Сергей Каширин - Предчувствие любви
Не радовало нас даже наступление весны. Светлое время суток прибывало все заметнее, да что толку. Выйдешь утром из гостиницы — все вокруг белым-бело. И сопки, и аэродром в снегу, и в небе роятся снежинки, высокая мачта радиостанции наполовину скрыта в мрачной хмари. Тоска смертная: видимость — ноль, тут не взлетишь.
Лишь в марте, когда солнце наконец пробилось сквозь многослойную пелену туч, мы воспрянули духом. Ведь всю зиму подниматься в воздух приходилось, что называется, ловя погоду, а теперь появилась возможность начать регулярные плановые полеты в простых метеорологических условиях.
Выходя на аэродром, мы пьянели от долгожданного счастья. Небо, зеленея огромным ледяным ковшом, манило нас в свою бездонную высь. Из-за сопок над летным полем временами тянул морозный пронизывающий ветер, но никто не обращал внимания на то, что он все еще по-зимнему обжигал лицо и руки. Даже снежинки казались удивительными. Они имели геометрически правильные формы игл, звездочек и других причудливо-замысловатых фигур. Хорошо летать в такую погоду!
Как правило, увереннее всех выполнял полетные задания лейтенант Пономарев. Будучи способным, он брал еще смелостью и напористостью. У него, без преувеличения, было особое летное чутье и завидная хватка. Все иной раз только головами покачивали, когда Валентин, взлетая или заходя на посадку, легкокрылой ласточкой проводил тяжелый самолет над самыми вершинами сопок, тесно окружавших аэродром.
Так обычно пилотировал сам майор Филатов. Пономарев, надо признать, имел острый взгляд и быстро перенял почерк командира. Никто из нас еще не решался на такое, а Зубарев — тот вообще водил бомбардировщик очень осторожно, стараясь не делать малейших отклонений от тех режимов полета, которые предписывает летчику инструкция. И все же он допускал ошибки. У него недоставало той цепкости, того наступательного духа, каким отличался Валентин.
Оплошал Николай сразу, как только его экипажу разрешили приступить к отработке самолетовождения по дальним маршрутам. Упражнение это в общем-то несложное, тут даже начинающему летчику делать нечего. Главное — хорошо стартовать, а потом держи машину по горизонту да вводи поправки в курс, которые дает штурман. Остается, возвратясь на аэродром, красиво приземлить самолет, и отличная оценка обеспечена.
Именно здесь, при посадке, и дал маху Зубарев. То ли он скорость, планируя, потерял, то ли слишком рано убрал обороты двигателям, но получилось так, что бомбардировщик, не дотянув до бетонированной полосы добрую сотню метров, плюхнулся на грунт.
Хорошо еще, снег в том месте был укатан: колеса шасси не увязли и обошлось без поломки. Но все равно капитан Коса потребовал произвести детальный осмотр машины в ремонтных мастерских, и при подведении итогов летного дня фамилию незадачливого пилота склоняли по всем падежам.
На следующий день майор Филатов приказал Зубареву выполнить дополнительный провозной полет с инструктором, чтобы тот научил его делать правильный расчет на посадку. Такая мера всегда больно бьет по самолюбию любого летчика, и Николай ходил не поднимая головы.
Мы деликатно молчали. Хватило такта придержать свой острый язык и у Пономарева. Только ненадолго. Стоило Зубареву в чем-то не согласиться с ним, и Валентин ляпнул:
— По небу надо летать, а не ползать!..
Разговаривали они на самолетной стоянке. Здесь же, занятый своим делом, находился и старший техник-лейтенант Рябков. Услышав выпад Валентина, он удивленно вскинул голову:
— Ох, Пономарев, заносчивый вы человек!
— Я, кажется, не обращался к вам, товарищ старший техник-лейтенант, — резко обернулся к нему Валентин. Выражение его лица говорило: «Ты — не летчик, и не тебе судить о наших делах».
— Зато я обращаюсь к вам, товарищ лейтенант, — спокойно продолжал Рябков. Он помолчал, вытер ветошью руки, бросил ее на стеллаж и веско добавил: — Как старший по званию и как секретарь комсомольского бюро.
— Ах, так! — вырвалось у Пономарева.
— Представьте, именно так, — строго ответил техник. — Простите за прямоту, ведете вы себя… Советую вам быть самокритичнее.
— Благодарю, — склонил голову Валентин, и по губам его скользнула ироническая усмешка. Он небрежным жестом перекинул через плечо ремешок планшета, взглянул на Рябкова с вызовом, но быстро овладел собой и попытался отшутиться: — Здесь меня не поняли, я гордо удаляюсь.
— А гордиться-то как раз и нечем, — перебил техник.
Сделав вид, что не расслышал последней фразы, Пономарев поспешно ушел.
— Зря вы вмешались, Петр Тимофеевич, — смущенно заговорил Зубарев. — Парень он вообще-то неплохой, просто у него такая манера — кусать по мелочам. Да я и не обижаюсь.
— Ничего, переживет, — старший техник-лейтенант проводил Валентина осуждающим взглядом. — Это ему на пользу. А вы… Не понимаю, почему вы ему во всем потакаете. А он наглеет.
— Просто не хочется лишний раз связываться, — вздохнул Зубарев.
Рябков никак не мог поверить тому, что Пономарев способнее Зубарева в летном деле. Николай нравился ему своей вдумчивостью и серьезным подходом к любому поручению. Избранный секретарем комсомольской организации, старший техник-лейтенант частенько привлекал нас к проведению различных мероприятий, и охотнее всех откликался на его просьбы Зубарев.
Весной, накануне празднования Дня Победы, замполит порекомендовал Рябкову провести с солдатами и молодыми офицерами тематический вечер под девизом «В жизни всегда есть место подвигу». Сделать доклад капитан Зайцев попросил командира, но Филатов не согласился:
— Нам бы с молодежью о насущных делах потолковать, а вы — о подвиге. Почему вы взяли такую тему?
— Есть такая необходимость, — пояснил Зайцев. — Кое-кто из молодых летчиков начинает этак свысока посматривать на технарей. Да, впрочем, и на своих товарищей. Я, мол, в авиации — главная фигура, вам до меня — как от земли до неба.
— Ну, такие ухари есть не только среди молодых, — улыбнулся майор.
— В том-то и беда, — подхватил замполит. — Вот, дескать, на фронте — там и подвиг, там — все. А сегодня, в мирные дни, — обычная служба, можно позволить себе и расслабиться.
— Понятно, — кивнул Филатов. — Но, на мой взгляд, получится лучше, если у комсомольцев и докладчик будет свой.
— Да, но кто? — озадаченно произнес замполит.
— Поручите Зубареву, — подал голос капитан Коса.
— Зубареву? — переспросил комэск. — Ну, какой из него оратор! Можно бы Пономареву, так ведь он, чего доброго, и не подготовится.
— Давайте все-таки Зубареву! — настаивал Коса. И Рябков его поддержал. Почему, мол, не рискнуть?
— Да рискнуть-то не грех, только не свести бы дело к очередной галочке в плане. Тема все же не простая, — колеблясь, вслух размышлял замполит, и вдруг в его глазах засветилась по-юношески лукавая улыбка. — А знаете что? — воскликнул он. — Пусть эти два друга выступят вдвоем. Пономарев — докладчиком, Зубарев — содокладчиком. Но — чур! — Он погрозил Рябкову пальцем, — тексты выступлений заранее не обсуждать, не согласовывать и ни в коем случае не приглаживать. В чем-то их мнения не совпадут, а это как раз то, что и нужно.
— Не вышел бы блин комом, — усомнился Филатов.
— Ничего, командир, — успокоил его Зайцев. — Мы тоже подготовимся и в случае заминки поправим. И потом — это же не собрание, а молодежный вечер. Разговор должен быть непринужденным. Вот пусть каждый и говорит так, как думает.
— Товарищ майор, — обратился к Филатову Рябков, — а вас я все же прошу прийти. Как фронтовика.
— Комсомолу отказать не могу, — улыбнулся Иван Петрович. — Только ведь в эскадрилье есть и другие фронтовики.
— А мы всех пригласим, — заявил Рябков.
— Правильно, — одобрил замполит. Затем, что-то быстро прикинув, посоветовал: — Пригласите еще и специалистов обслуживающих подразделений. А то ведь встречаемся с ними лишь на аэродроме…
На том и порешили.
* * *К докладу Пономарев, как мы того и ожидали, не подготовился. К трибуне он вышел безо всякой бумажки, и уже начало его выступления заставило всех насторожиться.
— Товарищи, — сказал он, — в связи с темой нашего сегодняшнего разговора я должен сразу же сказать, что мы, военные летчики, для подвига рождены. Может, кому-нибудь такое заявление покажется нескромным, но это так.
Тематический вечер проходил в солдатском клубе. Здесь обычно проводились служебные совещания и собрания, поэтому обстановка была для нас привычной. На невысоком помосте, служившем сценой, стоял покрытый красным сукном стол. За столом сидели капитан Зайцев и старший техник-лейтенант Рябков. Справа от них возвышалась сколоченная из фанеры и выкрашенная в коричневый цвет трибуна. Пономарев, впрочем, от трибуны сразу же отошел. Заложив руки на спину, он встал около стола и говорил, устремив на присутствующих горделиво-вдохновенный взор.
