Альфред Андерш - Винтерспельт
— Здесь нет главного, основ, — сказал Венцель Хайншток Кэте Ленк. — А ты требуешь от меня, чтобы я поддержал это безумие.
В голове Кэте все больше зрела высокомерная мысль, что этот план стал исключительно ее делом.
Она вытащила Динклаге из сферы упражнений в области оперативного искусства, но, когда ей удалось превратить его теорию в практику, он выдвинул это невероятное требование — чтобы Шефольд пришел через линию фронта.
Хайншток же, который, по существу, сначала отказывался от участия в этом деле, а потом, не переставая колебаться и не желая слишком рисковать, все же согласился в нем участвовать, упорно оставался где-то на заднем плане. А почему? Только потому, что нарушались правила борьбы против фашистских диктатур, разработанные его партией. Для Хайнштока Динклаге был всего лишь одиночкой, любителем, не придерживавшимся правил революционной борьбы. Кэте с неприязнью вспомнила о том, как в манерах, во всем поведении Хайнштока вдруг появилась этакая удовлетворенность специалиста-конспиратора, когда он решил ограничиться ролью «почтового ящика».
«При этом он и как специалист абсолютно неправ, — подумала Кэте. — Было бы гораздо проще, целесообразнее и безопаснее, если бы к американцам отправилась я».
Обдумав все, она пришла к выводу, что Динклаге и Хайншток только тормозят осуществление операции.
Американец Кимброу и Шефольд, прогуливавшийся между фронтами, действовали решительно, без оглядки, не шли на попятный даже несмотря на то, что Динклаге вдруг загадочным образом потребовал контактов через курьера, притом потребовал тогда, когда еще никто не знал, что, собственно, надо обсуждать. С ведома Кимброу Шефольд перешел линию фронта, хотя еще ничего не было подготовлено и уже было ясно, что американская армия не проявляет ни малейшего желания взять в плен Динклаге и его батальон.
С немецкой стороны только она одна последовательно, решительно, непреклонно стремилась к осуществлению этого плана.
Но, думая о Шефольде, она мысленно уточняла: слишком последовательно, слишком решительно, слишком непреклонно.
Ей, правда, удавалось сдержаться, хотя порой и очень хотелось обрушиться с упреками на Динклаге или Хайнштока. Всякий раз, собираясь высказать им свое мнение, она вовремя вспоминала о собственном непреодолимом желании использовать ночь операции, чтобы бежать — по той дороге, которой пользовался Шефольд и которую она еще выведает у Хайнштока. Это ее право — осуществить свой план, когда операция будет в самом разгаре, и ей придется лишь ждать, удастся она или провалится. И все же Кэте не могла избавиться от чувства, что, выходя из игры именно в этот момент и следуя своей страсти к перемене
мест, она руководствуется соображениями личными и эгоистическими. Она казалась самой себе коварной; ее намерение в день «икс» (или в ночь «икс») выйти из игры ничем не отличалось от осторожности Хайнштока или от кодекса чести Динклаге.
В день, последовавший за тем роковым разговором 7 октября, Кэте сказала Динклаге:
— Я поняла наконец, где ошибка в твоих вчерашних рассуждениях. Ты сказал: «Я рискую всем. И потому я должен потребовать, чтобы и американцы пошли на какой-то риск». Ведь ты это сказал, не так ли?
Динклаге ответил утвердительно.
— А именно это как раз и неправильно, — сказала Кэте. — Ты ничего не должен ждать от американцев, ничего не должен от них требовать.
Она сразу же поняла, что в своем азарте действовала неумело. Она сформулировала свою мысль слишком прямолинейно. Ее слова должны были показаться ему невыносимо назидательными. Даже ей самой они показались такими. Вечно будет в ней сидеть эта проклятая учительница.
Испытывая страх, она все же надеялась, что он уступит. Вся закулисная сторона его плана изменилась бы, если бы он уступил и отказался от своего требования, чтобы Шефольд пришел через линию фронта.
Но переубедить его не удалось. Или, может быть, решение затребовать к себе Шефольда, когда время для этого еще не настало, должно было доказать ей, что он уже ничего не ждет от американцев?
* Гипотеза относительно мотивов поведения майора Динклаге в период, предшествовавший принятию решения (мотивов, которые, возможно, не были ясны ему самому):
Когда полковник Хофман запросил его о целесообразности эвакуации гражданского населения из Винтерспельта, Динклаге, «как известно, думал лишь о том, что это разлучит его с Кэте Ленк. Отсюда можно сделать вывод, что и все его поведение при осуществлении плана определялось лишь мыслью о том, что он может потерять Кэте, притом потерять как в случае благополучного, так и неблагополучного исхода. В первом случае он оказался бы в плену у американцев, во втором — предстал бы перед военным трибуналом и был бы расстрелян.
Но если эвакуацию Винтерспельта — к радости винтерспельтских крестьян — он предотвратил, то от своей операции не собирался отказываться.
Он сам создавал препятствия для ее осуществления, вставлял палки в колеса, как мысленно выражалась Кэте. Может быть, он затеял историю с Шефольдом (то, что Хайншток презрительно назвал «кодексом чести») лишь с одной целью — заставить Кэте примириться с тем, что план так и останется планом. Он надеялся, что в этом случае сумеет ее сохранить. Но все это он представлял себе не так уж ясно, да, в общем, тут и на самом деле нет никакой ясности.
Позднее, когда план уже начал осуществляться, он не мог, не хотел, не имел права не верить в успех. Он рассчитывал, что при благоприятном исходе он, пробыв год-два в плену, вернется к Кэте, которая будет его ждать.
Принимая во внимание особенности характера Кэте, вряд ли можно было рассчитывать на это с большой уверенностью.
Слово чести по-американски, или Интернационал офицеров
Кэте молчала, когда Динклаге решил объяснить ей, почему он намеревался взорвать железнодорожный виадук под Хеммересом. Она не хотела в последний момент ставить под угрозу операцию, демонстрируя свою принципиальность. Но она без малейших колебаний высказала ему все, когда поняла, что именно кажется ей сомнительным в его точке зрения, согласно которой американцы тоже обязаны чем-то рисковать. У американцев не было никаких обязательств — если он этого не понимал, значит, весь его план основан на совершенно неверных посылках.
Позднее она не избавила его и от необходимости выслушать последний аргумент, с помощью которого командир полка, где служил Кимброу, хотел объяснить, почему он считал почти решенным делом, что высшие американские штабы вообще не пойдут на предложение Динклаге.
Шефольд о Кимброу, во время своего последнего визита к Хайнштоку (во вторник 10 октября в 14 часов):
— Никогда еще я не видел его в таком плохом настроении, как сегодня утром в Маспельте. Сначала он напустился на меня: чего, мол, я опять хочу, ничего еще не известно. Потом извинился, начал объяснять мне всякие сугубо военные вещи, чтобы я понял, почему ничего еще не решено. Вы будете недовольны мной, господин Хайншток, но того, что касается военной специфики, я не запомнил. Я обратил внимание только на одно, а именно, что его полковник сказал напоследок: «Кроме того, мы вообще не желаем иметь дело с предателем». Если бы Кимброу не был так раздражен, добавил Шефольд, он наверняка умолчал бы об этом.
Не позже чем через час Хайншток передал Кэте это высказывание полковника Р.
Если Хайншток радуется чему-то — так было, например, в отеле «Кайзерхоф», когда он благодарил Маттиаса Аримонда, — голубизна его глаз становится еще светлее, чем обычно. Но едва Кэте, вернувшись к нему после обеда, сообщила, что передала Динклаге слова полковника Р. о «предателе», фарфоровая голубизна тут же исчезла, от испуга зрачки расширились и глаза стали совсем темными.
Он с ужасом посмотрел на Кэте.
— Черт побери, Кэте, — проговорил он, — это незачем было ему говорить.
— Я обязательно должна была сказать, — возразила она, ни капли не смутившись прозвучавшей в голосе Хайнштока неприязнью. — Я показалась бы сама себе обманщицей, если бы не сказала ему об этом. В конце концов, он имеет право знать все.
«Проклятье, проклятье, проклятье, — думал Хайншток. — Какое право имеет женщина подвергать мужчину таким испытаниям?» Впервые он почувствовал сострадание к человеку, который отбил у него Кэте.
— Как он отреагировал? — спросил Хайншток.
— Не знаю, — ответила Кэте. — Он ничего не сказал. — И добавила:-Он великолепно владеет собой.
