Владимир Першанин - Не промахнись, снайпер!
— Аккуратная обувь, — похвалил их владельцев взводный, который немецких сапог раньше никогда не видел.
— С фрицев сняли, — ухмыльнулся кто-то.
— С мертвых, что ли?
— С уничтоженных, — поправили его.
Сейчас мы ждали обещанную смену обмундирования, которое обещали привезти не сегодня завтра. Новобранцы, те вообще в цветастых рубашках, пиджаках да чунях ходили.
— Мне трофейных сапог не хватило, — пояснил я. — А если насчет постираться, то брюки и гимнастерка точно разлезутся, товарищ младший лейтенант.
Повышать в звании своего однофамильца я не собирался. Не заслужил. От дальнейшего препирательства меня спас Чистяков. Проходя мимо (а может, специально подошел), сказал, что в ближайшее время рота получит новое обмундирование, но ботинки надо почистить. На этом процедура знакомства с новым взводным закончилась, и мы разошлись на занятия.
Судьба сложится так, что мне придется быть на фронте рядом со своим однофамильцем несколько месяцев. Это большой срок. Я, несмотря на возникшую с первой встречи неприязнь, хотел бы в нескольких словах описать его биографию, которую мы позже узнали.
Среднего роста, худощавый, с развитыми плечами гимнаста, Олег Семенович Егоров закончил десятилетку, отучился два курса в институте, а после начала войны поступил в Саратовское пехотное училище. Красивый, самолюбивый парень закончил его, как и школу, на «отлично». Лучшим из выпускников обещали сразу присвоить «лейтенанта», а с двумя кубиками прямая дорога в командиры рот, которых постоянно не хватало. Но самолюбивому, хорошо подготовленному парню не повезло. Кому-то из опытных, имевших боевой опыт выпускников присвоили «лейтенанта», и ушли они командовать ротами. В отношении молодняка начальник училища сказал примерно так
— Ну, какие из них лейтенанты да командиры? Шесть месяцев бегом по верхушкам, а до войны командиров два года готовили.
Так Олег Егоров попал в стрелковый полк обычным командиром взвода, где никого не интересовало, как старательно он учился и что один из очень немногих имел за плечами десятилетку и даже два курса института. Взвод он принял нервный и сжатый, как пружина.
По существу, Олег оставался еще мальчишкой, не понимая, что звания, должности, успехи в спорте мало что значат. Шла война, более того, тяжелый и крайне неудачный для нас ее период. Удержать катившийся на восток мощный вал немецкого наступления — вот что было главным. Егоров этого тоже пока не понимал, да и реальную обстановку на фронте толком не знал. Мы дали крепко немцам под Москвой, дадим еще! Кроме того, младший лейтенант, прибыв в полк, на одной из посиделок с другими командирами хорошо выпил и похвалился «боевым» эпизодом из своей биографии.
Немцы постоянно пытались уничтожить с воздуха (реже взорвать путем диверсии) железнодорожный мост через Волгу. Это им так и не удалось, охрану наладили крепко. Весной сорок второго курсанты училища, помогая частям НКВД, участвовали в одной из операций по поиску немецких диверсантов. Ничего особенного: прочесывали местность, задерживали подозрительных лиц. Никаких диверсантов в глаза не видели. Но однажды наткнулись на вооруженную группу, которая оказала сопротивление и прорывалась в лес.
Сотрудники НКВД понесли потери, был ранен кто-то из курсантов. Олег Егоров тоже стрелял по убегавшим людям в телогрейках, которых, взяв в плотное кольцо, частично перебили, а некоторых взяли живьем. Кто они были — диверсанты или обычная бандитская группа, расплодившиеся в годы войны, осталось для курсантов неизвестным. Но вернувшихся с операции встречали как героев, объявили благодарность.
Подвыпивший Олег красочно описал «бой», скромно намекнул, что одного из диверсантов уложил он лично. Увлекшись, рассказывал про свист пуль над головой, кое-где невольно завирался. Не замечал, как с усмешкой переглядываются в компании фронтовики, а старший лейтенант Чистяков постукивает мундштуком о стол, намекая разошедшемуся командиру взвода, что пора остановиться.
С тех пор фронтовики батальона Олега Егорова всерьез не принимали, иногда с сочувствием напоминали про опасную учебу в тылу. Прозвище Диверсант надолго прилипло к младшему лейтенанту. Поэтому Егоров так неприязненно воспринял эпизод с убитым немецким танкистом, считая, что его в очередной раз поддевают. Это родило неприязнь ко мне, которая, к сожалению, пройдет не скоро. С сержантами ссориться не решался, им палец в рот не клади, а на рядовых бойцах можно было от души показать настоящий командирский характер.
Пока не пришли новые командиры и достаточное количество пополнения, роту поделили на два взвода. Первым командовал Олег Егоров, вторым, временно, старший сержант Степа Кращенко. Максиму Усову и мне присвоили сержантские звания, оба были распределены, как обстрелянные бойцы, в первый взвод, командирами отделений.
Получили на складе лопаты, пилы, топоры, прочий инструмент и начали рыть две дополнительные большие землянки. Нам бы пришлось туго, но пополнение поступало быстро и сразу включалось в работу. Дней через десять рота уже выглядела нормальным подразделением. Призывники получили разномастное обмундирование, нам тоже заменили форму и обувь. Сапоги достались очень немногим, армия сорок второго года была сплошь обута в ботинки и обмотки. Так что лихие ребята из кинофильмов в новеньких сапогах водились только в штабах, ну и в специальных частях.
Пришли еще два лейтенанта. Один из запаса, второй — из госпиталя. Мне кажется, Чистяков облегченно вздохнул. Самолюбивый выпускник Саратовского училища не внушал ему доверия. И своим заместителем Чистяков назначил лейтенанта Млечика, тоже хлебнувшего Харьковского окружения и пробивавшегося к своим где-то неподалеку от нас.
С младшим лейтенантом Егоровым отношения у нас не складывались. Он болезненно переживал за свой авторитет, знал про дурацкое прозвище Диверсант и считал, что я подрываю его авторитет, распустил отделение, со всеми на «ты». Он не понимал, что все мы зарабатываем свой авторитет прежде всего в бою. Можно любить или не любить человека, но чего он стоит, покажет его поведение на передовой.
Тот трусливый боец, отсидевшийся в сарае, пока мы с одними винтовками бежали на танк, из шкуры лез, чтобы доказать, какой он славный парень. Но и в последних боях он вел себя так же трусливо. «Старики», подвыпив, не забывали напоминать, какая трусливая шкура водится в роте. Фамилия пусть забудется, останется кличка Бяша. Нам с ним придется еще вместе воевать. Молодые тоже сторонились его, и Бяша болтался в одиночестве.
Далеко не все бойцы проявили себя, как Максим Усов или Степа Кращенко. И в атаку, случалось, их подгоняли пинками, но все это забылось, а Бяша струсил в тот момент, когда страх одного мог обернуться смертью всех. Если бы, глядя на него, не кинулись на танк остальные, гнили бы остатки роты в изрешеченном пулями сарае.
Ну а мои отношения с младшим лейтенантом Егоровым? Как Чистяков сказал: «В батальоне всего два Егоровых и никак общий язык не найдут». Наверное, и я не всегда себя правильно вел, считая, что взводный ко мне придирается зря. Ну не мог я изображать из себя начальника и держаться строго официально со своим отделением. За два с лишним месяца столько смертей нагляделся, знал, что скоро всех этих 18-19-летних ребят кинут на передний край, где отсчет их жизней пойдет на дни и недели.
Я проводил с ними занятия, как этого требовал устав, не делал поблажек, когда проводились десятикилометровые марш-броски с полной выкладкой или часами осваивали не менее утомительное ползание по-пластунски. Особенно в дождь или после дождя, когда ребята из последних сил елозили животами по мокрой траве, чернозему и матом обкладывали войну, собачью жизнь, а заодно и меня.
С отделением я ладил, доказывая, что умение ползать многим спасет жизнь (это лучше, чем лобовая атака), а бесконечное рытье окопов — единственная защита от пуль и осколков. Во время перекуров или вечером в свободное время приходилось отвечать на вопросы, которых не рекомендовано касаться. Правда ли, новый немецкий пулемет МГ-42 мощнее наших и имеет скорострельность тысячу двести пуль в минуту? И что по-прежнему очень мало в небе самолетов, зато в избытке хватает «Мессершмиттов» и «Юнкерсов>>, а минометный огонь фрицы ведут с утра до вечера.
Я отвечал, что МГ-42 в теории может выпускать тысячу двести пуль в минуту, но так никто не стреляет. Сгорит ствол. Сказать, что «Дегтярев» уступает немецким пулеметам, означало бы большие неприятности. К сожалению, МГ-42 превосходили по качеству и скорострельности все наши пулеметы. Я знал, что политработники поощряют явное вранье о подвигах наших бойцов. Любители вешать лапшу на уши водились. Один три десятка фрицев перебил, другой два танка гранатами поджег. И в то же время, упорно уходя от правды, политработники начинали ненужное разбирательство по любому доносу, когда командиры говорили о сильных сторонах вермахта. Чтобы не подвести Чистякова, да и себя, я отвечал на вопросы осторожно. Да, авиация фашистов доставляет немало неприятностей, но есть немало способов уйти из-под удара.
