ВОЛЬФЗАНГЕР ВИЛЛИ - БЕСПОЩАДНАЯ БОЙНЯ ВОСТОЧНОГО ФРОНТА
Я выпил все вино в бокале. Голова раскалывалась, руки дрожали, сердце беспорядочно билось.
Еще не закончилась ночь, в которой я находил свой мир.
Жизнь не терпела слова «нет». Нельзя было жить прошлым. Я должен был принять свою новую судьбу. Я должен был учиться тому, чтобы принять гибель прошлого, отрицать свои действия в нем и мыслить теперь иначе. Забыть все, что происходило со мной. Жить или умирать — это решал не я, а то, как определит судьбу мое небесное тело. Никакое сопротивление, никакая воля не изменяла моего жребия. Жизнь продолжалась без моего содействия. Я должен был только жить, и ничего более.
Я съел кусок хлеба и зажег свечу. В ее огне я сжег все листки, которые заполнил той ночью, открыл широко окно и выбросил пепел наружу.
С рассветом потухли звезды. День наступал, и жизнь продолжалась. Я словно проснулся. Мечты и всплывающие в душе картины рассеялись. Комната осветилась, и мое уединение закончилось. Бесчисленные попутчики были на пути ко мне со всего света. Они несли факелы, черепа мертвецов и знамена. Их песня зазвучала в наступившей утренней заре. Как странствующие пилигримы, они ушли вдаль, и никому не известный, я шел с ними.
Мы сняли с себя маски и потеряли свои имена. Однако наша сущность осталась. На чужбине, в жизни и страданиях формировалась наша личность, а в бессмертной душе приключения и путешествия стали соседствовать со смертью, как и со светом. Душа обращала вещи и явления в новую жизнь. Лемех плуга вспахивал поле наших душ. Это не зависело от нас, от счастья и горя, от смерти и жизни. Только судьба имела смысл в жизни человека. Мы росли и
мужали так, как подсказывала нам необходимость. Жернова страдания полировали неподдающийся кристалл, огонь войны очищал систему мира и бытия, а смерть вела в дорогу каждого из нас. Однако Бог всегда оставался с нами, как и наши звезды. Мы проживали жизнь так, как она нам подсказывала.
Теперь я был готов принять будущее как воскресение пред Рождеством. И я стал солдатом.
СОЛДАТ
Время приключений все же начиналось, хотя сначала война была только игрой. Летнее солнце, обожженные скалы и леса Эйфеля. Колосья и травы засыхали, луга пылали как огонь и покрывались пылью. Деревни и холмы мерцали в полуденном свете, пыль садилась на землю садов и мостовые улиц, гуляла по полигону Айзенборн4. Утренний туман покрывал ольху и листья берез на обочине дороги. Зной гнездился в хвойном лесу, и к вечеру тени деревьев падали далеко на землю. Не двигался ни единый стебелек, ни один листочек. Слышалось только стрекотание сверчков, исполняющих на скрипке свою вечную музыку. Дышать становилось легко лишь тогда, когда наступала ночная прохлада.
Я был уже в течение нескольких месяцев солдатом и надел на себя теперь маску воина с невозмутимостью, горьким юмором и терпением. Я никогда не разделял представления о службе в армии и ее сущности так сильно, как теперь. И служил точно во сне. Неукоснительное исполнение приказов, тяготы службы не оставляли никакого следа в моей душе. Как лунатик, переносил я обучение, ходил строевым шагом, выполнял упражнения с винтовкой. Машинально изучал устройство пулемета и осваивал об
служивание легкой противотанковой пушки. Такое абстрагирование от всего происходящего гасило во мне печаль и отчаяние, пустоту и страх, гнев и боль моих солдатских дней. Я не жалел своей уединенности. Я любил ее, разве что заброшенность и беспомощность часто одолевали меня. По крайней мере, в душе я хотел оставаться таким же, как до моего призыва. Но это было нелегко. Все свои мысли я пытался отвлечь от предстоящего мне ужаса войны, но мне стоило большого труда преодолевать тяготы солдатской жизни. Однако я уходил в себя и как можно меньше вращался среди чужих людей. И все же старался не показываться каким-то чужаком в общей солдатской массе, разделяя образ жизни и сохраняя добрые отношения с моими невольными попутчиками. Я пытался сочетать в себе неизбежное, стараясь не допускать однообразия будней в свое царство. Скоро я снова овладел уверенностью в себе и запасся необходимой иронией, чтобы без ущерба переносить солдатскую службу.
Я жил как во тьме. Всюду сидели на корточках привидения, и мои печальные размышления вызывали страх, разочарование и долгое страдание. Лучше всего было бы верить в счастливые сны, чем в те, что выражали неуверенность и сомнение. Без проблеска надежды я не мог жить. Все земное было вечным, лишь подвергнутым изменениями и превратностями судьбы. Но в душе человека вечным не оставалось ничего. В своих снах я видел картины моего тайного становления, и если на несколько мгновений, как мне казалось, просыпался, то в этот момент подвергал себя внутренней ревизии. В действительности же я спал даже в этот краткий период просветления, и все же все настоящее и благородное в этой жизни охватывало меня и волновало, наполняя какой-то могущественной силой и восхищением. Таким образом, я вновь возвращался к прошлому, к тому человеку, свободному от сомнений, которым я был перед войной. Все отступало перед этим возвращением к прошлому, даже если я уже не был в состоянии найти к нему дорогу. Иногда мне казалось, что я снова.могу вернуться к той, моей собственной, жизни, такой, которая нравилась мне. И тогда я довольствовался маленькими радостями солдатской жизни, книге, бокалу вина, задушевной музыке и теплому вечеру в Эйфеле. Мне казалось, что жизнь моя складывается зачастую лучше, чем я ожидал, и спокойствие снова и снова возвращалось ко мне.
Жизнь в казарме и нездоровая обстановка на полигоне казались мне хуже войны. Школа жизни оказалась более серьезной, чем та, что была предначертана мне Богом. Металл, который выплавлялся из руды молодости, становился сталью, а я исполнял при этом роль наковальни. Моя рота становилась боевым единством, а я в ней всего лишь песчинкой, вкрапленной в тело машины и лишь способной бороться, нуждаться, выносить трудности и атаковать. А также послушно страдать, повиноваться и готовиться умирать для войны. Таким образом, пушечное мясо получало последнюю шлифовку. Материал принимал его форму, а я все точнее и мастерски примеривал на себя маску солдата. Я играл на этой большой сцене моей судьбы в отсутствие зрителей свою роль приспособленца к новой форме жизни. Птица Феникс сгорала, и я подбирал ее потерянные перья. У меня было слишком много времени на раздумья, и все существование проходило где-то внутри, а не на фоне происходящих событий. Но по мере того как железо ковалось, многое стало меняться. Я стал солдатом.
Туман белым дымом поднимался от лугов и полей. Я словно стоял теперь на краю своего мира, в чужой стране и среди чужих людей. Вечер опускался на землю с серебристых облаков. Покой ложился на траву и кустарники как рядом со мной, так и в отдалении. Земля засыпала в тени, пару и в аромате. Тишина вновь ложилась на нее.
Я отставлял в сторону свою винтовку, чувствуя ногами влажную траву и мох. Мои сапоги становились мокрыми. Я вдыхал в себя запах тумана и прохладу сумерек, снимал стальной шлем, подставляя волосы ветру. Как нежные руки, гладил он мой лоб. Я с любовью и вниманием вглядывался в каждый цветок, в каждый камень, весь отдаваясь своим чувствам и внимательно прислушиваясь к дыханию природы.
Прошедшие месяцы обострили мои понятия красоты в малых простых и больших формах. Я смотрел теперь на мир открытыми глазами. Пыль и грязь крупного города спадали с моих глаз как покрывало, и передо мной вставало только его богатство. Летом я находил нечто обворожительное и приятное даже в чем-то неприметном. Цветок на обочине дороги благотворно действовал на меня. Лес в солнечном сиянии, сеть пауков в жемчужном ожерелье, бабочка и хоровод комаров в вечернем мире, журчание ручья и ящерица на горячей солнечной скале — все это восхищало меня. Поникшие колосья пшеницы и склоненные от ветра головки маков терпеливо обучали меня законам времени, и их невинность срывала с меня маску солдата. Словно ангелы, они утешали меня и искупали мои грехи. Но в то же время, как каждый голубь, каждый куст и дерево отделяли меня, как солдата, от войны, при всей любви к земле и ее благодати меня не оставляли мучительные терзания. Хотя моя утомленная душа пыталась сохранить равнодушие ко всему происходящему вне ее, все же мне постоянно казалось, что какое-то насекомое своими щупальцами терзало меня и утрачивало веру в доброту мира. И я старался отвлечь себя, наслаждаясь прохладой утренних часов, рассветом и пением птиц, словно страховался от скорби и жестокости всего меня окружающего в этом божьем мире. Однако вечер уже не казался мне таким же легким, как жаркий день. В сумерках меня снова и снова охватывала тоска, подкрепленная тяжестью солдатских бед. И тогда я старался отвлечься, впитывая всем сердцем дыхание звездных ночей, колдовство лунного света, штормовой ветер с его постоянными дождями и вспоминал море.
