Игорь Болгарин - Мертвые сраму не имут
– Господи! – вздохнула Елизавета Михайловна. – Неужели нельзя поговорить о чем-нибудь умном?
– Но я же задал умный вопрос: с какой скоростью идет наша фелюга?
– Ну, и зачем тебе это?
– Потом я узнал бы, сколько миль до Константинополя, и точно сказал бы, когда мы будем на месте.
– Но еще неизвестно, пойдет ли наш корабль в Константинополь.
– Он не корабль и даже не шхуна, – поправил Елизавету Михайловну Леня. – Он – фелюга.
– Какая разница. Неизвестно, согласятся ли наши матросы отвезти нас в Константинополь. В Одессе они ничего не обещали, сказали: «Может быть».
– Значит, отвезут.
– Почему ты так уверен?
– Потому что, когда у нас в гимназии директор говорит: «Учитель заболел. Может быть, завтра не будет занятий», это точно, их не будет.
– Неизвестно, – вздохнула Елизавета Михайловна. – Все так зыбко, все так неопределенно.
– Ну, допустим, не отвезут. Болгария граничит с Турцией. Я смотрел по карте, там близко. Болгары нас не тронут. Перейдем границу. Там турецкие пограничники, колючая проволока. Мам, ты можешь проползать под колючей проволокой? Тебя арестуют турки! – и грозным голосом добавил: – Усатые, в фесках, с кривыми ятаганами!..
– И так целый день, – пожаловалась Елизавета Михайловна.
– Прекрасный возраст! – не поддержал Елизавету Михайловну Кольцов. – Еще три-пять лет, и романтика испарится, улетучится. Жизнь обломает его, как обломала всех нас, – он указал глазами на дымящего своей трубкой у штурвала Атанаса. – Когда-то и контрабандисты проходили на уровне пиратов. Ну, и что от них осталось? Только слово. А за ним – тяжелый труд, мизерные заработки и страх…Поздно родились.
Паруса были полны ветра, и фелюга бежала легко и почти бесшумно. Взошла луна, большая, красивая. И на море стало видно почти как днем.
Атанас передал штурвал Косте, сам заглянул в какой-то закуток и вынес на середину фелюги анкерок с водой и сумку с едой. Расстелил на брезенте скатерку, выложил на нее вареные яйца, тарань, тонко нашинкованные пластиночки сала, нарезал лук и хлеб.
– Можно… пожалуйста, – Атанас сделал приглашающий жест.
Гости не заставили себя упрашивать. На свежем воздухе, под яркими звездами и луной, под завораживающий плеск моря все это выглядело романтическим пикником.
– Как называется эта рыба? – неумело очищая рыбину, спросил Леня.
– Рыба, – ответил Атанас.
– Ну, как ее называли, когда она была живая?
– Не знаю, как это по-русски.
– Тарань, – подсказал Кольцов.
– А теперь, когда ее засолили?
– Тоже тарань.
– А вот и нет. Она называется вобла. Мне дядя Миша говорил. Это еще когда мы в Туркестане жили. Дядя Миша вместе с папой к нам приезжал. Он привозил такую.
– Дядя Миша, возможно, не знал. Вобла меньше и совсем сухая. А эта. Смотри, какие у тебя жирные руки.
– Дядя Миша все знает.
– Леня, но ведь нет таких людей, которые бы все знали.
– Дядя Миша все знает. Он был там, в Туркестане, нашим командиром. Он целой дивизией, нет, целой армией командовал.
Елизавета Михайловна насторожилась, строго сказала:
– Я о чем тебя просила, Леонид!
– Извини, мама, я забыл.
Кольцов нахмурился и тоже решил поддержать Елизавету Михайловну. Он поднялся, позвал Леню с собой.
– Отойдем в сторонку.
Они остановились на корме.
– Это очень хорошо, что ты знаком с Михаилом Васильевичем Фрунзе. Но вот хвастаться этим не обязательно, – тоже, так же строго, как и мать, сказал Кольцов. – Особенно там, где сейчас твой папа.
– Мама мне говорила. Только я случайно забыл. Извините.
– Я тоже, так же как и твоя мама, прошу тебя: никогда больше ничего такого не говори ни о папе, ни о Михаиле Васильевиче. Ты умеешь хранить секреты?
– Еще как! Мне в гимназии все друзья доверяли свои секреты.
– То, о чем мы сейчас с тобой говорим, не просто секрет. Это военная тайна… Поклянись, что ты будешь вечно хранить эту военную тайну! – торжественно сказал Кольцов.
– А как?
– Как можешь. Как твои друзья клянутся?
– Тут не получится. Нужна земля.
– Найдем. Но зачем?
– Для клятвы.
Кольцов еще на берегу, в Одессе, заметил внутри фелюги на стыках бортовых досок чахленькие растения. Видимо, за годы ветры насыпали в пазы порядком пыли и забросили туда зернышки различных трав.
Павел отошел от Лени всего на шаг, провел пальцами по внутренним пазам бортовых досок и уже через минуту протянул ему горсточку влажной земли.
– Нужно пожевать землю и вырвать из головы несколько волосков. Выплюнуть землю на бумажку, положить туда же волосы…
– В виду особых условий, в которых мы находимся, я освобождаю тебя от жевания земли, – сказал Кольцов. – Что дальше?
– Теперь надо похоронить и запечатать! – сказал Леня и стал тщательно месить бумагу, в которой лежали грязь и волосы. Все это месиво постепенно превратилось в грязный комочек.
– Теперь? – взглянул Кольцов на Леню.
– Теперь – похоронить. Лучше в дупле столетнего дуба. И произнести слова клятвы.
– Мы похороним еще лучше, – сказал Кольцов. – Знаешь где? Никто никогда не догадается. В море.
Кольцов нашел валяющийся на дне фелюги кусочек ноздреватого известняка и сунул в его трещину подготовленный комок.
– Опускай в море.
– Надо только через левое плечо, а после этого сказать клятву.
После чего Леня какое-то время думал, где у него левое плечо, а где правое. Разобравшись, бросил камень в море. Едва только камень скрылся под водой, Леня торжественно сказал:
– Пусть навсегда накроет мою голову мать сыра земля, пусть я умру в страшных муках, если… если кому бы то ни было выдам военную тайну, доверенную мне мамой и Павлом Андреевичем.
– Все?
– Нет. А запечатать?
– Это на земле надо запечатывать, а тут… Особые же условия! – сказал Кольцов.
– Тогда все.
Кольцов взял Леню за руку, и они вернулись к Атанасу и Елизавете Михайловне.
– Что вы там обсуждали? – поинтересовалась Елизавета Михайловна.
– Ничего такого, – невинным голосом сказал Леня.
– Просто немножко по-мужски посекретничали, – поддержал Леню Кольцов.
Под утро, когда погасли звезды и на востоке стало зажигаться небо, Коста спросил у Атанаса:
– Как думаешь, может, уйдем в нейтральные воды?
– Хочешь идти и днем?
– А что!
– Еще налюбуешься на своего пацана. Не торопись. У румын злые пограничники.
– Что предлагаешь?
– Как прошлый раз. Опустим мачты, заберемся в камыши у Сфынтул-Борге. Сам черт нас там не найдет.
– Комары заедят.
– Комары только дурную кровь пьют.
Кольцов, стоя неподалеку от рубки, слышал их разговор. Многие слова были сродни русским. Кольцов подумал, что, если бы они говорили немного медленнее, он бы все понял. Но и так, угадав всего несколько слов, он понял, что они советуются, как им лучше поступить в связи с наступающим утром.
Коста слегка приспустил паруса, и Атанас направил фелюгу к пока еще невидимому берегу. Вскоре в серых сумерках они нашли широкую заводь и какое-то время шли по ней. Потом с двух сторон фелюги зашуршали высокие камыши. Раздвигая их и сбавляя ход, она еще долго двигалась по этому камышовому царству, время от времени вспугивая сонных птиц. И, наконец, остановилась.
– Что? Уже приехали? – спросил Леня у проходившего мимо Косты, который опустил на дно фелюги мачты.
– Перва станция, – сказал Коста.
Над ними взвилась стая комаров. Они словно ждали их, налетели сразу, тонко зудели, забирались в нос, уши. Коста дотянулся до камышовых метелок, сломал несколько, и раздал по одной гостям. Своею же стал обмахиваться, показывая, как надо спасаться от нашествия комаров.
– Скоро комар нэт, – и Коста указал на восток, где за горизонтом уже угадывалось солнце.
И верно, когда солнце поднялось над камышами, комары словно по команде исчезли, будто их никогда здесь и не было. Куда они делись – неизвестно.
Днем весь экипаж фелюги коротал время кто как мог. Коста устроился на носу и там уснул. Атанас сидел на кнехте и задумчиво курил свою трубку. Елизавета Михайловна с Ленькой читали какую-то книгу, кажется «Приключения Тома Сойера», но Лене книга не нравилась, он кривился и говорил, что у этих американцев какие-то совсем ненормальные пацаны. У них ни одной хорошей игры, и вообще они все там совсем как дети. Только с Геком Финном Леня не прочь был подружиться. Кольцов, сидя на носу, наблюдал за мелкими рыбешками, которые неторопливо сновали в воде. Они никого не боялись, и у них там была полная гармония.
Потом они дважды принимались обедать.
