Владислав Шурыгин - Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»
Минул еще год. Они продолжали встречаться, ходили в кино, в театр, беседовали о книгах, о жизни…
Ранней весной, едва проклюнулись на влажной, холодной еще земле первые цветы — подснежники, Сергей умудрился перед работой сходить за город и набрать крошечный букетик.
Первые цветы! Какая нежность, какая радость! Исподволь, незаметно, заполняла она Веру. Однако признаться себе в том, что между ними возникло большое чувство, она не могла. Считала все обычным — дружат, и не более. А что удивительного — такое было время, такой была молодежь тех годов!
Сергей же отчетливо сознавал, что все происходящее с ним — не просто уважение, привязанность, а нечто большее.
Как-то сидели они за городом, на нежной, по-весеннему яркой траве. Сидели, как не раз до этого — плечо возле плеча, но Вера почувствовала, что с Сергеем происходит что-то непонятное.
Обычно веселый, старавшийся избегать молчания (а может быть, боявшийся молчания!), он был задумчив и тих. Ей даже показалось, что он как-то странно, сдерживая себя, вздыхал. Коротко блеснули глаза из-под темных бровей, тронула губы недолгая, точно виноватая, улыбка, и по-прежнему молчит, покусывает травинку…
Может, у него горе? Может, что-то случилось, а она, бесчувственная, не догадывается спросить! Спросила.
Он повернулся к ней. Глаза наполнились нежностью. «Да, случилось. Я тебя люблю. Люблю, понимаешь, Верочка?» Вроде бы и вопрос, но он не ждал на него ответа. Порывисто привлек ее к себе, неловко, неумело поцеловал в губы.
Жаром полыхнуло ее лицо. Вскочила, убежала. Весь вечер проплакала. «Почему он вдруг так сразу, бесцеремонно?.. Я ведь даже и ответить ему ничего не успела… Мне рано еще любить. Да и с чего он взял, что именно его я должна буду любить! Скромник! Тихоня! Притворялся таким хорошим человеком».
На работе старалась избегать его взгляда, по возможности не разговаривать. Но он подошел сам:
— Не обижайся, пожалуйста, Верочка. Я отношусь к тебе очень серьезно. Постой секундочку! Дело в том, что я скоро уезжаю служить на флот.
— Счастливого пути! — с легким вызовом сказала она. А голос совсем не сердитый…
— И только? — грустно улыбнулся он.
— Желаю хорошей службы!
— Я бы хотел сегодня с тобою проститься… Приходи на наше место…
— Не хочу!
— Почему? Что случилось?
— Ничего не случилось.
— Может, я чем-то обидел тебя? Я готов просить прощения. Приходи, пожалуйста, и я за все извинюсь. Завтра последний вечер…
— Я не приду.
Он не знал, что и сказать. Он вообще не терпел категоричности. Считал, что все можно понять, простить, даже глупость, если в основе ее лежит искренность, любовь одного человека к другому…
— Мне кажется, ты пожалеешь… А, Вера? Не пожалеешь? Ну, как знаешь…
Уйти не мог. Уйти — значит расстаться с нею на год, а то и навсегда. Сказал:
— Ты разреши мне писать тебе?
На следующее утро, завидя его, пришедшего на подстанцию, девушка вроде невзначай оказалась с ним рядом.
— Здравствуй, Верочка! — приветливо поздоровался он. — Может… может, ты все же сегодня придешь?
Промолчала. Стараясь казаться веселым, он пошутил:
— Молчание — знак согласия. — Заметил — глаза ее светились нежностью.
Потом были его письма с флота… Долгие разлуки и редкие встречи. Непросто шли они к своему счастью. У них была своя, личная «арифметика» любви: семь лет знали друг друга, три последних года из них были мужем и женою, и всего лишь год, предвоенный год, прожили вместе, неразлучно. Тот, что в Ленинграде. Жить бы да жить, но начавшаяся война, точно жаркая стена огня лесного пожара, беспощадно надвигалась на все живое и цветущее. И гибнут люди, рушатся судьбы. Какой будет их судьба?
Сергей Мошенский верил в то, что немцев остановят, отрезвят, погонят вспять, но как скоро такое произойдет? Вот недавно окончилась война с Финляндией, в ее начале многим казалось, что будет она нетрудная и недолгая, та война… А оказалось… Впрочем, о той войне почему-то предпочитают не вспоминать вслух и не говорить даже на военных сборах. По-прежнему популярна песня «Если завтра война», ее слова: «Мы войны не хотим и врага разгромим малой кровью могучим ударом!»
…Спит на руке Сергея Мошенского женщина. Жена. Совсем скоро станет она матерью. Скоро… Но вместо радости ожидания скорого чуда — рождения ребенка — на душе у Мошенского тревожно. Холодной змеей вползал в жилище, в их маленькую комнатку чужой, зловещий гул летавшего в ночи самолета.
Сергей еще какое-то время прислушивался, не начнут ли стрельбу зенитки. Уже в который раз подумал: «Зачем меня вызывают в штаб ПВО?» Потом в памяти вспыхивали и гасли мысли о каких-то значительных мелочах, потом он забылся и уснул тихим глубоким сном.
«КВАДРАТ»
Столы стояли буквой «Т». Один — обычный, двухтумбовый, другой — почти во весь кабинет: за ним на совещании могли свободно помещаться человек двадцать пять — тридцать. Сейчас за большим столом сидел один Бутаков. Вице-адмирал Октябрьский, сцепив за спиною руки, стоял возле окна и глядел на море… Бутаков, касаясь бородою бумаги, торопливо читал столь долгожданный документ:
«…1. Начальнику ПВО флота полковнику Жилину сформировать отдельную плавающую батарею № 3 с содержанием по штату №… Основание: приказ НК ВМФ…
2. Начальнику тыла контр-адмиралу т. Заяц установить отдельную батарею № 3 на опытном отсеке линкора.
3. Начальникам УПП, ОРСУ[1] и командного отдела флота укомплектовать указанную батарею личным составом, а начальникам довольствующих отделов флота принять ее на все виды довольствия, согласно штату табеля и норм.
Срок окончания формирования — 15 июля 1941 г.
Командующий Черноморским флотом вице-адмирал Октябрьский Военный совет: член Военного совета дивизионный комиссар Кулаков, начальник штаба Черноморского флота контр-адмирал Елисеев».
Итак, плавбатарея будет! Бутаков уже слышал об этом в штабе. Теперь, прочтя приказ, Бутаков не мог сдержать довольной улыбки. Ощущал потребность высказать свою радость, но командующий стоял в прежней позе возле окна, и Бутаков выжидающе молчал…
Октябрьский смотрел на море. Он любил смотреть на море и теперь с легкой грустью подумал, что скоро, совсем скоро оно не всегда будет радовать душу: ему, как и всему штабу, согласно инструкциям военного времени, придется уйти в подземные помещения Южной бухты, на флагманский КП флота. Там уже находятся все основные службы…
— Прочли? — Октябрьский повернулся к Бутакову. — Сидите, сидите.
— Прочел, товарищ вице-адмирал.
— Довольны?
— Доволен, товарищ вице-адмирал.
Октябрьский сел за малый стол:
— Ну и какие выводы из всего прочитанного вы бы лично для себя сделали?
Бутаков не ждал такого вопроса. Пока что были только эмоции. Какие выводы мог сделать он? Что имеет в виду командующий? Может, пункт третий приказа об укомплектовании плавбатареи личным составом — командирами, старшинами, краснофлотцами?.. И прежде всего кандидатуру командира плавбатареи?
Бутакову на миг показалось, что как раз это неожиданное, невероятное, но столь давно и горячо желаемое им назначение — командовать боевым кораблем, людьми — имеет в виду Октябрьский. Почему бы не попытать счастья?
Бутаков встал; то, о чем собирался он просить, не полагалось говорить сидя. Стараясь скрыть волнение, сказал:
— Вывод для себя, товарищ командующий флотом, хотел бы сделать такой… Прошу поручить мне командование плавучей батареей. Доверие оправдаю.
В глубоко сидящих глазах Октябрьского вспыхнуло изумление. Не такого предложения ждал он от Бутакова. Улыбнулся. Коротко, недолго. Улыбаться адмирал не умел. Подбирая слова, сказал:
— Назначить вас командиром плавбатареи я, конечно, могу… Могу. Только судите сами… По наметкам, плавбатарея будет иметь полторы сотни личного состава и десятка полтора зенитных стволов. Выходит, корабль третьего ранга, так? Третьего ранга. Зачем же вам, старшему командиру, капитану второго ранга, идти на понижение, идти туда, где может командовать человек меньшего звания и меньшего жизненного опыта, чем вы? Какой резон?
— Но ведь война, товарищ вице-адмирал. Не до роста тут, не до должностей — главное, чтобы польза делу военному была максимальная. Об этом забочусь, но не о карьере. Вы же знаете, какой я «карьерист»…
— Ну, нет, Григорий Александрович, тут я с вами не согласен. Не согласен. На войну, на использование наших военных кадров мы должны смотреть с перспективной, государственной точки зрения. Здесь не только порывом душевным руководствоваться надо… Здесь без трезвого расчета не обойтись. Не обойтись…
Октябрьский вращал в пальцах карандаш. Развивал свою мысль. Не сразу, но довольно скоро «нащупал» он слабое звено в просьбе Бутакова: батарея будет зенитная, для борьбы с самолетами противника, а значит, служить на ней будут моряки-зенитчики и командиром ее непременно должен быть зенитчик.
