Руслан Сахарчук - Месть смертника. Штрафбат
– Думаешь, не проверим? – спросил энкавэдэшник. – Проверим, гражданин дезертир, все проверим. Каждое твое слово.
– Я не дезертир, у меня поручение. Нужно срочно доложить полковнику Дубинскому.
– Да прекрати ты про своего полковника талдычить! Нет здесь такого.
– Как… нет?
– А вот так, – сказал Керженцев. – Ты его придумал.
Белоконь открыл рот, но произнести ничего не смог. Капитан госбезопасности откинулся на лавке, наслаждаясь эффектом. Посмотрев на сержанта с минуту, он надел фуражку, поднялся и направился к двери.
– Можешь сесть, сержант, – сказал Керженцев, останавливаясь. – В ногах правды нет. А я хочу знать правду. Узнавать правду, защищать ее – это моя работа.
Он положил руки на ремень, расставил ноги и продолжил:
– Защищать правду, заботиться о торжестве справедливости на всех участках фронта. Я же делаю это не для себя, я служу трудовому народу. И ты бы мог служить, если бы прекратил отпираться и признал свою вину. Подумай над этим. Когда я вернусь, я хочу услышать от тебя правду. И не вздумай бежать. Я здесь, рядом.
Керженцев вышел, даже не позаботившись прикрыть дверь. Было слышно, как он отдает команды резким неприятным голосом.
Лишь на волос Белоконь был от того, чтобы лишиться рассудка. Из всего, что капитан госбезопасности орал там, снаружи, он понял только, что энкавэдэшник отправил кого-то на поиск мертвой кобылы. Ее нужно было доставить снабженцам. Другого сержант не ожидал: армия голодала, а конина всегда считалась хорошим мясом. Теперь она и вовсе была деликатесом. Вряд ли рыжая Ромашка попадет в солдатскую кашу, скорее, она отправится в желудки командиров.
Сержант вспомнил, как год назад, когда ему удалось отправить жену и детей в эвакуацию, а самому попасть в артиллерию, к металлическим махинам, гаубицы перевозили конной тягой. В каждую «М-30» в походном состоянии (с передком, который сам по себе весил полтонны) нужно было впрячь шестерку лошадей. Потом голодная армия отступала. Лошади ранили ноги и стирали копыта – многие из них были не подкованы. Их съедали. На пути отступления иногда удавалось реквизировать новых. Потом тяжелые гаубицы тянули техникой – гусеничными «Сталинцами» и грузовиками. Техника была дефицитом, но и гаубиц с самого начала было мало, а вскоре остались считаные единицы. Так, в недавно укомплектованном и обновленном артдивизионе для конной тяги осталась лишь удивительная желтая Ромашка. Вот настал и ее черед…
Эти мысли помогли Белоконю немного отвлечься от мыслей о своем ужасном положении. Забыл он и то, что ему срочно требуется врач.
Вернулся Керженцев. Он отправился на свое прежнее место. С ним вошли еще двое особистов. Первый был секретарем или просто писарем – он пристроился около капитана и разложил на столе свои папки. Второго сержант не разглядел – энкавэдэшник сел на деревянные нары у стены, справа и немного позади Белоконя.
– Сержант, я же сказал тебе садиться, – напомнил капитан. – Возьми себе табурет в углу и подтащи его к свету.
В указанном углу стоял широкий чурбан, похожий на пень, срезанный у основания. «Табурет» напомнил Белоконю плаху. Вряд ли он смог бы сейчас сдвинуть с места эту колоду.
Сержант сообщил, что не может сесть из-за ранения. Керженцев кивнул секретарю, тот поднялся и проворно вытолкал плаху в центр блиндажа. Стоять перед ней было невозможно – с каждой секундой Белоконь все явственнее чувствовал себя приговоренным перед казнью. Он прислонил винтовку к стене и заставил себя сесть, расставив ноги. Неожиданно стало легче.
– Итак, сержант, – сказал Керженцев. – Остановились мы на том, что при бегстве из дивизиона во время обстрела ты повредил телефонный кабель и украл лошадь. Все это будет запротоколировано. Этого достаточно, чтобы приговорить тебя полевым трибуналом к расстрелу. Прямо сейчас, поскольку мы отступаем. А людей, чтобы конвоировать каждого дезертира, у меня нет.
– Товарищ капитан госбезопасности, этого не…
– Я бы тебе советовал, – прервал его Керженцев, – написать все своей рукой. Подробно и чистосердечно признаться в совершенных преступлениях против социалистической Родины. Признание облегчит твою участь. Потому что свидетелей твоих слов…
Белоконь хотел возразить, назвать свидетелей, возмутиться из последних сил… Он уже подобрал слова, но капитан госбезопасности неожиданно произнес, перебивая сам себя:
– Калибр орудия?! Быстро отвечай!
– Сто двадцать два миллиметра, – проговорил опешивший сержант. – Гаубица образца тридцать восьмо…
– Сколько людей в расчете?
– Четыре! – выпалил Белоконь и похолодел. – То есть семь, товарищ капитан госбезопасности! Со мной восемь. Троих убило, поэтому я…
– Прекрасно, прекрасно, – сказал Керженцев удовлетворенно.
Он вытащил из кармана портсигар, достал папиросу. Затем подвинул портсигар сержанту и сказал почти ласково:
– Угощайтесь, гер диверсант. Небось нервничаете, что на таком верном деле срезались?
Белоконь попался и в эту ловушку. Слишком уж напряженный выдался день – он не мог себя толком контролировать.
– Я не срезался! – сказал он и чуть не расплакался от досады. – Да какое задание, гражданин Керженцев?!
– Товарищ Керженцев, – поправил энкавэдэшник. – Именно у нас так честные люди обращаются к верным слугам партии и народа. Впрочем, с русским у вас прекрасно, даже несмотря на постоянные оговорки. Рад, что вы решили раскрыться. Теперь вы сами можете спокойно и обстоятельно изложить нам суть вашего задания.
Секретарь посмотрел на Керженцева с восхищением. Особист, сидевший в темноте позади Белоконя, тихо засмеялся.
– Я не… – прошептал сержант. – Я здесь случайно!.. Это же просто… это недоразумение.
Белоконь почувствовал, что у него пресеклось дыхание. Он попытался сделать глубокий вдох, но у него не получилось. Тогда Белоконь привстал и вытянул папиросу из раскрытого портсигара энкавэдэшника. С ней он потянулся к фитилю в гильзе. Одновременно это сделал и Керженцев – он до сих пор не закурил, словно ждал этого момента. Сержант артиллерии и капитан госбезопасности придвинулись друг к другу лицом к лицу.
Из-за хмеля и потери крови Белоконю показалось, что Керженцев разросся до невероятных размеров и в один момент заполонил черное пространство в его уме. В невысоком человеке с хищным лицом сержант вдруг увидел все то, что ненавидел, что не давало ему дышать. Наверное, зловещие очертания этой темной фигуры присутствовали в нем всегда, но Белоконь никогда прежде не видел их так четко.
Капитан отодвинулся, оперся спиной о стену и выпустил дым через ноздри.
Белоконь сел ровно, закрыл глаза и несколько раз быстро затянулся. Немного подержал дым в себе и выдохнул. Крепкий табак сразу ударил в голову, и все немного прояснилось.
– Недоразумение? – сказал Керженцев. – Что вы, здесь не может быть никакого недоразумения.
– Я не диверсант, – твердо сказал Белоконь.
– Ладно, вы разведчик, – сказал капитан с улыбкой. – Дело ведь не в том, как называется ваша опасная работа в тылу советских войск. Давайте посмотрим в лицо реальности. Самолеты сбросили парашютистов, верно? Была интенсивная бомбежка, и мы вас проморгали. Очень может быть, что вас видели, и эти люди объявятся позже. Пока мы о них не говорим.
– Я не диверсант, – повторил Белоконь. – К тому же наша зенитная артиллерия не пропустила бы…
Керженцев вздохнул – преувеличенно громко и горестно.
– Снова прокол, – сказал он. – Или просто попытка что-то выведать. Но скажу, раз уж вы спросили… Германская зенитная артиллерия – да, не пропустила бы. А наши зенитчики на этой линии фронта – это четырнадцать человек с семью противотанковыми ружьями. Ружья хорошие, симоновские. К сожалению, они все равно проигрывают многочисленным машинам Геринга. Вы ведь знаете, кто такой Геринг, правда?.. Ну вот. Наша сила – не в технике, а в людях, гер диверсант.
Белоконь ожидал чего-то подобного – прикрывающие пушки зенитчики, которых никто не видел, не внушали доверия.
– Я не диверсант, – снова сказал он. – О том, что противовоздушные с рассвета на позициях, говорил наш командир батареи – лейтенант Еремин. Спросите его обо мне!
– Насколько мне известно, ни одной из наших батарей больше не существует.
Сержант выронил недокуренную папиросу. Керженцев продолжил:
– Ваша легенда – беспроигрышная, потому что мы не можем никого опросить. Вас подводит только подозрительное состояние одежды. Да еще непонятное ранение, на котором вы почему-то настаиваете. Вы ведь просто неудачно сели в овраг или зацепились за дерево, так? Парашют мы, конечно, уже не найдем…
В дверь постучали – видимо, ногой. После четвертого и самого сильного удара она распахнулась, повисла на одной петле. Внутрь ввалился шатающийся человек. Белоконь узнал его по медалям – это был капитан Смирнов.
– Вот ты где, сержант! – сказал Смирнов. – Здрасте, капитан Корж… Э-э-э, виноват, все время забываю вашу фамилию. Привет, Цветочкин! – обратился он к особисту, который сидел позади Белоконя.
