Павел Кочегин - Человек-огонь
И уже более спокойно продолжал:
— Ты, Антип, без году неделя в ординарцах у Николая Дмитрича, а я всю гражданскую. Так вот знай, что это за человек. Да Николай Дмитриевич умирать с голоду будет, а свой паек не пожалеет для бойца. Вот какой наш командир!
*В другом купе лежит Виктор Русяев, с наслаждением ест мичуринское яблоко. Он приболел.
Рядом сидит Николай Власов и рассказывает о делах минувших.
Виктор Сергеевич в свою очередь делится впечатлениями о сражении за Перекоп, где он работал помощником военкома пятьдесят первой дивизии Блюхера.
— Вы что не спите, шатия? — присаживаясь на край полки, спрашивает Томин.
— Вспоминаем, — ответил Виктор.
— Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой, — в тон ему продолжил Власов.
— А я сейчас думал, и знаете о чем? Вот закончим поход, наступит мирная жизнь. Снимем мы свои доспехи. Виктор пойдет директором завода, я его помощником по хозяйству. Нет, отставить это! Виктор — директор стройки, я его помощник по снабжению. Заводище отгрохаем, что ни одному буржую и во сне такой не снился.
— Вот и пойми вас, — перебил Власов. — После встречи с Мичуриным Зауралье садами собирались разукрасить. А теперь…
— Говорил, Коля, говорил. От своих слов не откажусь. Эх, Витюша, с каким человеком мне посчастливилось встретиться… Кудесник, настоящий кудесник. И правда, пойду я по его дорожке, ну, а ты, закоренелый строитель, тебе и чертежи в руки.
— Строить города — моя мечта! А Коля куда?
— Военным останусь. Кому-то надо охранять ваши стройки и сады.
Вошли ординарцы. Беседа еще более оживилась.
Поезд замедлил ход и остановился.
Накинув на плечи шинель, Томин спрыгнул с подножки в темноту и тут столкнулся с военкомом.
— Комиссар! Как там настроение у бойцов?
— Настроение хорошее, да вот дорога…
— Дорога — мутище… То вспомогательный врезался в хвост, то снег, а теперь вот еще какая-то холера…
Паровоз стоит, словно умирающий гигант. Кочегар возится у потухающей топки, машинист закручивает «козью ножку».
— В чем дело?
— Не видишь? Дрова кончились, — пробурчал машинист.
— А если б мы до утра не пришли, вы бы так и стояли? — спросил военком.
— До утра нельзя, разморозить котел можно. Покурил и пошел бы вас будить.
Через несколько минут тишину тайги взбудоражил звон пил, стук топоров и громкие голоса.
Скинув шинель, утопая по пояс в глубоком снегу, Томин подошел к стройной ели, уходящей вершиной к звездам, провел ладонью по ее шершавому стволу. В другие времена пошла бы на корабельную мачту, а теперь в топке будешь пылать.
Аверьян Гибин и Антип Баранов начали пилить. Пила звенела будто шла по стали. Вот ель-великан закачалась и со стоном рухнула, вздымая снежную бурю.
Все принялись обрубать сучья.
6Почти десять суток тащился первый эшелон с войсками Забайкальской группы до станции Бира Амурской железной дороги.
Станция словно вымерла. Только желтоватый глазок фонаря да заспанный дежурный в красной фуражке встретили ранним январским утром Троицко-Савский полк.
— Пойдем, доложим начальству, чем оно нас порадует, — проговорил Томин, обращаясь к Диктовичу.
От мороза лопается земля, скрипит снег под ногами, захватывает дыхание. Было уже восемь часов утра, а в штабе фронта — хоть шаром покати.
— Что за порядки? — возмутился Томин.
Через несколько минут в штаб прибыл командующий фронтом Серышев. По своему характеру оптимист, он радостно встретил Томина, сразу же заговорил о деле. Командующий приказал с хода ввести полк в бой, штаб Забайкальской группы войск разместить на станции Бира, мотивируя это хорошей связью с Читой и оперативностью управления штабом фронта.
Томин досадливо поморщился и перебил:
— За 120 верст от места боев руководили войсками в былые времена. Теперь у нас другая армия и другие командиры. Штаб будет на станции Ин. Это первое мое условие. Второе, до подхода всех частей, до приведения их в боевую готовность, разговора о наступлении не может и быть. Нельзя размениваться на мелочи и погубить все войско, бросая его по частям на бессмысленное истребление.
Серышев настаивал на своем.
Вызвали Читу. И хотя там было только шесть часов, Василия Константиновича ждать не пришлось.
Николай Дмитриевич доложил о прибытии Троицко-Савского полка, передал о разногласиях с комфронта. С минуту из аппарата бежала немая лента. И снова знаки Морзе:
«Вам дан приказ, выполняйте. Немедленно следуйте на станцию Ин. Готовьтесь тщательно. До моего приезда большого дела не начинать. Вступайте подчинение фронта, инициатива обеспечена».
…Среди безбрежных лесов и сопок затерялась небольшая станция Ин. Здесь находится штаб Инской группы войск.
При входе состава на стрелки, Томин зорким взглядом схватил неполадки — все пути забиты составами, и среди них — бронепоезда с потухшими топками.
— Вот уж и впрямь: между глаз нос потеряли. Попробуй-ка пусти их в бой. Полюбуйтесь, товарищи! Мешочники и разные спекулянты забили вокзал, а куда раненых прикажете класть? — как будто в этом виноват Русяев и Диктович, грозно спросил Томин.
Пройдя привокзальную площадь, Томин со своими товарищами повернул за угол, и тут нос к носу столкнулся с однополчанином Захаровым.
— Николай Дмитриевич! — радостно, как сын встретивший отца, воскликнул Захаров. — Каким ветром?
— Александр Николаевич! Так это ты есть Захаров — начальник штаба?! Что, думаю, за Захаров, а на тебя и не подумал, — проговорил Томин.
— Виктор Сергеевич! Вот здорово! И тебя занесло в наши края!
Весело разговаривая, они вошли в штаб.
Томин представился командующему Инской группы Попову, проговорил:
— Главком Блюхер приказал мне принять командование и возложил задачу по подготовке войск фронта к наступлению. Начальником штаба назначаю Русяева. А это, — указал он на Власова, — старший помощник начальника штаба по оперативной части: прошу любить и жаловать. Товарищ Диктович — военком.
Захаров обрадованно заявил:
— Вот это дело! Ну, посудите сами, какой же из меня, к черту, начальник штаба? Писанина заела, бумагами завалили, директивы, директивы. Бог же вас принес на мое счастье!.. Не справляюсь я, честно говорю. Выше моей головы работа.
Попов предложил пообедать, но Томин отказался.
— Везите нас сначала на передовые, — распорядился Николай Дмитриевич. — А перекусим в пути, у солдата в мешке всегда найдется кусок хлеба и щепоть соли.
Постукивая на стыках рельсов, ручная дрезина быстро помчалась на восток.
— Вот теперь на вольном воздухе и перекусим, — предложил Томин. — Раскошеливайся, Аверьян, угощай.
— Есть раскошеливаться! — улыбнувшись, ответил тот и, развязав вещевой мешок, отрезал каждому по ломтю хлеба и куску сала.
Дрезина шла быстро, тонкие шинели насквозь пронизывал ветер, а Томин с аппетитом ел хлеб и сало, расспрашивая Захарова о путях-дорогах.
Шел оживленный разговор, смех, шутки, словно все они ехали не на передовую позицию.
— Тпру, стой! — проговорил Захаров, когда дрезина поравнялась с одинокой казармой.
Командиры спрыгнули, увязая по пояс в снегу, подошли к дому. Томин первым открыл дверь. В казарме находилось двадцать народоармейцев. Одни, накинув на себя полушубки или шинели, протяжно храпели, другие, окружив рассказчика, громко хохотали, третьи обедали. У окна примостился пожилой мужчина с глубокими залысинами на лбу, длинными черными усами. Он крутил разбитый сапог и так и сяк, удивленно разводил руками, не зная, с которой стороны к нему подступиться.
На вошедших никто не обратил внимания.
— Кто старший команды? — спросил Захаров.
— А что надо? — отозвался усач с дырявым сапогом.
Томин посмотрел на усача. Их взгляды встретились. Этого оказалось достаточно, чтобы поднять «запорожца» с табуретки.
— Ну, я старший.
— Так у нас не отвечают командирам, — сказал Томин. — Но для первого раза не в зачет. Давай знакомиться. Командующий Инской и Забайкальской группами войск Томин, — и он первым протянул руку.
— Командир роты Горедум, — ответил тот.
— Вот так-то оно лучше.
В казарме установилась тишина, бросили зубоскалить, поднялись даже те, которые только что храпели.
Обращаясь ко всем, Николай Дмитриевич, представив Виктора Русяева и Соломона Диктовича, спросил:
— Как жизнь идет?
— Живем — хлеб жуем, храпака задаем.
— Это и видно! До того обленились, что побриться не хотите, а в казарме-то… в свинарнике чище. О подготовке к бою и говорить нечего.
— А чего готовиться-то, — ответил Горедум. — Придут белые, будем драться, нужно будет наступать — пойдем наступать.
