Руслан Сахарчук - Месть смертника. Штрафбат
Сержант Белоконь открыл глаза и увидел небо. Оно было ужасным. Несколько секунд он силился понять, почему все такое серое и страшное. Ему это удалось: в воздухе висел густой дым – черный и бурый. Солнце по-прежнему висело в зените, но теперь его лучи разбивались о клубящуюся завесу. Все так же выли сирены бомбовозов. На миг Белоконю показалось, что при другом небе – голубом и глубоком – он мгновенно постиг бы о жизни все. Вместо этого сержант понял, что из него еще не выветрился спирт.
«Был бы трезвый – убился бы, к черту», – решил Белоконь.
Он пошевелился. Все его тело было при нем, и каждая клеточка вопила от боли. Белоконю удалось встать на четвереньки. Отдохнув, он медленно поднялся на ноги. Больше всего болело в паху. Сержант с ужасом обнаружил, что его штаны превратились в кровавые лохмотья. Он уговорил себя не делать поспешных выводов.
Белоконь осмотрелся. Воронок поблизости не было: все бомбы достались наступающей армии. Вернее, армии, которая собиралась наступать этим утром.
Умирающая Ромашка лежала далеко от сержанта. На растерзанную кобылу было страшно смотреть. Белоконь расставил ноги и поковылял к ней, потупив взор. Через десять шагов он подобрал свою винтовку. Через двадцать – выстрелил в лошадь.
* * *Белоконь добрался до штаба дивизии всего за час. К концу пути он уже перестал опираться на винтовку.
Суетливую возню возле штабных блиндажей сержант заметил еще издали. Все были на ногах, все куда-то спешили и все задыхались от пыли. В нескольких местах солдаты загружали машины, по цепочке передавая вещи. Ими дирижировали офицеры всех рангов: от командирского мата изрядно вибрировал воздух.
Штаб эвакуировался.
Белоконь с трудом обогнул многоголовую очередь – бойцы выстроились перед столом с бумагами. Энкавэдэшники в фуражках с синим верхом что-то записывали и давали солдатам расписаться. Многие лица в очереди были закопченными до черноты; форма каждого второго была еще хуже лохмотьев Белоконя.
Сержант подумал, что для полного хаоса здесь не хватает только бомбардировки. Однако у немецких самолетов, похоже, были другие цели.
Белоконь обогнул очередь. Его едва не раздавило походной кухней, на которой сидел веселый здоровяк-капитан с двумя медалями на груди. Он спрыгнул, подошел к Белоконю и произнес фразу, которая здесь и сейчас казалась издевательством:
– Солдат, ты чего такой грустный?
У капитана было очень русское, открытое лицо и широкие скулы. Не издевается, решил Белоконь. Не найдя ответа, сержант просто сказал:
– Что?
– Ты артиллерист, да?! А когда я так говорю, слышно?!! – заорал капитан.
– Слышно, товарищ капитан. Я нормально слышу. Сержант Белоконь, – представился он.
– С капитаном Смирновым разговариваешь, – сказал веселый здоровяк. – Ох, и дали вы сегодня жару!
– Не понял, капитан.
– Дали жару, говорю!!! Только мимо все, язви вас в душу!
– Не мимо, товарищ капитан. По ложным укреплениям.
– Опять, небось, разведка виновата?.. – протянул Смирнов с угрозой.
– Никак нет! Виноваты фашисты.
– А, ну ладно… – сказал капитан и улыбнулся. – Сержант, ты один такой. Все сразу винят разведку… Выпей со мной за победу русского оружия!
«Вот так и живем», – отрешенно подумал Белоконь.
– Товарищ капитан, у меня поручение к полковнику Дубинскому, – сказал он. – И еще я ранен. Возможно, смертельно.
– То-то я смотрю, ты такой синий, – сказал Смирнов, наливая в кружку из фляги. – Значит, будет тебе наркоз. Пей, а то не покажу полковника. Давай уж до дна, артиллерия. Выпил?.. Дубинский твой только что зашел вон в тот блиндаж.
* * *Белоконь спустился к указанному блиндажу. Караула у двери не было, он постучал и вошел. Внутри чадила гильза с фитилем. После дневного света помещение казалось погруженным в кромешную тьму. Белоконь отрапортовал во мрак: сержант такой-то, мол, прибыл с докладом для такого-то от такого-то.
Из темноты ему ответили злым ревом:
– Сержант!!! Ты что, контуженый?!!
Белоконь вздрогнул от неожиданности и выдохнул скороговоркой:
– Пострадал при падении с мертвой лошади!
– Раненый! – раздался женский голос. – Я должна идти!.. Пустите же, ну!!!
Тон сказанного однозначно давал понять, что женщина здесь не по своей воле. Она метнулась к выходу, Белоконь посторонился, и за его спиной хлопнула дверь.
Сержант не успел опомниться, как на него обрушился поток ругани. В глубине комнатки с земляным полом и бревенчатыми стенами бранился и жестикулировал человек невысокого роста. Штаны его были приспущены. Продолжая грозить Белоконю Колымой, расстрелом и мучительной смертью с отбитыми почками одновременно, он зажег еще один светильник, подтянул галифе и застегнул ремень. Ругательства иссякли, человек свирепо засопел. Он перекинул через плечо портупею с кобурой, повторяя уже про себя что-то успокоительное вроде: «Ладно, это не катастрофа, это даже хорошо… Не катастрофа, найдется способ…»
На грубо срубленном столе лежала фуражка. Она была синей, с красным околышем – войска НКВД. Белоконь окончательно уверился в том, что попал не по адресу. Мелькнула мысль выйти без объяснений: от офицера веяло лютой злобой, он был опасен.
Человек сел за стол, подвинул к себе бумагу и чернила. В свете двух огоньков Белоконь наконец-то разглядел три шпалы на вороте его гимнастерки.
– Товарищ подполковник… – начал было Белоконь.
– Капитан госбезопасности Керженцев, Антон Игнатьевич, – представился офицер. – Особый отдел при штабе дивизии.
Несколько секунд длилось молчание. У капитана госбезопасности были густые, зачесанные назад каштановые волосы и орлиный нос. В его глазах отражалось пляшущее пламя.
– Фамилия, звание? – наконец сказал Керженцев.
Белоконь снова представился.
– С поручением к полковнику Дубинскому, – добавил он.
Энкавэдэшник записал.
– Какое поручение? – спросил он.
– Просить о помощи транспортом и снарядами, – сказал Белоконь. – По приказу штаба дивизион продлил артподготовку и израсходовал вверенный боезапас.
Его задание с каждым словом казалось все менее убедительным. Сержант подумал, что не представляет, что стало с орудиями после бомбежки. По-видимому, это отразилось на его лице.
– Есть потери в личном составе, – продолжил он. – Много раненых, их необходимо доставить в медсанчасть… Телефонная связь со штабом прервалась…
Керженцев побарабанил ногтями по столу.
– Бежал, значит, с поля боя, – спокойно сказал он. – В то время как твои товарищи героически проливали кровь.
Сержанту вдруг показалось, что он пытается решать вопрос, который, возможно, уже разрешился сам собой. Вероятно, его сведения – второй свежести. Наверное, машины к пушкарям уже отправлены. Если штаб эвакуируется, значит, снова отступление.
Занятый этими мыслями, Белоконь не сразу осознал, чего от него хочет капитан госбезопасности.
– Пишу протокол по факту измены Родине, – сообщил Керженцев.
– Товарищ капитан…
– Капитан госбезопасности.
– Товарищ капитан госбезопасности, меня отправили с докладом. Связь со штабом потеряна…
– И как тебя только наши пропустили? – задумчиво сказал энкавэдэшник. – Хотя да, людей у нас не хватает, а артиллеристов и вовсе не контролировали… Почти. Ну, хорошо, а что с контузией, сержант? И какого черта ты полез на мертвую лошадь? Тухлятинки захотелось?
– Лошадь была не мертвой, я на ней прискакал. Ее ранило огнем штурмовика. На полном скаку…
– Сержант, не принимай меня за идиота. По тебе же сразу видно, что сквозь кусты добирался, напролом. С тебя колючки вон до сих пор сыплются. Давай сразу начистоту. Утром ваши начали артподготовку, а ты удрал, так? Прятался где-нибудь все это время, а как началась бомбежка – решил заявиться в штаб и наплести тут невесть чего. Кто ж в суматохе разбираться станет? Правильно я говорю? Вариант, конечно, беспроигрышный – снарядов нет, раненые-убитые, давайте транспорт, товарищи командиры… Но это же черт ведь знает что, сержант!
Белоконь почувствовал, как пот струйками льется у него по спине, по рукам и по грязному лицу. Влага со лба огибала брови и текла по щекам. Капитан госбезопасности строил свою версию произошедшего, и с каждой минутой она пожирала его неубедительную правду.
– Все это неверно, товарищ Керженцев, – собравшись, промолвил Белоконь. – Есть множество свидетелей… Я командовал расчетом гаубицы… А Ромашка… она там лежит.
Керженцев поднял бровь.
– Ромашка?
– Так звали лошадь, – сказал сержант. – Она была у командира дивизиона.
– Значит, ты увел лошадь командира дивизиона?
– Ее дал мне ординарец капитана. Его все зовут Матвеичем.
– Капитана?
– Ординарца.
– Фамилия и звание ординарца.
– Рядовой. Фамилии не знаю.
– Где сейчас эта… Ромашка?
– Здесь недалеко, товарищ капитан госбезопасности. Километр по дороге за нашими позициями, не больше.
