. Ничего не выйдет!»
Лейтенант вернул взвод на исходный рубеж и вызвал сержантов.
— Предупреждаю, товарищи, если мы будем действовать так, как сейчас, то до обеда не закончим занятия.
Сержанты обиделись.
— Это не от нас зависит!
— Солдаты обленились — им кричишь, а они ни с места!
— Если вы не способны командовать, то так и скажите. Зачем же обвинять других?
Но дело было не в этом: сержанты просто не знали требований нового командира. А коли так, покажут, на что способны.
Что они говорили своим бойцам, Арышев не слышал, только на этот раз солдаты действовали по-иному: быстро вскакивали и парами устремлялись вперед. Пробежав нужную дистанцию, ставили ружья и» окапывались. Данилов с Вавиловым так старались, будто чувствовали-себя в настоящем бою. Даже упрямый Шумилов живее стал припадать к земле и орудовать лопаткой.
«Кажется, лед тронулся», — подумал Анатолий. Он еще раз вернул взвод на исходный рубеж и выстроил бойцов, чтобы подвести итог.
— Если бы вы так, как вначале, действовали в бою, то уверяю, многим бы пришлось поплатиться кровью, а то и жизнью. Правда, потом кое-что показали. Но это «кое-что» еще далеко от совершенства.
— Ой, товарищ линтинант, и так вся гимнастерка мокра, — взмолился Степной.
— Если каждый день так заниматься, то и ног до столовой не донесешь, — проворчал Шумилов.
Лейтенант взглянул на него, усмехнулся:
— Уж за ваши-то ноги я спокоен — вы их не перетружаете. Оттого, видно, и занимаетесь так.
— Как? — обиделся солдат.
— Сейчас покажем.
Арышев вызвал из строя Данилова, взялся одной рукой за длинный ствол его ружья и протрусив несколько шагов, лег на спину.
Все рассмеялись, узнав по этим действиям Шумилова.
Лейтенант подошел к строю, на мгновение задумался.
— А вот Степной выполнял команды четко, как полагается солдату.
На побуревшем курносом лице солдата засветилась смущенна» улыбка: впервые за свою службу он услышал похвалу офицера.
— Старательно действовали Данилов с Вавиловым. Лейтенант приложил руку к козырьку фуражки и объявил всем троим благодарность.
— Теперь — с песней до казармы. За вами же должок остался, — улыбнулся Арышев.
— Споем! — отозвались бойцы. Степной звонким голосом затянул:
Фашисты-людоеды
Пришли в наш край родной
За легкою победой,
За сытною едой.
Все дружно подхватили:
Пехота, красная пехота,
Могучие полки.
У всех одна забота —
Фашистов на штыки.
Арышев с увлечением подтягивал бойцам. На душе его было легка и радостно, как после сдачи трудного экзамена.
В этот день он поздно вернулся в землянку. Воронков, склонившись над столом, что-то писал при свете коптилки, а Быков уже спал.
— Где пропадал до сих пор? — отложив ручку, спросил Александр Иванович.
— В казарме. Столько оказалось дел, что дня не хватило. — Анатолий снял гимнастерку и, оставшись в майке, присел к столу. Ясные глаза его потускнели, исчез с лица румянец.
— А я уж грешным делом подумал, что ты в клуб забрел.
— Что вы! Тут сейчас не до клуба. — И рассказал, как у него прошел первый день. — Меня удивляет, почему за этот взвод никто не взялся раньше. Пусть Померанцев их распустил, а после?
— После командир роты поручил проводить занятия старшему сержанту, поскольку не было офицера. Требования, естественно, снизились. Но ты не отчаивайся, народ у тебя не плохой, подтянешь. Главное — не терять веру в свои силы.
— За это я спокоен. Как раз сегодня и почувствовал веру в свои силы.
— Вот и прекрасно! Значит, с душой будешь работать. — Воронков заклеил конверт и начал писать адрес.
Арышев увидел лежавшую в сторонке фотографию молодой женщины — в темном платье с белым узорчатым воротничком и сплетенным на голове венком из кос. Она сидела на стуле и держала на коленях мальчика в матросском костюмчике.
— Жена? — показал Анатолий на фотографию.
— Да.
— Тоже учительница?
— Сейчас директор школы.
— А сын у вас уже большой.
— Растет. Седьмой годок пошел. А это наша студенческая, — подал Воронков другую фотографию.
Анатолий отыскал Александра Ивановича. Он стоял рядом с девушкой, на голове у которой был знакомый венок из кос.
— Значит, вы учились вместе с будущей женой?
Воронков встал, привычно сунул руки в карманы и прошелся по землянке, как, бывало, в классе. Головой он едва не доставал потолок.
— Вместе учились и дружили с первого курса. А на выпускном вечере отметили свадьбу и поехали работать в район. Меня, как крестьянского сына, тянуло в село, к природе. Бывало, после занятий возьмешь ружьишко и на охоту или посидишь на речке с удочкой и так прекрасно отдохнешь. — Обычно Воронков был скуп на слова, но когда речь заходила о школе, учениках, тут его не остановить. — Ребята у меня любили историю. Когда был организован исторический кружок, они натащили столько разных вещей — монет, медалей, старинных книг, что пришлось открывать школьный музей. Ко мне стали обращаться за советами учителя, как наладить кружковую работу. Летом, перед самой войной, собрались с женой на экскурсию в Москву, Ленинград. Но вместо экскурсии поехал в Забайкалье.
— Да-а, если бы не война, я тоже сейчас заканчивал бы пединститут, — с грустью сказал Анатолий. — Может, после войны, если будем живы, еще поработаем в школе.
— Если будем живы, — задумчиво повторил Воронков. — Но японцы нас не оставят в покое. Вчера на стрельбище опять двух диверсантов задержали. Оказалось, русские белогвардейцы, когда-то бежавшие в Маньчжурию.
Глава третья
Пограничный город Маньчжурия стоял против нашей станции Отпор. На одной из его неказистых улиц выделялся двухэтажный кирпичный особняк, обнесенный железной оградой. У входа на бамбуковом древке висел белый флаг с багровым кругом — символом страны восходящего солнца. С тех пор, как японцы стали властвовать в Маньчжурии, жители города — китайцы и русские испытывали страх, проходя мимо этого дома. Боялись и хозяина особняка, пожилого худощавого японца в очках. Это его сотрудники выявляли недовольных порядками Маньчжоу-Го[1] и пытали в подвалах особняка. В этом городе готовились диверсанты…
Сегодня капитан Ногучи долго не выходил из кабинета, обдумывал предстоящую операцию. На улице было пасмурно, лил холодный весенний дождь. Это нагнетало тоску. Мысли Ногучи невольно перенеслись в далекий Токио, где он учился в разведшколе «Накано». Сейчас там щедро светит солнце, цветет камелия, распускается розовая сакура[2]. Цветение сакуры — праздник весны и изящества. В это время со всей Японии собираются люди в парке Уэно, в аллее сакуры. Сколько чарующих, пьянящих сил таится в этом благоухающем царстве! А здесь — пустыня, ветры и холода. Надоело сидеть в этой дыре, ждать высочайшего указания о вступлении в Россию. Скоро два года, как Германия ведет войну с русскими, а Квантунская армия все стоит на взводе и чего-то ждет…
Ногучи не знал, что вопрос о войне с Россией решался на секретном совещании высшего командования с участием императора Хирохи-то еще 2 июля 1941 года. К этому времени вице-министр Томинага по указанию военного министра Тодзио разработал план нападения на СССР. План условно назывался «Кан-Току-Эн» (особые маневры Кван-тунской армии). На высочайшем совещании было решено:…«Если ход германо-советской войны примет благоприятный для Японии оборот, мы применим оружие для решения северных проблем…»
Но как только немцы стали подходить к Москве, в генеральном штабе Японии появились новые планы. Генерал Муто предложил направить удар на юг. Его поддержали Тодзио и другие высокопоставленные лица. Они говорили, что русские уже проиграли войну и через некоторое время можно будет ввести свои войска в Сибирь вплоть до Урала.
